Стало очень тихо – все крутили головами, чтобы узнать, кто же эта Сталина Столярова, и я тоже крутила головой вместе со всеми, пока вдруг не вспомнила, что это я. Тогда я вскочила с места, но застряла между стулом и столом, до крови оцарапала коленку и заплакала.
– Ты Сталина Столярова? – спросила учительница.
– Да, – тихо ответила я, страшно боясь, что Ирина Краско узнает меня и крикнет, что я вру и что меня зовут Сталина Палей.
– Почему же ты плачешь? – удивилась Лидия Петровна. Я не могла ей объяснить, почему я плачу, и потому сказала, что я плачу из-за поцарапанной коленки.
Лидия Петровна осмотрела мою коленку и сказала, что ничего страшного, простая царапина, надо пойти в уборную и промыть. Тогда я выбралась из парты, подошла к двери и взялась за ручку, но вспомнила, что не знаю, где уборная. Я только обернулась к учительнице, чтобы спросить, где уборная, как моя правая рука вдруг сама разжалась, упала с ручки, и я перестала ее чувствовать, как будто у меня не стало руки.
Я громко крикнула, что не могу открыть дверь, но никто не понял почему. Лидия Петровна подошла, открыла мне дверь, и я оказалась одна в пустом коридоре. Мне совсем не хотелось искать уборную и промывать царапину, мне хотелось найти Сабину Николаевну, но я не знала, где ее искать. Я вспомнила, что ее урок должен быть на втором этаже, и быстро побежала вверх по лестнице. Но на втором этаже был точно такой же пустой коридор и все двери были закрыты. Я пошла по коридору, прижимая ухо к каждой двери по очереди, пока наконец не услышала, как много голосов повторяют немецкий стишок, который я недавно разучила с Сабиной.
Я толкнула дверь левым плечом, она неожиданно легко распахнулась, и я почти упала в руки Сабины. Как только она ко мне прикоснулась, я разрыдалась и, ничего не видя и не слыша, заорала:
– Рука! У меня больше нет руки!
– А это что? – спросила Сабина и подняла мою руку, которая тут же упала вниз и повисла. В эту минуту громко зазвенел звонок. Все ученики вскочили с мест, завопили хором и умчались в коридор, и мы с Сабиной остались одни.
– Что случилось? – спросила она.
– Она спросила, кто тут Сталина Столярова, а я забыла, что это я.
– Так-таки забыла? – удивилась Сабина и посмотрела на меня странно. – А при чем тут рука? И почему у тебя из коленки течет кровь?
– Я поцарапалась, когда вставала из парты.
– Ладно, пошли промоем царапину и подвяжем руку. И иди обратно в класс. После школы мы разберемся, в чем дело.
Когда опять зазвенел звонок, я вернулась в класс с промытой коленкой и подвязанной рукой. Увидев меня, все засмеялись, но Лидия Петровна строго сказала, что некрасиво смеяться над несчастьями другого. И мы начали читать буквы в букваре, которые я давным-давно знала.
После уроков ко мне подошла Ира Краско и спросила:
– Ты ведь умеешь читать, правда?
Мне очень хотелось от нее убежать, но я удержалась и спросила:
– Откуда ты знаешь?
Она улыбнулась:
– Я заметила. – И я подумала, что она совсем не такая противная. Если забыть, что она живет в моей квартире и что брат ее ездит на моем велосипеде.
– У тебя есть хорошие книги? – спросила она.
Я кивнула:
– Есть. – И замолчала. Я старалась говорить с ней как можно меньше, хотя уже поняла, что она меня не помнит. Как хорошо, что утром перед школой я хотела надеть свое голубое платье, но передумала. Это платье она бы узнала наверняка!
– Давай будем меняться книгами, – предложила она. – Ты читала «Хижину дяди Тома»? Не читала? Так я тебе завтра принесу. А у тебя что есть?
– У меня есть «Буратино и Золотой ключик». Хочешь?
– Очень хочу! Так ты тоже завтра принеси!
Тут за мной зашла Сабина Николаевна и позвала меня вместе идти домой:
– У Евы есть еще два урока, а мы с тобой уже можем уйти.
Когда мы вышли из школьных ворот и пошли по улице, нас обогнала бывшая папина машина с шофером Колей за рулем. Из окна машины выглянула Ира и крикнула: «Сталина, не забудь завтра принести Буратино!» Услыхав мое имя, шофер Коля обернулся, но я успела спрятаться за Сабининой спиной.
– Что с тобой? От кого ты прячешься? – удивилась Сабина.
– Ни от кого я не прячусь! Я просто споткнулась.
– Ладно, пошли домой. Там мы разберемся во всей этой истории.
Но дома мы не смогли ни в чем разобраться, потому что приехал Павел Наумович и привез свежую курицу.
– Давайте варить бульон, девочки! – весело закричал он, как только мы открыли дверь. И они, забыв обо мне, занялись курицей – на них не каждый день сваливалось такое лакомство. А мне что оставалось делать? Мне тоже хотелось есть, и я начала варить свой обед – овсяную кашу. Поскольку мне было запрещено зажигать керосинку, я варила кашу на электроплитке – насыпала в маленькую кастрюльку три ложки овсянки и заливала стаканом воды. Главное было не забывать перемешивать. Оказалось, что делать это левой рукой непросто, в конце концов кастрюлька опрокинулась и каша разбрызгалась во все стороны.
