У меня потемнело в глазах:
– А как я дойду? Ты же знаешь, что у меня рука…
– При чем тут рука? Внизу стоит наша машина с шофером Колей – он нас в два счета довезет.
Я сказала:
– Заходи. Что ты стоишь в дверях? – и помчалась к Сабине. Ирка пошла за мной.
– Вы слышали, Сабина Николаевна? Ира зовет меня к ним обедать, но у нас ведь лечение.
– Раз тебя приглашают на обед, мы можем перенести… – начала Сабина, но я перебила ее по-немецки:
– Сделайте, что хотите, но не отпускайте меня туда!
Сабина не стала выяснять, почему я так не хочу идти к Ирке, она только спросила:
– А где ты живешь, Ира? На Пушкинской?
– Ну да, на Пушкинской, возле парка.
Сабина бросила на меня быстрый взгляд, от которого я вся похолодела.
– Понимаешь, я не могу отпустить Лину без разрешения ее мамы…
– Но шофер Коля отвезет ее обратно! – огорченно крикнула Ирка.
– А главное – я провожу с нею курс лечения, который нельзя прерывать. Ведь ты же не хочешь, чтобы она навсегда осталась с покалеченной рукой?
– Нет-нет, конечно, не хочу! Линка – моя лучшая подруга! Только с ней я могу говорить о книжках. Мне больше не с кем. Мама и папа всегда заняты, а Митька совсем дурак.
– Что же он целый день делает? Катается на велосипеде?
– Как вы догадались? – восхитилась Ирка. – Мама говорит, что у него на попе вырос мозоль от этого велосипеда.
– А велосипед какой – красный трехколесный?
– Ну да, – закивала Ирка, – красный трехколесный.
И я поняла, что мне конец.
Ирка убежала, огорченная. Мне пришлось пообещать, что в следующий раз я обязательно приду к ним, когда няня Даша нажарит блинчиков с мясом. Я пообещала, хоть знала, что не приду к ним никогда. Сабина заперла дверь и вернулась ко мне:
– Значит, ты в тот день пошла на Пушкинскую восемьдесят три и увидела ее брата Митьку на своем велосипеде. Или тебе это приснилось?
– Я же сказала, что приснилось! – сказала я твердо, хоть знала, что она мне не верит.
– Почему же ты вернулась вся исцарапанная? Ты поцарапалась во сне?
На это мне оставалось только закатить скандал. И я закатила – я вскочила с дивана, выбежала в коридор и стала швырять в Сабину все туфли – и наши, и ихние. Когда туфли кончились, а их было немного и у нас, и у них, я села на пол и заплакала. Сабина подошла, обняла меня за плечи и сказала ласково, будто это не я швыряла в нее туфли:
– Ну, поскандалила и хватит. Теперь расскажи мне все спокойно и по порядку.
И я ей все рассказала, спокойно и по порядку – и про маму с папой, и про маму Валю с папой Лешей, и про то, как я стала Столярова, и как Митенька ехал на меня на красном велосипеде, и как Ирка с няней Дашей искали меня в кустах, и как шофер Коля привез Ирку в нашу школу и мы с ней подружились. И когда я кончила рассказывать, я утерла сопли правой рукой.
6
Жизнь пошла почти спокойная. Мама Валя наконец поверила в Сабину, Павел Наумович опять уехал к себе в Краснодар, где у него вроде бы была другая жена, на которой он женился, пока Сабина моталась по заграницам вместо того, чтобы ехать к мужу. За это упрекала ее Рената, когда сердилась на мать, а сердилась она все чаще и чаще. Ева утешала Сабину, что Рената сердится от огорчения за свою грустную жизнь, которая, по ее словам, пропадает даром.
Она могла бы быть концертирующей (шикарное новое слово!) пианисткой, а не бренчать ерунду на детских утренниках. Сабина жаловалась мне:
– Она права, бедная моя девочка. Но при чем тут я?
После того как я открыла Сабине всю правду о себе, она дружила со мной больше, чем со своими дочками. Наверно, потому, что я не играла ни на скрипке, ни на пианино, а целые дни сидела рядом с ней и училась всему, чему она хотела меня научить. А они ничему не хотели у нее учиться – им казалось, что она испортила им жизнь: зачем она столько лет провела за границей и зачем вернулась в Россию? А мне она жизнь только исправила, и я ей рассказывала все, что со мной случалось.
Главной моей заботой стала Ирка Краско, которая ни на шаг от меня не отходила ни на одной переменке. Я уже догадалась, что ей очень одиноко в нашей роскошной квартире, – еще бы, целый день торчать там с глупой няней Дашей и с глупым толстым Митенькой! Ее никуда не выпускали без шофера Коли, а она никуда не хотела с ним ездить – она была уверена, что он за ней шпионит. Может, это ей казалось от бесконечных книжек, которые она с тоски читала без перерыва, а может, он и вправду за ней шпионил? Ведь странно, что его оставили возить Иркиного папу после того, как он много лет возил моего. Может, он и за нашими папами шпионил?
Самое ужасное, что Ирка все время хотела заманить меня к себе – поиграть и пообедать, чтобы ей было не так одиноко. Я боялась, что в конце концов она настоит на своем: я уже перебрала все предлоги и болезни и не знала, что бы еще придумать. Но случилось неожиданное и ужасное. Сразу после зимних каникул Ирка перестала приходить в школу. Сначала я подумала, что она простудилась, но когда ее не было целую неделю, я попросила Сабину съездить со мной на Пушкинскую и выяснить, куда делась Ирка.
