У меня потемнело в глазах. Под визг Сани я села на корточки и, спустив трусики, накакала на расстеленный на полу персидский ковер. Папа ахнул, уронил Саню с колен и бросился на меня. Когда я увидела его руку, занесенную надо мной – не знаю, с желанием помочь или наказать, – я подпрыгнула и вцепилась зубами в мякоть нависшей надо мной ладони. Папа тоже взвизгнул, а я радостно захохотала и стала икать. На шум вбежали мама и нянька и в ужасе уставились на неправдоподобную сцену домашней жизни – ошеломленный папа с окровавленной рукой, рыдающий на полу Саня с голой розовой попой и икающая я перед свеженаложенной пахучей кучей на драгоценном персидском ковре.
Не зная, с кого начать, мама рванулась ко мне с криком: «Что случилось?» – но я не смогла ответить: мои зубы продолжали клацать в воздухе, не находя, во что бы еще впиться, их лязганье иногда прерывалось спазмами лающей икоты, рвущейся у меня из горла. Мама по образованию была зубным врачом, поэтому с клацающими зубами она справилась довольно быстро, но что делать с икотой, она не знала.
Пришлось срочно послать папину коляску за семейным врачом, который хоть жил и не очень далеко, но все же не мог примчаться мгновенно. Все полчаса, которые прошли до его появления, я непрерывно икала с таким напором, что охрипла, и к тому же то и дело порывалась спустить трусики и покакать на пол. Спасло наши ковры и паркеты только то, что покакать мне было больше нечем – все, что скопилось у меня в кишечнике, я нерасчетливо выпустила из себя в первый раз.
Наконец приехал милый дедушка, седой доктор Левин, и через минуту поставил мне диагноз «истерия». На вопрос, с чего это началось, папа показывал прокушенную ладонь и бормотал что-то невразумительное о дисциплине и уважении, Саня жалобно плакал, а я икала. Доктор Левин смазал папину руку йодом, а мне выписал успокаивающие капельки и ушел, и мы остались в своей роскошной гостиной, удивляясь такому неожиданному взрыву страстей в нашей мирной еврейской семье.
Это было только начало. С того дня у меня завелась дурацкая привычка за обедом детально представлять, как каждый член моей семьи будет выкакивать съеденную во время обеда еду. Особенно напряженно я следила за папой, и часто при виде папиной руки, подносящей ко рту вилку с едой, я вскакивала из-за стола, садилась на корточки и какала посреди столовой, испытывая при этом неизъяснимое удовольствие. Сначала мои потрясенные этим безобразным поведением родители пытались меня наказывать, но это приводило только к ухудшению моего состояния. Тогда они обратились к врачам. Я не помню, как меня лечили, хотя лечили наверняка, потому что в конце концов вылечили.
От моего странного расстройства осталось только непонятное возбуждение, связанное с папиной рукой – каждое ее движение вызывало у меня одновременно отвращение и сексуальное возбуждение. Теперь, после долгих лет работы с психическими расстройствами, я склонна подозревать, что испытывала неосознанное эротическое влечение к папе, которым как бы хотела скомпенсировать отсутствие маминой к нему любви. Потому что мне тяжело было жить в доме без любви.
Я была непростая девочка с фантазиями и причудами. Я с детства пыталась разгадать тайны природы и играла не в куклы, а в химическую лабораторию. Я прекрасно играла на рояле, свободно владела четырьмя иностранными языками и окончила гимназию с золотой медалью, но у меня не было никакого приличного будущего. В России еврейских девушек не принимали в университеты, а мои родители никогда бы не позволили мне уехать за границу учиться.
Меня ожидала обычная судьба еврейской девушки из хорошей семьи: мне предстояло выйти замуж и рожать детей. Я содрогалась при одной мысли о таком будущем, душа моя рыдала и бунтовала. Ко мне начали водить женихов – ведь я была выгодной невестой, мой отец был успешный коммерсант, и дела его процветали. Каждую неделю в нашем доме устраивали смотрины, куда почтенные толстые евреи приводили своих сыновей. Все они казались мне отвратительными – и толстомордые лавочники, и чопорные адвокаты в щегольских костюмах, и интеллигентные студенты в очках. Мне не о чем было с ними говорить, душа моя летала высоко за облаками и ждала зачарованного принца. Я ни за что не хотела создать еще один холодный дом без любви.
Все они смотрели не столько на меня, сколько на нашу роскошную мебель, и прикидывали, какое за мной дадут приданое. Ну, может быть, не все, но большинство. Был, правда, один студент-биолог, милый мальчик с большими черными глазами в обрамлении длинных ресниц, который интересовался мной больше, чем приданым, – он краснел и бледнел, когда я садилась рядом с ним во время чаепития, и то и дело пытался прижаться под столом своей коленкой к моей.
Он неплохо играл на рояле и знал наизусть много хороших стихов, но я с ужасом представляла себе его в качестве мужа. Я не хотела рожать от него кудрявых детей, похожих на моих братьев – с большими черными глазами в обрамлении длинных ресниц. Ты не подумай, что я не любила своих братьев, я их обожала, но я не хотела, чтобы мои дети были на них похожи. Мне кажется, что на них на всех лежала печать обреченности, а я хотела избавить своих детей от этой печати. Но главное – я вообще не хотела рожать детей, я не хотела тратить свои силы на соски, пеленки и нянек, я хотела быть свободной, чтобы заниматься наукой.
