Сабина пожала плечами:
– Не хотите его везти, так помогите стащить его вниз. Я одна не могу, он слишком тяжелый.
Шофер ворча вылез из кабины и стащил управдома на тротуар.
Сабина шепнула мне:
– А теперь лезь обратно в кузов, живо!
Я стала взобраться по лесенке, спрашивая на ходу:
– А ты как же?
Грузовик уже ехал, но я все же услышала, как она крикнула:
– За меня не беспокойся, я с ним управлюсь!
Про оборонительные сооружения я рассказывать не буду, так это ужасно. Я поняла, почему Сабина ободрала руки до крови, – я долбила лопатой твердую землю, а вокруг то и дело рвались немецкие снаряды. Женщины, долбившие землю рядом со мной, громко ругались, что не все снаряды немецкие, бывают и наши. А некоторые смеялись над нашими лопатами, которые должны были выстоять против немецких танков, и пели хором нахальную песню:
Дамочки, дамочки, не копайте ямочки,
Скоро наши таночки въедут в ваши ямочки!
Я тоже пела вместе со всеми: от песни было веселей и не так страшно. Услыхав наше пение, прибежал надсмотрщик, морда у него была толстая, красная и злая.
Он приказал: «Вражеское пение прекратить!» – но тут совсем рядом разорвался снаряд, и все бросились прятаться в вырытый вчера окоп, и надсмотрщик тоже.
Одна дамочка спросила нежным голосом:
– Товарищ начальник, неужели вы тоже боитесь снарядов?
А другая объяснила погрубее:
– Да чего ему бояться? Его жир защитит. Небось не на четыреста граммов хлеба в день он такую ряшку наел.
Все захохотали, а надсмотрщик весь налился кровью и заорал:
– Сейчас же прекратить вредные разговорчики!..
– …А то я пошлю вас копать оборонительные сооружения, – закончила за него та, что с нежным голосом.
Он плюнул, выругался и убежал, а мы снова запели ему вслед: «Дамочки, дамочки, не копайте ямочки!» Вообще ничего веселого в этом не было, разве только в обеденный перерыв привезли бидоны с кипятком и каждой из нас выдали наши кровные четыреста граммов хлеба.
Мне было обидно, что я не взяла с собой ни кружки, ни чашки и потому не могла попить кипяточка. Но та, которая с нежным голосом, заметила, что мне не из чего пить, и протянула мне свою кружку:
– Пойди, детка, напейся, пока там еще что-то осталось.
Я очень вежливо спросила:
– Спасибо, дамочка, а как вас зовут?
Дамочка засмеялась, показывая симпатичные ямочки на щеках:
– Я – Зоя, а ты?
– А я – Лина. А на щеках у вас ямочки, как в песне.
Зоя засмеялась еще звонче, будто вокруг не рвались снаряды:
– А ты девочка с перчиком, Лина!
– Еще как! – согласилась я, впиваясь зубами в хлеб, он был безумно вкусный – кислый и тяжелый, как глина. И становился еще вкусней, если запивать его горячей водой!
Я была очень голодная, но не могла съесть весь хлеб – нужно было половину оставить Сабине, как всегда делала она, получая свой паек в школе. Но я напрасно беспокоилась: когда мы, усталые и измученные, ввалились после работы в свой подвал, нас ожидал царский обед – полная кастрюля пшенной каши и тонко нарезанные ломтики настоящей колбасы.
– Это что за чудо? – не поверила своим глазам Ева.
– Ничего особенного. Просто гражданин управдом предложил мне полставки врача при его конторе. А кроме того, я получила для нас для всех талоны в баню, которую будут топить в Зоосаде в воскресенье, – скромно ответила Сабина.
– Ну, мать, ты даешь! – восхитилась Рената. – Как это тебе удалось?
– Я всегда вам говорила, что знание человеческой психологии иногда творит чудеса.
Мы не стали добиваться подробностей, нам было не до того: впервые за много дней наевшись до отвала, мы с трудом дотащились до постелей. А утром уже нужно было мчаться к Зоосаду, чтобы не опоздать к посадке на грузовик. Жизнь потекла монотонно, не очень голодная и не такая уж трудовая – все наши дамочки халтурили, как могли.
– А зачем надрываться? – приговаривала Зоя, лениво перебрасывая с места на место все ту же лопату земли.
Действительно, надрываться не стоило. Даже мне было ясно, что наши оборонительные сооружения не выдержат самого слабого удара немецкой армии. Оставалось только надеяться, что какая-нибудь сила отвлечет немцев от атаки на «южнорусскую жемчужину», как торжественно называл наш город громкоговоритель.
Но к началу июля надежды на это чудо стали стремительно таять. Обстрелы становились все чаще и оглушительней, весь город дымился от пожаров, так что ко второй неделе июля работы на оборонительных сооружениях прекратились.
– Пора по домам, девочки! – объявила Зоя, когда снаряды стали рваться со всех сторон, и бросила лопату.
Все остальные тоже побросали лопаты и потянулись к выходу на шоссе. Никакого грузовика за нами не прислали, и пришлось бы нам тащиться пешком, если бы ловкая Рената не умудрилась остановить военную машину, которая ехала в сторону Зоосада.
