– Да это не немцы стреляют, это уже наши.
– Наши? Так вот, прямо по жилым кварталам?
– А ты думаешь, им тебя жалко?
Я не ответила, я вспомнила Шурку, которая утверждала, что сейчас никому никого не жалко.
– Пойдемте, девочки, в дом, запрем дверь и затаимся – а вдруг про нас забудут, – почти шепотом предложила Сабина.
– Как же, забудут! – отозвалась Рената. – Или ты забыла, что твой друг управдом всех нас в первый же день переписал?
– Так он для советских властей переписал, а не для немцев.
– Это мы скоро увидим, для кого он переписал.
Увидели мы это очень скоро, через несколько дней. Мимо окошка прошагали две пары ног в сапогах и одна в ботинках, и в дверь дробно и настойчиво забарабанила жесткая рука. Мы задули коптилку и затаились с такой силой, что даже дышать перестали. Но это не помогло – рука продолжала барабанить в дверь все так же настойчиво.
– Лучше откройте, Сабина Николаевна, я же знаю, что вы все там, – раздался голос управдома. – Откройте по доброй воле, не заставляйте применять силу.
– Что делать? – дрожащим шепотом выдохнула Ева.
– Я думаю, лучше открыть, раз он нас выдал, – ответила Сабина в полный голос и отправилась бороться со щеколдой.
– Перестаньте ломиться в дверь, а то эта ржавая щеколда никогда не откроется! – крикнула она громко, еще раз рванула щеколду и распахнула дверь. Со света дня в подвал вошли трое, но не могли ничего рассмотреть в темноте.
– Почему они не зажигают свет? – спросил по-немецки один в сапогах.
– Простите, господа, но вы забыли подключить нам электричество, – огрызнулась я тоже по-немецки.
Он на мой немецкий и ухом не повел, а приказал управдому:
– Тогда пусть зажгут свечку.
Второй в сапогах открыл было рот переводить, но Сабина его перебила по-немецки:
– Для этого кто-нибудь должен дать нам свечку. У нас нет.
Теперь первый в сапогах – ясно, что он был главный – обратился прямо к ней:
– Раз свечки нет, зажгите что-нибудь, что у вас есть!
– А чем зажечь? У нас нет спичек, – поддержала разговор Рената.
– Вот видите, до чего ваша власть довела людей, даже спичек у них нет, – попрекнул управдома главный, но переводчик не спешил это переводить. Тогда я решила поправить дело и перевела.
Управдом зашипел, как раскаленная печка, на которую плеснули воду:
– Да что вы слушаете этих поганых евреек, они вам такого наговорят!
Переводчик опять заткнулся, и никто из нас переводить эту гадость не стал.
– Что он сказал? – завопил главный, выходя из себя.
Мы молчали, мы ведь в переводчики к нему не нанимались, а настоящий переводчик забормотал что-то невнятное:
– Это глупые женщины, господин обершарфюрер, они сами не знают, что говорят.
Обершарфюреру надоела эта канитель, и он приказал:
– Всем выйти из подвала! Там, на свету мы их зарегистрируем.
Мы с Ренатой вышли первые, Сабина за нами, а Ева спряталась в темноте за диваном, надеясь, что ее не заметят. Но для того обершарфюрер и взял с собой управдома, чтоб тот не дал никому спрятаться и избежать регистрации.
Он бодро протопал в подвал и вытащил оттуда дрожащую Еву:
– Вот еще одна, думает, я ее не помню. Да я всех их знаю наперечет!
Главный записал в толстую тетрадь Сабину и девочек и обернулся ко мне:
– А ты чего стоишь? Давай свои документы!
Я растерянно стояла и не знала, как мне быть. Но Сабина знала. Она расстегнула красный кисет мамы Вали, висевший у меня на шее, и вытащила оттуда мою метрику:
– Ее регистрировать не надо! Она русская! – и протянула метрику переводчику.
Тот расправил ее и прочел по-немецки: «Столярова Сталина, русская, год рождения 1929».
– Значит, она не ваша дочь? – удивился обершарфюрер. – Почему же вы ее прячете у себя?
– Она наша соседка. Вы наш дом разбомбили, и ее мать погибла. Вот мы ее и взяли с собой.
– И напрасно взяли. Это очень опасно – прятаться у евреев, – утешил он нас и пошел дальше стучать в двери, на которые указывал ему управдом.
Ева продолжала дрожать, как в лихорадке. Она бросилась к Сабине и повисла у нее на шее:
– Они нас убьют, да? Всех нас убьют, для того они нас записали! Мама, сделай что-нибудь! Я не хочу умирать! Я еще совсем не жила, в школе говорили, что я буду великой скрипачкой! Я не сделала никому ничего плохого, почему я должна умереть?
У нее начались судороги в руках, она сжимала горло Сабины все сильней и сильней, пока Рената не вмазала ей звонкую оплеуху и не оттащила от матери. Тогда Ева упала на асфальт и стала биться головой о дверь и кричать:
– Не хочу умирать! Не хочу, не хочу умирать!
Сабина стала бледная как смерть и оперлась спиной об стенку, чтобы не упасть и не закричать вместе с Евой.
А я сказала:
– Знаете, что? Пусть Ева возьмет мою метрику и станет русская Сталина Столярова, а я притворюсь Евой, и пусть меня убивают. Все равно я не хочу больше жить.
