необходимых вещей. Но прежде чем приняться за опустошение кухни, я поспешила найти уборную, чтобы опустошить свой желудок и мочевой пузырь. Кто не делал этого после долгого воздержания, тот не знает, что такое счастье! Тем более что в бачке сохранилось немного воды, которой удалось смыть следы моего хулиганства.
Понимая, что транспорта у меня нет никакого, даже детского велосипеда, и что не следует привлекать к себе внимание большим грузом, я нашла в чулане пустой мешок и начала наполнять его медленно и вдумчиво. Две кастрюли, три тарелки, четыре ложки и два ножа, небольшую пачку газет на подтирку и – о чудо! – нетронутую коробку спичек! Ах да, еще четыре чашки и два полотенца, чтобы все это добро не гремело. Хорошо бы еще прихватить пару простыней, но влезут ли они в мешок? Да и не хотелось идти шарить в других комнатах, а лучше было пошарить на кухонных полках, где я нашла пачку риса и солонку, полную соли.
Пора было убираться с такой славной добычей, пока меня не застукали – в этом доме явно никто не жил, но кто-то его охранял, иначе его бы давно разграбили. Я аккуратно захлопнула за собой дверь и спустилась с порога, как вдруг услыхала вдали чьи-то неспешные шаги. Я прислушалась – шаги приближались. Я не решилась выскочить на улицу, опасаясь столкнуться с хозяином шагов, а наоборот, быстро обогнула дом и легла в высокую траву за кустом сирени.
Больше всего меня мучила тревога – закрыла ли я за собой щеколду, но Шуркина наука меня не подвела: щеколда щелкнула – значит, закрыла! – и калитка отворилась. Следующий вопрос был бы смешным, если бы не был вопросом жизни и смерти – выветрился ли в коридоре запах моих похождений в уборной? Тем более что по дорожке от калитки к дому подходил вчерашний управдом, а ему уж точно не следовало попадаться на глаза.
Управдом вошел ненадолго – наверно, именно он охранял этот дом. Похоже, он не нашел внутри ничего подозрительного, – надеюсь, кастрюли и тарелки он не пересчитывал, – и быстро вышел, тем более что из-за забора два детских голоса пропищали:
– Деда, мы в школу опоздаем!
И тут я вспомнила, что в прошлой жизни, в которой у меня был дом и Шурка, на сегодня было назначено торжественное собрание по поводу окончания учебного года. Я даже должна была играть роль Бабы-Яги в спектакле, подготовленном нашим классом для этого собрания. Каким это все показалось мне сейчас далеким и ненужным!
Зато в связи с подготовкой роли я изучила кое-какие правила гримировки и потому решила снова вернуться в уже знакомый мне дом в расчете, что управдом пошел со своими внуками в школу на выпускной праздник. Спрятав свой мешок в кустах, я быстро отперла дверь, вошла в коридор и надежно ее заперла, после чего отправилась в ванную комнату, где раньше мельком увидела большое зеркало. Мое отражение в зеркале выглядело крайне странно: как я ни старалась горбиться и хромать, старушка из меня ни за что не получалась – меня выдавало детское личико и школьные косички. Спешить было некуда, я расплела косички и занялась созданием образа старушки.
Видно, хозяева собрались в отъезд очень спешно и бросили в ванной кучу необходимых мне предметов. Я нашла пачку шпилек и заколола волосы в большой пучок на затылке, на который криво напялила Евину голубую шляпку. Теперь голова моя выглядела бы вполне убедительно, если бы не лицо. Порывшись в ящиках, я нашла губную помаду и несколько цветных карандашей. Подмазав губы поярче, я выбрала коричневый карандаш и смело нарисовала на щеках и под глазами сеточку тонких морщинок. Но чего-то явно не хватало. Я представила себе лицо Сабины и увидела две глубокие складки, сбегающие от носа вниз к подбородку. Нарисовать эти складки было гораздо сложнее, чем морщинки вокруг глаз, но в конце концов я с ними справилась.
Расческу, помаду и карандаш я прихватила с собой, а по пути к выходу заметила в углу чистое ведро и решила прихватить его тоже. В саду я перегрузила мелкие предметы в ведро, а облегченный мешок перекинула через плечо и, хромая на обе ноги, выбралась на улицу. Там никого не было, а если кто и видел меня из окна, то наверняка принял за хромую старушку. Я без приключений добралась до нашего подвала и почувствовала, что мне пора поесть – мой живот сверху донизу стиснула сильная боль. Вот беда, у меня было все для рисовой каши: кастрюля, рис, вода и спички, – не было только плиты. Нужно было снова отправляться на охоту. Тем более что жалко было не использовать до конца мой замечательный грим. Я спрятала свою ценную добычу под самое рваное кресло, чтобы никто не украл, и пустилась в путь, очень естественно хромая, – очень уж крутило в животе.
Украсть плиту или «буржуйку» мне было бы не под силу, но я могла смастерить костер между двух камней, на которых хорошо бы уместилась кастрюля. Но оказалось, что найти подходящие камни трудней, чем обшарить десяток чужих квартир. Потому что камней не было нигде. Я, хромая, добрела до Зоосада и двинулась дальше вдоль забора, хотя ходить в Ренатиных туфлях было непросто! И главное, напрасно – ну хоть бы один камешек попался для смеха! Впрочем, одного мне было мало, нужны были, по крайней мере, два. Я даже хромать перестала – какой смысл хромать так далеко от нашего подвала?
