Я стояла в остолбенении, не веря свим глазам, зато Шурка ни на минуту не растерялась. «Хватай их мешки, Линка, пока другие не набежали! Там полно всякой жратвы, на два месяца хватит!» – завопила она и, схватив два тяжеленных мешка, ринулась к нашему дому. Я пришла в себя и тоже потащила один мешок, хоть он весил, наверно, больше, чем я.
Но не успели мы добежать до нашего подъезда, как из Ворошиловского проспекта выехали два мотоцикла и устремились в погоню за убегающими красноармейцами. Шурка толкнула плечом стеклянную дверь бывшей аптеки и проскользнула внутрь, не выпуская из рук своих мешков. «Давай за мной, Линка!» – прошипела она, и я вскочила в аптеку в последнюю минуту, когда мотоциклисты уже подъезжали к Газетному переулку. Я огляделась: от аптеки ничего не осталось, ни одной банки, ни одной склянки, ни одной бутылочки, кроме тех, которые воры растоптали по дороге. Из-за угла Буденновского проспекта донесся тот же дробный треск кастаньет.
«Да ведь эти, на мотоциклах, были немцы, ты поняла? – крик Шурки перекрыл треск пулеметов. – Давай скорей домой, Линка, пока нас никто не захватил!». Мы выскочили из аптеки - лейтенант по-прежнему лежал посреди мостовой, но солдатских мешков рядом с ним не было. «Вот падлы, уже успели все мешки растащить! - выругалась Шурка неизвестно о ком. - Хорошо, что нам хоть что-то досталось!». Мы припустили к своему подъезду и вскочили туда как раз вовремя – по улице мимо нашего дома протрещало еще несколько мотоциклов.
«Неужели все они - тоже немцы?» - усомнилась я, но Шурка меня уже не слышала. «Бабушка, ты глянь, что я принесла!» - восторженно заорала она, вбегая в свою квартиру. Я потащила наверх свой трофейный мешок и остановилась на пол-пути: на лестничной площадке, этажом ниже нашей, ухватившись за перила дрожащими руками стояла Сабина. «Где ты была, Лина? Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Почему так долго? - спросила она, голос ее дрожал еще больше, чем руки. – Кто там стрелял?»
Я поставила мешок и села на ступеньку, чтобы отдышаться: «Вот, принесла солдатский мешок. Шурка говорит, там полно еды». «А где хлеб? Хлеба уже не было?» «Не было ни хлеба, ни хлебного магазина, все разнесли в щепки. И аптеку тоже, от нее осталась только дверь – я думаю, они не сумели ее разбить». «Кто это - они?» «Наверно те, которые растащили остальные мешки, пока мы с Шуркой прятались в аптеке». «Какие мешки? И от кого вы прятались?»
И тогда я решилась сказать ей правду: «От немцев, которые ехали мимо на мотоциклах». Сабина покачнулась и тоже села на ступенку: «Немцы уже в Ростове? Может, тебе померещилось?». «Ничего не померещилось, они мчались по нашей улице на мотоциклах». Внизу хлопнула дверь и Шуркин голос зазвенел, отдаваясь эхом в лестничном пролете: «Вы что, обалдели? Расселись на лестнице как в кино! Сейчас же идите домой и заприте двери на все замки!»
Я протянула Сабине руку, она послушно поднялась и волоча ноги двинулась вверх по лестнице. Я было двинулась за ней, но вспомнила про мешок и вернулась за ним - не для того ведь я его тащила, чтобы оставить на лестничной площадке.
16.
Мешок оказался что надо - одного сгущенного молока там было пять банок, и мы сварили манную кашу. Мы сидели на кухне и наслаждались нежным вкусом каши, напоминавшем нам о детстве – и мне, и Сабине. О детстве в доме восемьдесят три на Пушкинской улице с маленькой разницей в сорок лет. Сабина сказала: «Для человеческой истории сорок лет – это как одна минута в жизни одного человека. А я - один человек, и для меня это целая жизнь. Я так хорошо помню нашу квартиру на Пушкинской улице! Она ведь не была точной копией твоей. Моему папе принадлежал весь второй этаж, это советские заложили дверь между столовой и гостиной и превратили одну квартиру в две. А ведь это была прекрасная квартира: там было все, что нужно для семьи – кроме столовой и гостиной, папин кабинет, комната для игры на рояле, спальня для каждого, комната для няни и кухарки. И, конечно, настоящая барская кухня, не чета этой».
Я возразила: «У нас тоже кухня была неплохая, хоть и не такая барская. А кухарке не нужна была комната вместе с няней, потому что няня Даша была и кухарка тоже. А готовила она классно, особенно блинчики с мясом!» Я не успела толком припомнить вкус блинчиков няни Даши, как выстрелы под окном прервали нашу утешительную беседу. И я помчалась закрывать окно и ставни нашей с мамой Валей комнаты, которое выходило на улицу. Окна кухни и Сабининых комнат выходили во двор, и только из нашего окна можно было видеть, как струится поток немецких войск. С третьего этажа он выглядел как бесконечно длинная серо-зеленая змея без головы и без хвоста.
Но мы старались не смотреть и не слушать. Мы закрыли ставни в моей комнате не только для этого, а еще для того, чтобы снаружи казалось, что в нашей квартире никто не живет. Свечи по вечерам мы зажигали только в кухне, сначала наглухо закрывая ставни. Кроме того, примус мы тоже старались не зажигать, экономили керосин, а варили на щепочках в кухонной плите. Как сказала Сабина, мы залегли на дно.
