– Доказывать тебе, что наш роман – не курортный.
– Но я же улетаю в Новосибирск!
– Никуда ты не улетаешь – твой билет я тоже поменял, и отложил Новосибирск на неделю.
– Как ты все это проделал с такой скоростью?
– У меня есть турагент, старый друг, который все может. Вот он действительно хитрожопый! Ну что ты морщишься – он же не мама, про него можно. Он и отель нам на неделю заказал – называется „Космос“!
Я чуть не упала в обморок: на всю Россию было известно, что „Космос“ – приют валютных проституток, и к тому же он расположен у черта на рогах.
– А ты не можешь своего хитрожопого агента попросить поменять „Космос“ на что-нибудь более скромное?
– А чем плох „Космос“?
– Тем, что в „Космосе“ меня арестуют как валютную проститутку.
– Действительно арестуют? Ну и порядки у вас! Ладно, давай поищем другой отель. – Он ткнул пальцем в компьютер и получил список московских гостиниц: – Я скоро обалдею от ваших русских штучек! Почему у всех людей отели, а у вас гостиницы?
Мы выбрали гостиницу с милым именем „Матрешка“ и вдруг вспомнили, что собирались читать исповедь Сабины.
Она потрясла нас с первых же строк – искренность и натуральность тона сразу снимали все подозрения в том, что Лина все это придумала. У меня, собственно, никаких подозрений и не было – я слишком хорошо знала Лину, чтобы сомневаться в правдивости того, что она написала. Да и зачем ей было доводить себя до потери памяти, чтобы придумать такую невероятную сказку? Оставался только необъяснимый и неотвеченный вопрос – откуда она это взяла?
Когда мы дочитали до рассказа Сабины о том, как она решила притвориться неизлечимой истеричкой, я вспомнила про книгу, брошенную Линой на край стола, книга, которая называлась „Сабина Шпильрайн между Юнгом и Фрейдом“. Откуда она появилась у Лины, я сразу сообразила – я видела стопку таких книг на прилавке возле кофейного бара в киноклубе „Форум“.
Я сказала Феликсу:
– Схожу принесу эту книгу, и мы сможем сравнить рассказ Лины с текстом книги.
Дверь в Линин номер была, конечно, не заперта, верхний свет не погашен, но ей это не мешало. Я склонилась над ней – она дышала ровно, погруженная в глубокий сон. Я взяла книгу, погасила верхний свет и зажгла настольную лампу, чтобы ее не испугала темнота.
Едва мы начали разбираться в дневниках и письмах Сабины, нам стало ясно, что эта работа не на день и не на два.
– Кажется, ты правильно решил остаться на неделю в Москве, – вздохнула я, – хотя вряд ли даже за неделю мы сможем свести концы с концами.
– Раз так, давай начнем уже сейчас, – кротко согласился Феликс и начал расстегивать пуговицы моей нарядной блузки, надетой ради визита к Ксанке. Его прервал настойчивый стук в дверь.
– Неужели Юрик вернулся? – ужаснулась я.
– Лилька, открой, мы опаздываем! – раздался из-за двери голос Лины Викторовны.
– Боже, сегодня закрытие конференции! – вспомнил Феликс и бросился к двери, на ходу приводя в порядок свою расхристанную одежду.
Руки у меня дрожали, и я никак не могла застегнуть пуговицы блузки. Острый взгляд Лины сразу охватил развороченную постель и криво застегнутые пуговицы.
– Вы что, не собирались идти на закрытие?
– Мы зачитались вашими воспоминаниями и забыли.
– Ах, зачитались? – ехидно вздохнула Лина и легкой рукой застегнула мои взбесившиеся пуговицы. – А ты хоть волосы причеши, – сказала она Феликсу, – и в таком виде уже можно идти.
На следующее утро после закрытия конференции мы улетали обратно в Москву.
Увидев Феликса рядом со мной в микроавтобусе, милостиво оплаченном за счет конференции, Лина спросила:
– Он что, решил проводить тебя до самого аэропорта? Какая галантность!
– Вы даже не представляете степени галантности – я решил проводить ее до самой Москвы!
Лина прикусила губу, пытаясь оценить размер бедствия, но из природной деликатности лишних вопросов задавать не стала, тем более что началась обычная предотлетная суета – сдача вещей, проверка билетов и размещение в салоне самолета.
Я сидела рядом с Линой, а Феликс с Юриком в соседнем ряду. Когда мы спиралью взмыли над Нью-Йорком и нам позволили отстегнуть пояса безопасности, Феликс встал, бережно пересадил меня на свое место, а сам сел рядом с Линой. Юрик всю дорогу сопел, грыз ногти и каждые пять минут бегал в туалет, а Феликс, не умолкая, шептал что-то Лине на ухо. Она так весело смеялась и встряхивала волосами, что, не будь ей за семьдесят, я бы к ней приревновала.
