Пока я грызла мокрый снег и старалась привыкнуть к мысли, что мамы Вали больше никогда не будет, над моей головой возникли маленькие ботики, чем-то мне знакомые. Я присмотрелась и вспомнила, что видела эти ботики раньше, в другой жизни, до смерти мамы Вали, на ногах Сабины Николаевны. Не знаю почему, я вдруг подумала о ней как о Сабине Николаевне, когда она давно стала для меня просто Сабина. Наверно, потому, что без мамы Вали все должно было перемениться, должно было стать не так, как было.
– Идите домой, Сабина Николаевна, – сказала я ботикам, – идите и оставьте меня здесь, я все равно не могу теперь вернуться туда, где я раньше жила с мамой Валей.
Но ботики и не подумали уйти, они, наоборот, подошли совсем близко к моему лицу, даже слишком близко, и один из них наступил мне на плечо. Не просто наступил, а больно прижал меня к твердому асфальту.
– Хватит валяться на снегу, – произнес знакомый голос, похожий на голос Сабины Николаевны, но звучавший как будто через толстый слой ваты. – Ты сейчас встанешь, выплюнешь снег и пойдешь за мной. Встанешь и пойдешь, встанешь и пойдешь, встанешь и пойдешь.
И я встала и пошла, встала и пошла. Я качалась, как пьяная, так что Сабине Николаевне пришлось взять меня за руку и повести.
– Это же надо, куда забежала, я даже не представляю, как мы теперь доберемся до дома, – проворчала Сабина.
– Я не хочу домой! – я рванулась от Сабины прочь, но она держала меня крепкой хваткой:
– Хочешь, не хочешь, а пойдешь!
Я не помню, как мы добрели до дома, не помню, как поднялись по знакомой лестнице и как вошли в знакомую квартиру, в которой я никогда не жила без мамы Вали. Помню, что Сабина заварила какой-то горький чай, насыпала в него последние две ложки сахара и заставила меня выпить всю большую чашку до дна. А потом я провалилась в черную пропасть и проснулась только назавтра, проснулась слишком поздно, чтобы идти в школу – зимнее солнце торчало высоко над соседней крышей, а когда мы с Сабиной по утрам ходили в школу, обычно было еще темно.
Хоть солнце светило вовсю, в комнате стоял собачий холод – наша буржуйка всегда полностью выстывала за ночь.
Я лежала на диване в Сабининой столовой, сама Сабина давно ушла на работу, оставив мне на столе два кусочка черного хлеба, поджаренного в постном масле, и записку: «Никуда не уходи. Жди, пока я вернусь».
Но я не могла оставаться в этой пустой ледяной квартире, зная, что мама Валя никогда сюда не придет. Я попыталась умыться и открыла кран, но воды не было. Тогда я съела хлеб, запивая его водой из ведра, и пошла к Шурке. Я знала, что Шурка часто возвращается домой поздно, а потом спит полдня, и надеялась, что застану ее дома.
Так и оказалось: Шурка в ночной сорочке открыла мне дверь и призналась, что только что проснулась.
– А ты почему не в школе? – удивилась она. – Случилось что-нибудь?
Я хотела рассказать ей про маму Валю, но не смогла произнести ни слова, изо рта у меня вырвался хриплый стон, а из глаз брызнули слезы.
Шурка испугалась:
– А где Сабина? В школе?
Я опять попыталась что-то сказать, но зарыдала еще отчаянней. Шурка схватила меня в охапку и потащила к бабушке на кухню, там топилась печка, было тепло и пахло чем-то вкусным.
– Бабушка, налей Линке чаю, сейчас мы будем ее лечить, раз Сабины нет дома! – распорядилась она. Бабушка поспешно налила кипяток в большую кружку и капнула в нее немножко драгоценной заварки из маленького чайничка – у Шурки в доме всегда все было. Я взяла у нее кружку, но пить не смогла: руки у меня так дрожали, что часть кипятка расплескалась.
– Поставь кружку и сядь за стол! – скомандовала Шурка, доставая с полки рюмку и бутылку с коричневой жидкостью. Она ловко налила полную рюмку из бутылки и поднесла к моим губам:
– Пей залпом и не пугайся!
Я сделала над собой усилие, большим глотком втянула в себя коричневую жидкость и пошатнулась – мои внутренности обожгло горячим пламенем, в голове взметнулись разноцветные волны.
– Ты с ума сошла! – заорала я и перестала рыдать.
– Вот видишь, я сказала, что могу вылечить тебя не хуже твоей Сабины! Это – великое лекарство, настоящий ром! Помнишь, как в кино «Остров сокровищ»: «Йо-го-го, и в бочонке ром!» – похвасталась Шурка, но быстро опомнилась и спросила:
– Что же с тобой все-таки случилось?
Волны из моей головы переместились куда-то в грудь, под ложечку, и я выдохнула, сама ужасаясь своим словам:
– Мама Валя умерла.
– Как так – умерла? Она же еще не старая!.
– Скончалась от ран, – повторила я дурацкие слова головастой Марины.
– Откуда ты узнала?
– В военкомате сказали. И объяснили – сейчас война, и многие люди умирают на фронтах.
– Значит, ты теперь сирота, как и я. На, заешь беду, – и она протянула мне конфету, настоящую шоколадную конфету, какой я не видела давным-давно. – Но я, как видишь, выжила, и не так уж плохо. Значит, и ты можешь выжить. Эх, Линка, была бы ты хоть чуть постарше, взяла б я тебя с собой, и ты бы горя не знала! Но подождем годик-другой, а там видно будет!
