Я пошла за бронированными машинами, и со мной еще несколько пожилых женщин и три старика – наверно, это были мужья и жены евреев. Женщины плакали, а один старик с авоськой в руках все время пытался обогнать машины и кричал: «Фаничка, ты забыла свой завтрак!»
Немецко-фашистским захватчикам было смешно смотреть из машин на этого глупого старика, который ничего не понимал, и они играли с ним в кошки-мышки: сперва замедляли ход и давали ему протиснуться между машин, а потом ускорялись и выдавливали его назад, к нам.
Мы перешли мост через Темерник и двинулись дальше по Змиевскому проезду.
– Так я и знала – их ведут в Змиевскую балку! – воскликнула одна из плачущих женщин. – Мне соседка рассказывала, что там пленных красноармейцев заставили вырыть большие ямы.
– Какие ямы? – удивился глупый старик с авоськой. – Ведь говорили, будто их отправляют в трудовой лагерь.
– Удивляюсь я вам, гражданин: вам фашисты сказали, а вы им поверили?
За железнодорожными путями, откуда-то сбоку в Змиевский проезд втекала еще одна толпа, побольше нашей, обе толпы сливались вместе и уходили по Лесной улице куда-то далеко за Ботанический сад. Несколько девушек шли, взявшись за руки, и что-то пели. Старик подошел к немцу и что-то спросил, немец замахнулся на него автоматом. Старик ударил немца по лицу. Немец закричал, потом повалил старика и затоптал его.
У входа в Лесную стояли немецкие солдаты с автоматами. Они не пропустили нас дальше, и мы остановились на перекрестке. Я все время всматривалась во вторую толпу, отыскивая глазами Еву, – ведь если они ее поймали, она тоже должна пройти по этой дороге.
Но, слава богу, я ее не увидела, а увидела Светку Каплан – маленькую девочку из второго класса, которая уписалась тогда у доски, когда кто-то из мальчишек крикнул: «Немцы!»
Сейчас с нею тоже что-то случилось: она не могла идти и то и дело падала, а немецкий солдат подгонял ее прикладом. А толпа все продолжала и продолжала течь мимо нас, она унесла с собой и Сабину, и Светку, и Фаничку, которая забыла взять свой завтрак в авоське.
Я поняла, что напрасно стою на этом страшном перекрестке – отсюда я больше никогда не увижу Сабину. Я оглянулась на зеленый массив Ботанического сада и вспомнила, как мы с Сабиной ходили туда на экскурсии. Это было очень давно, в совсем другой жизни, до начала войны, но я вдруг ясно представила себе, как мы вползали в сад через дыру в заборе, потому что у нас не было денег на билеты. Эта дыра в заборе была совсем близко от того места, где я сейчас стояла.
В тот последний счастливый день перед началом войны Сабина устроила нам пикник. После того как мы съели свои бутерброды, мы отправились искать вечнозеленую магнолию с белыми цветами и нашли ее прямо возле той самой дыры в заборе, через которую мы вползали в Ботанический сад.
За забором извивались три кривые улочки, за ними земля круто уходила вниз, в зеленый овраг, на противоположном краю которого видны были красные крыши маленькой деревеньки Змиевка вторая, а овраг под ней назывался Змиевская балка.
Я бегом побежала по знакомым переулкам и без труда нашла нашу дыру в заборе. Запыхавшись, я быстро отыскала вечнозеленую магнолию, и удивилась, что здесь, в густой зелени парка, ничего не изменилось. Там, за забором шла война, там бомбили дома и убивали людей, а магнолия, как ни в чем не бывало, тянула к небу могучие ветви, усыпанные огромными белыми цветами. Ну да, вот что изменилось: цветов тогда не было, тогда был июнь, а им полагалось расцвести в июле, зато сегодня было одиннадцатое августа, и они еще не успели увянуть и опасть. К стволу магнолии была по-прежнему приставлена маленькая лесенка-стремянка, по которой можно было добраться до первой развилки ее мощных ветвей.
Я так и сделала – влезла по стремянке до развилки, села на расстеленный там соломенный коврик и посмотрела в сторону деревни Змиевка вторая. Но не увидела ничего, кроме знакомых красных крыш. Тогда я подтянулась на руках и добралась до следующей развилки – она была уже довольно высоко, и смотреть вниз было страшно. Но я влезла сюда не для того, чтобы смотреть вниз, а для того, чтобы попытаться разглядеть, куда немцы погнали Сабину.
Разглядывать, собственно, было нечего: разве что вдалеке справа ползла какая-то серая змея, и можно было догадаться, что там идет та самая толпа, за которой я бежала все утро. Но голова змеи очень быстро исчезала за поворотом железнодорожной линии, и оставался только хвост, равномерно ползущий за головой. Я сидела в ложбинке между ветвями магнолии, не в силах оторвать взгляд от этой змеи, хоть не было никакой надежды увидеть там Сабину.