На следующее утро громкоговоритель приказал всем жителям города Ростова спрятаться в подвалы и даже носа не высовывать наружу. Честно говоря, и без приказа громкоговорителя высовывать наружу не то что нос, но даже палец, было опасно – то, что мы раньше называли артобстрелом, было просто детской забавой. А теперь наступило время взрослой игры, и снаряды рвались без передышки даже в нашем отдаленном от центра районе.
И все же прятаться в нашем подвале было невыносимо – хоть Сабина ухитрилась скопить небольшой запас продуктов, у нас не было ни воды, ни света, ни воздуха, тем более что как раз началась летняя жара. Сначала мы сидели в полной тьме, потому что коптилка, как оказалось, быстро пожирает весь кислород, так что мы зажигали ее только на время еды. Проблему воздуха решила Ева, которая больше всех страдала от духоты. Отмахнувшись от испуганных криков матери, она на вторую ночь храбро выползла из подвала во время ужина – подышать, как она объяснила, – и увидела в стене тонкую полоску света, пробивающуюся непонятно откуда в пяти сантиметрах от земли.
Она стала шарить руками по этой полоске, и обнаружила, что это – щелочка в листе жести, закрывающей длинное узкое окошко.
– Линка, – крикнула она, – неси сюда свою отмычку!
Под грохот пушек мы отодрали этот лист, и в подвал ворвался ночной воздух, пахнущий дымом и порохом. Окошко пристроилось под самым подвальным потолком, так что если немножко приоткрыть дверь, получался настоящий сквозняк, который даже норовил задуть нашу драгоценную коптилку. Собственно, драгоценной была не сама коптилка, а спички, подходившие к концу, и потому мы решили теперь, когда появился воздух, гасить коптилку только один раз в день – перед сном.
Обеспечив себе воздух и свет, мы в первые дни немного отоспались и начали разговаривать. Вернее, мы с Сабиной помалкивали, а Ева с Ренатой рассказывали нам про свои приключения по дороге из Москвы в Ростов.
– Теперь я вижу, как было глупо поддаться уговорам Евы и отправиться в Ростов. Но радио обещало, что Ростов не сдадут никогда, а после того, как в наш дом попала бомба, нам в Москве жилось ужасно. У нас не было ни жилья, ни заработка – Евину школу эвакуировали в Ташкент, и филармонию тоже. И не к кому было обратиться за помощью. Мой друг-скрипач уехал с филармонией, но с женой, а не со мной, а другие друзья исчезли – кто эвакуировался, кто ушел на фронт, кто погиб в ополчении. Зимой мы чистили снег вокруг домов большого начальства и за это спали в дворницкой. А весной снег растаял, и дворник вернулся с фронта без ноги – ну, нас и выставили. Уже стало не так холодно, и мы спали в подъездах, но нас отовсюду прогоняли, да и есть было нечего. И Ева заладила: хочу к маме, хочу к маме!
– Мне казалось – с тобой нам будет легче, ты нас защитишь. Я же не знала, что тут будет такой ужас, – вмешалась Ева. – Я ее уговорила сдуру, и мы пошли.
– Что значит, пошли? – ахнула Сабина. – Пошли, а не поехали?
– На чем можно было поехать? В поезда впускали по проездным талонам или за деньги, а у нас не было ни того ни другого.
– А откуда вы знали, куда идти?
– Один начальник из того дома, где мы чистили снег, подарил мне страничку из географического атласа. У нас ведь и вещей почти не было, только то, что было при нас, когда наш дом разбомбили. Мы тогда давали концерт в ремесленном училище за жалкие гроши и обед. Поэтому у нас были концертные платья и Евина скрипка.
– Потом кое-какие рабочие вещички нам скинули жены начальников из большого дома, и с этим мы пошли.
– Мы шли долго, иногда нас подвозили попутные машины, но это было опасно, шоферы все время приставали, так что мы решили идти пешком. Несколько раз мы оказывались прямо на передовой, зато нас очень выручала скрипка – мы выступали перед солдатами за ужин, ночлег и завтрак. Ева играла, а я пела – получалось очень неплохо. Но это тоже было опасно, солдаты тоже приставали. Так что лучше было пробираться через деревни, тем более когда скрипку украли и с концертами пришлось покончить. В деревнях мы притворялись цыганками и гадали бабам на картах, нас за это тоже кормили и пускали в сарай на ночлег.
– А кто вас гадать научил?
– Ой, мама, мы за эти годы в Москве прошли через много университетов!
Тут совсем рядом так грохнуло, что дом закачался. Рената рванулась к двери:
– Скорей выбегайте! Сейчас нас завалит!
Мы выбежали и остолбенели – дом, отгораживавший нас от шоссе, смело начисто, и через прореху было видно, как по шоссе вереницей ползут немецкие танки. Громкоговоритель молчал.
22
– Что же теперь будет? – спросила Ева.
Никто ей не ответил, и я вспомнила рассказы всех прохожих и проезжих про то, как немцы убивают евреев. Наверно, не я одна вспомнила, а все остальные тоже. Танки проползли, за ними промчались несколько мотоциклов, и шоссе обезлюдело. Но артиллерийский обстрел все равно продолжался.
Этого я понять не могла:
– Если немцы уже захватили Ростов, зачем они продолжают стрелять?