Я сунула конфету в рот и ужаснулась, глотая сладкую шоколадную слюну:
– Ты думаешь, эта жуткая война продлится еще годик-другой?
– А с чего бы ей кончаться? У немцев, знаешь, какая армия? Одних танков – тыщи!
– Откуда ты знаешь?.
Шурка прикусила губу и уставилась на меня:
– Откуда, ты думаешь, у меня все это добро – ром, конфеты, сливочное масло?.
Я не знала откуда, я никогда об этом не думала.
– Их дарят мне красные командиры, я по вечерам хожу в их клуб, танцую с ними, выпиваю, ну, и вообще… И слушаю их разговоры. Они думают, что я совсем дурочка, и болтают, будто меня нет рядом, а я слушаю и мотаю на ус. Я скажу тебе по секрету: не слушай трепню громкоговорителя – к лету немцы возьмут Ростов. И тогда нам всем хана.
Я онемела от ужаса: каждый день громкоговоритель уверял нас, что Ростов – самый неприступный город СССР и немцы никогда его не возьмут.
– Что же будет?
– Что бы ни было, я немцев ждать не буду. В начале лета я удеру отсюда и буду пробираться на восток. Хочешь со мной?
Я уставилась на Шурку – она была не чета мне: взрослая, высокая, красивая и рыжая.
– Не знаю, вряд ли я смогу. Да и как я брошу Сабину?
– Да, Сабину с собой взять нельзя, как и мою бабушку, они не выдержат, – задумалась Шурка. И нашла выход: – Знаешь, ты будешь за ними ухаживать, за бабушкой и за Сабиной. А я тебе за это оставлю продуктов на год, для всех троих. Ладно?
– Ладно, – вяло согласилась я, плохо представляя, что она имеет в виду.
– А пока я подарю тебе пару отмычек, у меня есть лишние.
– Что я буду делать с отмычками?
– Будешь открывать чужие двери, когда нужда припрет.
– Но я же не умею!
– А я тебя научу, прямо сейчас. Это дело нехитрое, если инструмент хороший, – и она протянула мне две отмычки. – А у меня инструмент первоклассный, спасибо папочке.
Отмычки выглядели как тонкие палочки с крючками на концах. Шурка потащила меня к двери и тут же преподала первый урок. Я оказалась способной ученицей, Шуркину дверь я наловчилась открывать быстро, и мы отправились на лестницу – практиковаться на замках удравших от войны соседей. Через несколько минут я открыла первый замок на втором этаже, и за этим занятием, возвращаясь из школы, застукала нас Сабина.
– Что вы тут делаете, красотки? – спросила она снизу, с первого этажа.
– Спрячь отмычки, – прошипела Шурка и, прикрывая меня, двинулась навстречу Сабине. – Линка мне рассказала про Валентину, и я ее утешаю.
– Почему на лестнице? – удивилась Сабина.
– Чтобы бабушка не слышала, – лихо соврала Шурка, – а то у нее будет сердечный приступ, она ведь так любила Валентину.
Пока они разговаривали, я исхитрилась сунуть отмычки в красный кисет с моей метрикой, висевший у меня на шее.
– А ты молодец. Я вижу, ты и впрямь ее успокоила, – похвалила Шурку Сабина, на что Шурка не удержалась зазнаться:
– Вы воображаете, что только вы умеете утешать несчастных?
– Ничего я не воображаю, я рада, что и ты это умеешь. Меня на всех несчастных не хватит. А сейчас иди домой, ни к чему болтаться на лестнице в ночной сорочке.
Шурка убежала к себе, и мы с Сабиной тоже вернулись в свою квартиру.
Как только мы вошли в прихожую, Сабина обняла меня за плечи:
– В свою комнату не ходи, иди прямо на кухню, мы сейчас будем готовить обед. – И она выложила на кухонный стол кроме обычной хлебной пайки нечто необыкновенное – половинку курицы, луковицу и пять картофелин: – Это будет настоящий пир!
– Ты что, ограбила военный распределитель? – удивилась я, зная, что гражданским лицам продукты в магазинах не продают.
– Почти! Я ограбила школьный буфет.
– Я и не знала, что там водятся куры.
– Для кого водятся, для кого нет. Это тебе подарок от Лидии Петровны.
Мы приготовили роскошный куриный суп с картошкой и жареным луком, половину съели, а половину выставили за окно – на завтра.
Я хотела было сесть за уроки, но Сабина сказала:
– Нет, сегодня у нас будет двойной сеанс, ведь вчерашний день мы пропустили.
И мы отправились на свои обычные места – она на кушетку, а я на стул возле стола.
И так мы провели несколько месяцев: утром в школу, потом на кухню, а потом она на кушетку, а я на стул возле стола. Постепенно голова наполнилась удивительной историей ее жизни, из которой можно было выкроить несколько романов.
Конечно, время от времени нам приходилось делать перерывы – иногда ходить на базар, иногда на менку, но такого великолепного обеда, как в тот день, приготовить ни разу не удалось. Только один раз мы прервали свои сеансы, когда вдруг, словно с неба, свалилось на нас приглашение на переговорную от Ренаты из Москвы. Приглашение было на два часа ночи, но Сабина так разволновалась, что не смогла собраться с мыслями, а рвалась бежать на центральный телеграф чуть не с утра. С утра, не с утра, но пойти пришлось ранним вечером, потому что трамваи не ходили и нужно было успеть добраться туда до комендантского часа.