– Ты что, сбрендила? – спросила Рената. – Ведь проклятый управдом ни за что не оставит Еву вместо тебя. Ты ее не спасешь, а себя погубишь!
А Ева все продолжала и продолжала дергаться и выкрикивать бессвязные слова, так что соседи стали высовываться из окон и дверей, чтобы получше рассмотреть, в чем дело.
– И чего это она так? – спросил старик со второго этажа.
А толстая баба, которая лузгала семечки в окне под ним, охотно объяснила:
– Та то жидовочка верещит, помирать не хочет.
– А хто ж хочет? – рассудил старик. – Только никто в нас не спрашивает, хотим мы или не хотим.
Баба смела языком серую полоску подсолнечной лузги с нижней губы и смачно сплюнула ее вниз, на асфальт:
– Люди болтают, будто про жидов есть отдельный приказ, чтоб всех их убить и воздух от них очистить.
– Воздух очистить всегда полезно, – мирно согласился старик, а Рената вдруг вскипела:
– Мама, хватит изображать обморок и давай с этим спектаклем кончать! Сделай, что хочешь, но поскорей убери ее отсюда!
Сабина медленно, как в полусне, отлепилась от стены, но не упала, а подошла к заходящейся в истерике Еве, села рядом с ней прямо на асфальт и положила ее голову к себе на колени.
– Ты ведь знаешь, как это трудно со своими! – пожаловалась она Ренате, но та только нетерпеливо фыркнула:
– Знаю, знаю, на себе испытала!
Сабина положила ладони Еве на глаза и начала гладить их медленными круговыми движениями.
– Тише, тише, все хорошо, хорошо, хорошо, – бормотала она почти шепотом, – ты очень устала, очень устала, тебе хочется спать, спать, спать. Твои веки становятся все тяжелей, они уже совсем тяжелые, будто на них положили камни, ты не можешь двинуть ни рукой, ни ногой, ни рукой, ни ногой, ни рукой, ни ногой.
Ева замолчала и постепенно перестала дергаться, руки ее безвольно соскользнули вниз, и она затихла.
– Ишь, ведьма, падучую заговаривает! – восхитилась толстая баба. – И чего только эти жиды не умеют, они весь русский народ заговорили своей большевистской властью!
– Вы бы про большевистскую власть поосторожней выражались, а то ведь большевики вернутся, они вам это припомнят!
– Конечно, припомнят, если кто-нибудь донесет.
– А уж кто-нибудь обязательно донесет!
– Уж не вы ли?
– А что? Может, и я.
– Пошли в дом! – скомандовала Сабина, и откуда только энергия взялась? Ведь пять минут назад умирала, а тут превратилась в настоящего генерала: – Рената, бери Еву за плечи, а Лина пусть возьмет ее за ноги – и марш в подвал!
Мы спустились в подвал, уложили Еву на диван, заперли дверь на щеколду и задумались: зажигать коптилку или нет? Сидеть в темноте было мучительно, но одолевал страх – а вдруг немцы опять придут? Мы ведь соврали, что у нас нет спичек.
– Ерунда, – решила Рената, – врагам врать не зазорно.
Мы зажгли коптилку, посмотрели друг на друга и ужаснулись своим видом: все мы были страшные – бледные, немытые, волосы дыбом, губы растрескались.
– Так опускаться нельзя, – объявила Рената, – даже перед смертью! Сейчас мы помоем головы и подкрасимся!
– Где ты, интересно, нагреешь воду?
– Сейчас лето, можно и холодной помыть!
И мы стали мыться и прихорашиваться, это все же было лучше, чем сидеть во тьме и ждать прихода убийц.
– А что мы будем делать с Евой?
– Я постараюсь продлить ее сон как можно дольше, но слишком долго тоже нельзя, это опасно для жизни, – вздохнула Сабина.
– Неужели для жизни есть что-то опасней немецких пуль? – не удержалась Рената.
– Никто не сказал, что нас убьют. Вполне может быть, что нас отправят в гетто. В Ростове слишком много евреев, всех убить нелегко, – не очень уверенно предположила Сабина.
– Это тебе нелегко, а немцам проще простого.
– Ну что ты знаешь о немцах? Я прожила среди них двадцать лет и всегда изумлялась, как они милы и человечны по сравнению с русскими.
– Боюсь, скоро у тебя будет возможность в них разочароваться, – срезала ее Рената, и они замолчали.
Молчали они недолго – не прошло нескольких минут, как в дверь постучали снова, но не забарабанили, как в прошлый раз, а нежненько так, кончиками пальцев.
– Гаси коптилку! – прошипела Рената и пошла отворять. Коптилку мы погасили не напрасно – на пороге появился переводчик обершарфюрера.
– Госпожа Шефтель, – сказал он на вежливом немецком, – я пришел пригласить вас в контору местного управления.
– Зачем? – невежливо спросила Сабина по-русски.
– Вам придется расписаться в получении одного важного документа, – продолжал по-немецки переводчик, словно не заметив ее грубости.
– Какого еще документа?
– Вы увидите на месте.
– А если я не пойду?
– Вы ведь интеллигентная женщина и не станете осложнять свое положение бессмысленным саботажем.
– Неужто мое положение может стать хуже, чем сейчас? – отозвалась Сабина наконец по-немецки.
– Любое положение может стать хуже, – с ласковой угрозой ответил переводчик. – Так что советую вам немедленно пойти в контору. – И удалился, позвякивая висящими на поясе ключами.