И вдруг – какая удача! И сюда однажды залетел немецкий снаряд, – похоже, довольно давно. Развалины обгорели не сильно, и из черной дыры обожженного подъезда, как черные зубы изо рта, торчала дюжина уцелевших кирпичей. Я выбрала четыре наименее закопченных и сунула в свой заплечный мешок. Кирпичи оказались увесистыми, так что я сгорбилась под их тяжестью вполне натурально. Я было двинулась в обратный путь, как вдруг увидела в куче мусора каркас большого обгоревшего зонтика, от которого остались только металлические рожки да ножки. Я с легкостью оборвала полусгоревшие рожки и восхитилась своей работой: в руках у меня оказалась шикарная трость с полукруглой ручкой.
На полдороге к дому – надо же, я уже считаю наш подвал домом! – меня захлестнула толпа веселых школьников, возвращавшихся с праздника. Каждый нес в руке розовый пакетик с подарком, некоторые тут же открывали свои пакетики, вытаскивали оттуда маленькие шоколадки и жадно их жевали, размазывая по лицу коричневую слюну.
Тяжело опираясь на трость, я захромала в сторону нашего подвала, и вдруг услышала за спиной начальственный голос:
– Гражданочка, прошу остановиться!
Я сразу узнала голос управдома. Встретиться с ним лицом к лицу было бы опасно: в кирпичах ничего преступного не было, но вблизи он мог бы разглядеть мой грим. Ускорить шаг я не могла, если бы даже захотела, зато старуха в шляпке, ковыляющая с мешком, могла быть не только хромой, но и глухой. И она не услышала громкий окрик управдома:
– Гражданочка, еще раз прошу остановиться! – а свернула за угол и побрела дальше. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы внуки управдома не потребовали поскорей отвести их домой, а не то «Людка сейчас укакается».
Испугавшись за Людку, управдом отстал от меня, а я постаралась побыстрей добраться до подвала, открыть дверь отмычкой и поспешно сорвать с себя свой маскарадный костюм. С особым удовольствием я сбросила туфли на каблуках, которые натерли на моих пятках пузырчатые водянки. Сложнее всего оказалось отмыть без мыла мои коричневые морщины: они никак не хотели стираться, будто приросли к моей коже. Покончив с морщинами, я занялась приготовлением рисовой каши, заранее предвкушая, какая она будет вкусная.
Прямо перед домом я разложила маленький костер из сухих веток и смятой газеты, к которым добавила ножку сломанного стула, сброшенного кем-то в наш подвал. По обе стороны костра я установила по два кирпича, один на другой, а на кирпичи поставила кастрюлю с водой – я подставила кастрюлю под капающий кран сразу, как пришла, так что в нее накапало ржавой воды достаточно для каши. В воду я бросила треть пачки риса и щепотку соли и села у порога на другой стул, тоже сломанный, трехногий, на котором все же можно было сидеть. Мне так хотелось есть, что я могла только сидеть и смотреть на кашу – мне казалось, что от моего взгляда она будет вариться быстрее.
Наконец вода выкипела, и рис стал пухлый и мягкий, хоть немного рыжеватый, – наверно, от воды. Я сняла кастрюлю с кирпичей и затоптала огонь, – сама не знаю зачем, на всякий случай. Потом наложила себе полную тарелку, а кастрюлю с остальной кашей унесла в подвал, заперла замок на двери и начала медленно со вкусом есть. Не успела я проглотить несколько ложек, как из соседней улицы вынырнул управдом. Выражение лица у него было как у собаки-ищейки из кино «Пограничник Карацупа», мне даже показалось, что он нюхает тротуар, вынюхивая чей-то след.
Он направился прямо ко мне, и сердце у меня дрогнуло – а вдруг он узнал меня в хромой и глухой старушке?
Он оглядел затоптанный костер с кирпичами по бокам и заглянул ко мне в тарелку:
– Где это ты разжилась кашей?
Я не знала, как я должна ему отвечать, и потому ляпнула первое, что пришло мне в голову:
– Свет не без добрых людей.
По-моему, он мне не поверил и потому сунулся к нашей двери:
– Ну, как вы тут устроились? – однако наткнулся на замок. – А почему заперто?
– Чтоб никто посторонний не мог войти.
– А откуда у вас ключ?
– От верблюда, – сдерзила я: все равно терять было нечего, не могла же я рассказать ему про Шуркины отмычки!
Управдом почему-то не рассердился, а рассмеялся:
– Да ты языкатая! Знаешь, приходи ко мне завтра, когда твои уедут на оборонительные работы, я расскажу тебе, что делать, чтобы получать горячие завтраки, пока немцев не прогонят. – Тут он протянул свою мерзкую морщинистую лапу и погладил меня по голове: – Какие у тебя волосы шелковые!
И я с ужасом вспомнила, что, вытащив шпильки из старушечьей прически, я забыла заплести косички, очень уж спешила сварить кашу.
– Завтра не могу, я завтра тоже поеду на работы.
– Это запрещено, ведь тебе нет еще тринадцати! – сказал он строго.
Я возразила:
– Уже есть, недавно исполнилось.