– В чем дело? – спросил Павел Наумович, опуская в большую блестящую кастрюлю разрезанную на куски курицу. – Что у тебя с рукой?
– Ах да, осмотри ее, Павел, что у нее с рукой? – вспомнила обо мне Сабина, которая жарила лук с морковкой на примусе. – С курицей я управлюсь сама.
Павел Наумович покрутил мою руку вверх, вниз и вбок и объявил, что с его стороны там все в порядке, просто рука отнялась. Я поняла, что кто-то отнял у меня руку, но не поняла кто.
– В этой руке все по твоей части. Типичная истерия, – сказал Павел Наумович Сабине.
– Я так и думала, – ответила Сабина. – Просто хотела проверить для гарантии.
Прибавилось еще два новых слова – истерия и гарантия. Меня она утешила:
– Не пугайся. Я тобой займусь, и мы вернем тебе руку. А пока я помогу тебе сварить кашу.
Я съела кашу и запила куриным бульоном, которым они меня угостили.
После обеда Павел Наумович ушел, а Сабина повела меня к себе в столовую, и с этого дня начались наши странные ежедневные разговоры. Каждый день после школы Сабина укладывала меня на потертый диван в столовой и просила рассказывать ей мои сны.
Мама Валя пожаловалась Павлу Наумовичу:
– Что за выдумки, разговорами лечить ребенка. Лекарство ей надо дать хорошее, а не в игры с ней играть!
На что Павел Наумович ей ответил:
– Доверьтесь Сабине. Она большой специалист в лечении детских расстройств.
И мама Валя смирилась – она очень уважала Павла Наумовича.
А мы с Сабиной и вправду играли в игры: она говорила слово, а я отвечала первое, что приходило мне в голову:
– Окно – дверь.
– Трамвай – рельсы.
– Трамвай – остановка.
– Остановка – парк.
– Парк – бежать.
– Бежать – фонтан.
– Забор – кусты.
– Велосипед – …
Когда она сказала «велосипед», я ничего не могла придумать. Я начала дрожать, а она повторила: «Велосипед». Тогда я схватила подушку и бросила ее в Сабину левой рукой, а потом скатилась с дивана на пол и больно стукнулась головой об ножку стола. Она подняла меня, уложила обратно и накапала в нос что-то из своей бутылочки. Я перестала дрожать и вдруг заснула. Проснулась я от громких голосов – Рената и Ева вернулись домой, поели и собирались уходить на репетицию. Я не успела открыть глаза, и они думали, что я еще сплю.
– Мама, – сказала Рената, – ты еще долго собираешься возиться с этой калекой? Лучше бы ты разок сходила с нами и послушала, как мы играем.
– Я обязательно приду послушать, девочки. Вот только немного подлечу Линочку и приду.
– Я уже привыкла, что наша очередь всегда вторая, но иногда у меня лопается терпение.
– Пойми, я так давно забросила свою профессию. Мне иногда кажется, что я уже умерла.
Я услышала, как в голосе Сабины зазвенели слезы. Меня залила горячая волна, я вскочила с дивана, и заорала:
– Отдай мой велосипед!
– Она помешалась на этом велосипеде! – засмеялась Рената и ушла, громко хлопнув дверью.
Ева поцеловала мать и попросила:
– Не сердись на Ренату, у нее большие огорчения. – И выскочила на лестницу догонять сестру.
– Может, она права, я совсем ее забросила, – пробормотала Сабина, – но сейчас давай вернемся к велосипеду. Ведь у тебя нет велосипеда?
Я сразу сообразила, как надо ответить:
– Он мне приснился во сне.
– Давно приснился?
– Первый раз – давно. А с тех пор снится часто, почти каждую ночь.
– Что за велосипед – двухколесный?
– Нет, трехколесный, – я тут же испугалась, ведь он и вправду был трехколесный.
– Кто же у тебя забрал твой голубой велосипед?
– Не голубой, а красный, – прошептала я, все глубже увязая в подробностях. Мне ужасно захотелось все-все ей рассказать.
– Ну хорошо, пусть красный, но кто его забрал?
– Один толстый мальчишка с Пушкинской улицы.
– Разве ты ходила на Пушкинскую улицу? Это далеко.
– Я хожу туда во сне.
– А откуда ты знаешь, как выглядит Пушкинская улица, если ты никогда там не была?
– Я была там давным-давно, я даже жила там с мамой и папой.
– Разве? А я думала, что вы приехали из Ахтырки!
– Ну да, мы приехали из Ахтырки. А до Ахтырки… – я почувствовала, что иду ко дну, и забарахталась. – Я не помню, где мы жили до Ахтырки… я была маленькая…
– Но ты помнишь, что у тебя был красный трехколесный велосипед.
Тут зазвенел дверной звонок. Он звонил не раз и не два, он звонил без перерыва. Сабина стала белая как мел, и попыталась встать со стула, но ноги у нее подкосились. Я села и уставилась на нее – что делать?
Она сказала еле слышно:
– Пойди, детка, открой.
Я не двинулась с места, а звонок все звенел и звенел.
– Как открыть? – прошептала я. – Левой рукой?
– А ты постарайся и открой левой.
Я постаралась и открыла левой – за дверью стояла Ирка Краско, с которой мы последнее время сильно подружились.
– Собирайся и поехали к нам обедать. Няня Даша приготовила обалденный борщ и позволила мне пригласить тебя.