Прошло полгода после блестящего окончания школы, а я все болталась без дела и сходила с ума от тоски. Мама твердой рукой толкала меня в заранее уготованную мне хорошо обставленную западню, и казалось, у меня нет никакого иного выхода. И вдруг случилось мелкое событие, зародившее в моей душе искру надежды.
У нас обедал господин Слуцкий, папин партнер по текстильной торговле. Обед, как обычно, был великолепный, а вино, по словам господина Слуцкого, еще великолепней. Немного перебрав вина, он во время десерта выдал нам страшную семейную тайну – его любимый племянник Эрик заболел психическим расстройством, и его пришлось отправить на лечение в психиатрическую клинику в Швейцарии.
– А они принимают иностранных подданных? – удивилась любопытная девушка Сабина Шпильрайн.
– Они принимают всех, кто может себе это позволить. А таких немного, потому что лечение в их клинике очень дорогое.
Десерт я уже съесть не смогла и, сославшись на сильную головную боль, удрала в свою комнату. Мой маленький, но острый мозг принялся лихорадочно обрабатывать новую ценную информацию. Передо мной неожиданно открылась лазейка из поджидающей меня западни – я должна убедительно разыграть ужасное психическое расстройство, которое можно излечить только в дорогой швейцарской клинике. Первым делом нужно было выяснить, какие бывают психические расстройства и в чем они проявляются. Причем нужно было спешить – брачная машина уже была запущена, и дедушка-раввин настойчиво писал из Екатеринослава, что хорошая еврейская девушка не должна так долго болтаться без мужа. А слово дедушки-раввина в нашем доме было законом.
Я решила завтра с утра удрать из дому и пойти в городскую библиотеку, где можно было почитать книги по психиатрии. Предлог представился прекрасный: мама давно просила меня пойти в папин магазин и выбрать ткани для летних платьев предстоящего сезона, но я ни за что не хотела оказать ей эту любезность в наказание за ее брачные планы. Теперь можно было пойти ей навстречу. Наскоро позавтракав, я выскочила из дому, заглянула в магазин, где быстро выбрала несколько симпатичных расцветок, и помчалась в библиотеку, в которую была записана уже несколько лет.
Найти книги по психиатрии оказалось нетрудно – кроме русского, я свободно читала на трех европейских языках. Трудность была в другом – количество таких книг оказалось сравнимым только с количеством психических расстройств. Понадобились бы годы, чтобы это море знаний освоить. У меня опустились руки – как я с этим справлюсь? В отчаянии я начала просматривать оглавление одной толстой книги и наткнулась на знакомое слово «истерия». Я вспомнила, что в детстве у меня было психическое расстройство: я какала на пол во время обеда и бросалась на папу, как на врага, – кусала его, царапала и щипала. Врачи называли мою болезнь истерией.
Мне стало весело: раз я уже болела истерией, моя болезнь может вернуться. Нужно было только выяснить, какие еще симптомы есть у истерии кроме каканья на пол в присутствии гостей – сейчас я вряд ли могла бы это сделать, даже ради собственного спасения.
Я открыла нужную главу и прочла: «Термином истерия обозначается психическое расстройство, которое проявляется в виде телесных симптомов без каких-либо реальных нарушений: головные боли, параличи, спазмы, страхи, боязнь выступать на публике, отвращение к некоторым продуктам. Больные истерией склонны показывать посторонним язык и устраивать безобразные скандалы с битьем посуды».
Все это было замечательно, на все это я была способна! Окрыленная, я отправилась домой, по пути входя в роль истерички. Конечно, я опоздала к обеду – очень кстати, тем более что, как всегда у нас, на обед были приглашены солидные гости. Я вбежала в столовую и огляделась: кроме нашей семьи за столом сидели Слонимы с сыном. Значит, опять смотрины – отлично!
Мама спросила сердито:
– Почему ты опоздала?
В ответ я заблеяла по-овечьи и показала гостям язык. Мама обомлела и начала медленно подниматься из-за стола, то ли собираясь дать мне оплеуху, то ли упасть в обморок. Я не стала дожидаться, пока она выберет правильный вариант наказания: я громко захохотала и убежала в свою комнату. Несколько лет назад по моему требованию на дверь моей комнаты навесили крючок, чтобы братья не врывались ко мне, когда я переодеваюсь. Теперь я со злорадным удовольствием заперлась на крючок и растянулась на кровати.
Ждать пришлось недолго – через пару секунд в дверь забарабанил папа, требуя немедленно открыть. Я захохотала еще громче и не тронулась с места. С этой минуты началось долгое мучительное, и для меня, и для них, продвижение к решению отправить меня на лечение в Швейцарию. Я уже не говорю о страданиях моих бедных родителей, но и мне этот спектакль дался нелегко – ведь я ни на миг не должна была забывать, что больна тяжелой формой истерии.