Огромные белые цветы пахли сладко и одуряюще. От их запаха у меня начала кружиться голова. В саду было очень тихо, не перекрикивались посетители, и только тоненько жужжали какие-то комары или мухи. И вдруг в тишину ворвался дробный перестук кастаньет, сразу же заглушенный звуками громкого марша, вроде того, что играл у нас по вечерам немецкий громкоговоритель. И под звуки музыки у меня в голове зазвучал голос той женщины из Киева, которую Сабина кормила гречневой кашей: «На другом краю оврага сховался пулеметчик и начинал стрелять. Выстрелы специально заглушали музыкой. После того как ров заполнялся трупами, их сверху засыпали землей».
Пулемет застрочил снова и снова, и музыка не могла его заглушить. Я прижалась спиной к стволу магнолии, чтобы не упасть, потому что перед глазами у меня замелькали большие черные мухи, – они летели прямо на меня, но не жужжали, а стучали кастаньетами и громко пели немецкий марш.
Я закрыла глаза и ясно увидела пустое зеленое поле перед оврагом. У входа в овраг стоял небольшой нежилой дом, в него вползала серая змея, хвост которой терялся где-то вдали. Змея вползала в комнату, и уже вблизи можно было разглядеть, что это толпа женщин – старых и молодых, с детьми и без детей. Тот самый переводчик, что приходил к нам с обершарфюрером, приказывал женщинам раздеться, а когда они смущенно отказывались, обершарфюрер орал на них так громко, что они пугались и поспешно срывали с себя одежду. Их, голых, выпускали через другую дверь и вталкивали в большие грузовики. Полные грузовики один за другим отъезжали от дома в глубину оврага, откуда доносились частые пулеметные очереди.
Я оттолкнулась от крыши дома и оказалась в овраге, прямо над головами группы голых женщин, стоявших на краю большой глубокой ямы. Я не успела разглядеть лица этих женщин, потому что застрочил пулемет, и они стали падать в яму. Некоторые голые женщины хватали детей и пытались убежать. Несколько автомобилей кружились по полю, из них стреляли по разбегавшимся. Немецкие солдаты выскакивали из автомобилей, догоняли детей и тащили их к яме.
Только тут я заметила, что яма уже почти полна трупами, так что тела новых женщин и детей заполнили ее до краев. Немецкий голос громко приказал: «Засыпать!» – и три молодых парня в советских гимнастерках стали быстро сгребать на тела лопаты земли из высокой кучи на краю ямы. Мне показалось, что земля над трупами шевелится и из-под нее раздаются крики и стоны.
Я почувствовала, что тоже падаю в яму и на лицо мне кто-то бросает лопаты земли, как бросали их на кладбище в Ахтырке на гроб папы Леши.
24. Врезка
Когда-то в начале семидесятых, когда я была уже профессором физики в Новосибирском Академгородке и имела доступ к иностранной прессе, я прочла в одной старой немецкой газете показания Лео Маара, русского немца, служившего во время войны переводчиком в спецподразделении СС-10 а, которому была поручена очистка Ростова от евреев. Показания он давал в 1966 году в мюнхенском суде по делу оберштурмбаннфюрера Хейнца Зетцена, руководителя спецподразделения СС-10а, отлично выполнившего задание, героически уничтожив за три дня 23 тысячи безоружных и беспомощных женщин, стариков и детей. Лео Маар в своих показаниях в точности описал ту комнату в заброшенном доме, которую я увидела в своем странном бреду: испуганную толпу женщин, раздевающихся под крики Зетцена и выходящих голыми в другую дверь, где их загоняли в тяжелые грузовики.
Я никогда в жизни не видела ни этого дома, ни этой комнаты, но я увидела их, сидя высоко в развилке магнолии, откуда их невозможно было рассмотреть. Я думаю, это Сабина перед смертью послала мне последний прощальный сигнал. Местные жители видели, как в ночь с 11 на 12 августа из ямы вышла голая женщина, сделала несколько шагов и упала замертво.
25
Я бы умерла вместе с Сабиной, если бы меня случайно не нашла Зоя. Та самая Зоя с ямочками на щеках, с которой я подружилась, работая на оборонительных сооружениях. Какое удивительное совпадение – именно в тот день она пришла в Ботанический сад с тачкой собирать целебные травы и съедобные ягоды. До войны она преподавала биологию и хорошо знала, какие болезни какими травами и листьями можно лечить.
Она нашла меня под магнолией и ужаснулась – подумала, что я мертвая, потому что я лежала на земле без сознания с разбитой головой. Но, пощупав мой пульс, она обнаружила, что я жива, и не оставила меня одиноко умирать под роскошным деревом, усыпанным душистыми белыми цветами, а погрузила на тачку и повезла к себе домой.
Потом она признавалась, что кроме милосердия ею руководил маленький расчет – она придумала, что будет делать при немцах, чтобы выжить. Для выполнения ее замысла ей недоставало ребенка, а у нее детей не было – ее единственный сын еще в прошлом году ушел на фронт. Так что она, по ее словам, увидела во мне знак Божий, благословляющий ее замысел. Единственное, чего она не ожидала, что этот Божий знак окажется немым, ведь мы с ней славно перекидывались шутками всего несколько недель назад.
Я тоже сначала не знала, что опять онемела. Несколько дней Зоя отпаивала меня целебными растворами и смазывала мою разбитую голову целебными мазями, но в конце концов ко мне вернулось сознание, и я увидела склонившееся надо мной знакомое женское лицо.