Сабина придумала какой-то хитрый вопрос, который она задаст няне Даше, когда та откроет дверь, и пошла вверх по лестнице. А я осталась ждать ее в парке на той самой скамейке, на которой я ждала маму Валю, когда она еще была моей тетей по фамилии Палей.
Сабина вернулась очень быстро и поманила меня издали:
– Пошли отсюда скорей!
У меня сердце сжалось, сама не знаю почему, и я припустила за Сабиной, которая быстрым шагом, почти бегом, уходила в глубину парка. Дойдя до фонтана, она села на покрытую снегом скамейку, и я увидела, как она запыхалась, прямо чуть не задохнулась.
– Куда мы идем? – спросила я.
– Разве ты не знаешь, что через парк можно дойти почти до самого нашего дома? Впрочем, откуда тебе знать? Ты ведь ни разу тут не ходила.
– Сабина, при чем тут парк? Что ты узнала про Ирку?
– Линочка, ты уже большая девочка, ты можешь выслушать меня без фокусов? Чтобы никаких молчанок и онемевших рук?
Я похолодела до самого желудка.
– Я постараюсь, но скажи мне правду – что случилось с Иркой?
– Дверь квартиры семьи Краско опечатана.
– Что значит – опечатана?
– Это значит, что на нее наклеена желтая лента, на которой висит большая красная печать.
– А где Ирка, Митенька и няня Даша? Их запечатали внутри?
– Я не знаю, где они. Но вряд ли внутри.
И тут до меня дошло – с Иркиными родителями случилось то же ужасное, что и с моими. Они пропали навсегда, и никто их больше не увидит. Может, Ирку с Митенькой увезла какая-нибудь тетя Валя, а может, и нет. Что же с ней тогда будет? И мне стало стыдно, что я не пошла к Ирке в гости, хоть она меня так зазывала. Скамейка подо мной была ледяная, но я не могла с нее встать, я как бы к ней примерзла. Я начала дрожать, то ли от холода, то ли от жалости к Ирке, и тогда Сабина обняла меня и тесно прижала к себе:
– Тише, тише, доченька, успокойся. Тебе пора привыкать к этой жизни.
Она так и сказала «доченька», и я вдруг поняла, что рядом с ней я могу не так сильно тосковать о своей пропавшей маме. И мне стало легче и теплей. Мы поднялись с ледяной скамейки и, держась за руки, медленно пошли домой по ледяной дорожке. Я шла и думала, кому теперь достанется мой красный велосипед?
7
Ирка исчезла и больше не появилась. Никто ничего о ней не знал, и в школе ее не упоминали, будто она никогда там не училась. Правда, в газетах написали, что секретарь нашего парткома Андрей Краско оказался враг народа и немецкий шпион. Я, конечно, сама газет не читала, но мне рассказала об этом Сабина. Я только удивилась, как Иркин папа мог быть немецкий шпион, если Ирка ни слова не знала по-немецки – она ведь ничего не поняла, когда я попросила Сабину меня с ней не отпускать. Без Ирки мне в школе стало одиноко, я даже не понимала раньше, как хорошо, когда у тебя есть подруга. Но зато теперь я уже не боюсь ни няню Дашу, ни шофера Колю – они тоже куда-то пропали, может быть, катаются вместе на моем велосипеде.
У нас в квартире приятная новость: Рената уезжает в Москву насовсем. Весной она ездила в Москву два раза, играла там на пианино, которое она называет рояль, и наконец кто-то пригласил ее работать в московской мелормонии – я не уверена, что это правильное название, но что-то похожее. Я не очень поняла, кем она будет там работать, похоже, она будет играть на пианино, которое она называет рояль, когда кто-то другой, более важный, будет играть на скрипке.
Сабина говорит, что она немножко радуется и немножко огорчается, а мне кажется, что она больше радуется, чем огорчается, потому что она устала от бесконечных Ренатиных скандалов и истерик. А я просто рада: Рената почему-то страшно меня невзлюбила и вечно упрекала Сабину за ее заботы обо мне. По-настоящему огорчается только Ева, которой не с кем будет теперь играть дуэтом. Но Рената обещает и Еву забрать в Москву, когда она немного подрастет.
Наступило лето. Павел Наумович опять устроил Еву в летний пионерский лагерь, и мы с Сабиной остались одни. Мама Валя никогда даже и не пыталась отправить меня в какой-нибудь летний лагерь – она очень боялась, что при проверке моих документов могут обнаружить мою настоящую фамилию. Но мы с Сабиной не скучали – мы часами гуляли в парке, разговаривали по-немецки и обсуждали книги, которые она приносила мне из библиотеки для взрослых.
– Ты уже переросла эти детские глупости, – объявила она, протягивая мне первую книгу для взрослых: «Оливера Твиста» английского писателя Диккенса.
В тот день с утра накрапывал мелкий дождик, и мы не пошли гулять. Сабине что-то нездоровилось, и она прилегла отдохнуть, а я утонула в приключениях забавного мальчишки Оливера Твиста. Вдруг я услышала, как кто-то осторожно скребется в нашу дверь – именно не стучит, а так тихо-тихо царапается. Я рассердилась, что мне мешают читать, и не пошла проверять, кто там скребется, – может, мне просто послышалось? Но царапанье повторилось опять и опять, так что я рассердилась еще больше – зачем царапать дверь, если есть звонок?