Было совершенно неясно, как долго нам придется лежать на дне: может месяц, может год, а может всю жизнь. На мой вопрос Сабина ответила, что мы будем лежать, пока хватит продуктов. «А что потом, когда продукты кончатся?» - «Потом - что Бог пошлет». Поскольку нельзя было предсказать, что Бог пошлет, мы тратили продукты очень экономно, и потому мне всегда хотелось есть.
Через пару дней я все же не выдержала: приоткрыла ставню в своей комнате и осторожно выглянула в щелочку, как раз вовремя, чтобы увидеть хвост серо-зеленой немецкой змеи. Она уползла с нашей улицы куда-то в сторону Ворошиловского проспекта и скрылась за углом, после чего громкоговоритель несколько раз чихнул и заговорил по-немецки. Но чихал он так усердно, что даже с моим замечательным немецким почти ничего нельзя было разобрать, хотя одно слово, повторенное многократно, резануло мне уши. Это слово было «Юден».
«Сейчас же закрой ставни! - громким шепотом крикнула мне из кухни Сабина. - И уходи оттуда немедленно!» Мне показалось, что она лучше меня поняла речь громкоговорителя.
Я не стала с нею спорить, послушно закрыла ставни и ушла в ее столовую, где легла на старый ковер, расстеленный на полу, чтобы лучше представить себе, что значит «лечь на дно». На дне было пыльно, душно и скучно. Сабина подошла, глянула на меня: «К тебе можно?», я подвинулась: «На дне места всем хватит». Она легла рядом со мной лицом вверх и заговорила как-то странно, непривычно, будто в бреду:«Лина, ты не заметила, что мы поменялись местами? До сих пор ты была больна и я тебя лечила. А теперь я больна, я очень больна. Я чувствую, что моя жизнь подходит к опасному краю, и только ты можешь мне помочь - может, ты полечишь меня?» - «Но разве я могу?» - «Ты можешь, я тебя многому научила. Давай поиграем в психоанализ - ты будешь мой врач, а я - твой пациент. Я лягу на кушетку, как положено, а ты сядешь к столу и будешь слушать. И задавать вопросы».
Она поднялась с пола и легла на диван: «Давай начнем прямо сейчас, пока тихо». Я молчала, тогда она заговорила: «Дом у нас был богатый, - как говорят, полная чаша. Богатый, но не счастливый, потому что мама вышла за отца не по любви, и он не мог ей этого простить. Он все свое разочарование вымещал на нас». Я немного помнила ее отца, он умер не так давно, совсем старый, он бывал у нас редко, ему трудно было взбираться на третий этаж,а еще трудней спускаться. Но как он свое разочарование вымещал на них, я в тот день не узнала, потому что к нам пришла Шурка.
Она не постучала и не позвонила, а стала тоненько ныть за дверью: «Открой мне, Линка, открой скорей». Я даже не знаю, как я это нытье услышала, каким-то третьим ухом, наверно, я вскочила с пола и помчалась ей открывать. Шурка вбежала в прихожую и стала запирать двери на все замки – замков было два и еще щеколда. Покончив с замками, она потащила меня в мою комнату и стала приоткрывать ставень. Я схватила ее за руку: «Ты что? Нельзя открывать!» Но она оттолкнула мою руку и прильнула к щелке между ставнями.
«Смотри, смотри, - шептала она, - ты видишь там, напротив, большую зеленую машину? Она приехала за Розенбергами – их всех уже туда втолкнули, всех, и деда, и бабку, и детей, сейчас увезут». «Куда увезут? Зачем?» «Все говорят, чтобы убить» «Как это - убить? За что?» «За то, что они евреи. Говорят, немцы решили убить всех евреев. А твоя Сабина ведь тоже еврейка. И ее в любую минуту могут вот так увезти и убить, если кто-нибудь донесет». У меня внутри все похолодело: «Что же делать? Что делать?»
«Я придумала, как ее спасти. Все соседи из нашего дома убежали, а я могу отмычками открыть любую дверь. И вы спрячетесь в той квартире, в какой захотите».
«Лина, что там? Кто пришел?» - позвала Сабина из столовой. Я не ответила, не в силах оторвать взгляд от улицы, где разворачивалась и отъезжала прочь от дома большая зеленая машина с Розенбергами, которых собирались убить за то, что они евреи. «Лина! - уже громче позвала Сабина, вышла в прихожую и зажгла свечку.- Где ты?» Заметив открытую дверь моей комнаты, она вошла к нам с Шуркой, оставив свечу на тумбочке в прихожей: «С кем ты? Что вы делаете тут в темноте?»
«Мы смотрим, как немцы увозят Розенбергов», - сходу ляпнула Шурка. Я похолодела - сейчас Сабина устроит истерику! Но она только сказала с облегчением : «А, это ты, Шура», и даже не спросила, куда и зачем увозят Розенбергов, словно и не слышала об этом. Но Шурка не умолкала, она опять повторила про евреев и предложила Сабине спрятаться в любой соседской квартире – на случай, если кто-нибудь донесет.
«Нет, Шура, спасибо за заботу, но я устала прятаться. – тихо ответила Сабина и не села, а почти упала на роскошную мамывалину кровать. - Я двадцать лет пряталась от советской власти и больше не хочу. Теперь я решила принять свою судьбу, какой бы она ни была». «А Линка? О Линке вы подумали?» – завопила Шурка, забыв всякую осторожность. «Линочке ничего не угрожает, у нее в метрике черным по белому написано, что она русская». «Но ведь она без вас пропадет! – взвыла Шурка. – У нее никого нет, кроме вас!» «А ты? В случае чего ты за ней приглядишь? Ты мне обещаешь?»