После обеда Лина позвала Юрика сесть рядом с ней, а мы с Феликсом устроились за их спинами и приступили наконец к чтению Лининых записей. Сознаюсь, ничего подобного я не ожидала: это был роман, настоящая драма – без дураков, которая превращала в детский лепет все, показанное в киноклубе „Форум“. Мы прочли один раз и тут же стали перечитывать, чтобы ухватить все мельчайшие детали. Но вместить в память все подробности оказалось невозможно: их было так много, они были такие яркие и ни на что не похожие, а главное, поражали своей несомненной подлинностью. Мы так увлеклись, что не заметили, как самолет выпустил шасси и приземлился в аэропорту Шереметьево.
Когда Лина, опираясь на руку Юрика, двинулась к выходу, у меня хватило смелости спросить:
– Лина Викторовна, откуда вы все это взяли?
Она засмеялась и ответила шуткой из старого анекдота про японца, изучавшего русский язык. Она постучала себя по лбу и сказала:
– Шестьдесят лет это лежало тут, в жопе.
– А как оно туда попало?
Мы уже спускались вниз по трапу.
– Это отдельный роман, его надо бы тоже записать, если хватит сил.
Встречать Лину приехал в роскошном „мерседесе“ ее сын Марат – тот, который преуспел и построил трехэтажную дачу на Николиной Горе.
Пока он укладывал Линин чемоданчик в багажник, я успела спросить ее:
– Надеюсь, ваш личный роман тоже лежит в жопе?
Но ответа не услышала: Марат быстрым движением усадил мать в машину и отъехал – у него не было времени на пустые разговоры.
Однако Лина все же протянула мне из окна его визитную карточку:
– Позвони, если будет нужно.
Марат сверкнул на меня недобрым серым глазом, и я вдруг вспомнила, что года три назад он, приехав навестить мать, довольно настойчиво приударял за мной. Между нами ничего не произошло, хоть был он мужик интересный, а я не играла в монахиню, но тогда у меня был кто-то другой, а Марат не из тех людей, которые забывают поражения.
– Чего он так на тебя хмурится? – спросил чуткий Феликс. – У тебя с ним что-то было?
– Ты постепенно превращаешься в Отелло, – отшутилась я и аккуратно спрятала карточку в сумку.
Наша неделя в гостинице „Матрешка“ пролетала, как сон, мы редко выходили из номера не только из-за отвратной погоды, но и потому, что были очень заняты любовью и Сабиной. Мы интенсивно знакомились друг с другом – ведь, как известно, курортный роман – не повод для знакомства. К моему ужасу, Феликс мне нравился все больше и больше, и я не знала, как я смогу дальше жить без него.
На четвертый день мокрый снег, непрерывно валивший с неба, согласился на краткий перерыв, и мы решили сходить в книжный магазин, рекламировавший свой иностранный отдел и отдел книг по искусству, благо, он был где-то за углом. Оскальзываясь и уминая снежную кашу непригодной для такой погоды обувью, мы ввалились в букинистический магазин „Кругозор“, где, кроме нас, не было ни души. Феликс отправился в иностранный отдел, а я – в художественный.
Пока Феликс перебирал немецкие книги в надежде найти хоть какое-то упоминание о Сабине, я рылась в отложенной в сторону стопке старых альбомов, про которые продавщица сказала: „И съесть горько, и выкинуть жалко“.
Почти с самого дна стопки я случайно вытащила старый альбом, в заглавии которого все было необычно – он назывался „Памяти Сабины“, и автора его звали Васька Пикассо, год издания 1956. Я перелистала слегка пожелтевшие страницы. В основном это были черно-белые рисунки редкой выразительности – рука автора, не дрогнув, одной линией изображала осенние пейзажи, батальные сцены и несколько портретов в полосатой тюремной одежде, которые показались мне портретом одного и того же человека, написанным с разных позиций.
Альбом открывался женским портретом, выписанным скупо, любовно и четко: большие черные глаза, высокие скулы, маленький нежный рот, словно созданный для поцелуев. В углу неровным детским почерком было написано „Сабина, любовь моя“.
– Феликс! – закричала я, позабыв, что в этом храме искусств нужно соблюдать тишину, – посмотри, что я нашла!
Феликс подбежал, зажимая локтем какую-то книгу, поглядел через мое плечо и ахнул:
– Ну и имя – Васька Пикассо!
– При чем тут имя? Ты глянь – может быть, это портрет нашей Сабины?
– Об этом можно спросить только у твоей Лины.
– Тогда пошли звонить!
Мы наспех купили обе книги, мою – за три рубля, Феликсову – „Воспоминания, сновидения, размышления“ Карла Густава Юнга – за 230 рублей, и галопом помчались в гостиницу, разбрызгивая лужи. В номере мы быстро сбросили мокрые туфли и носки, влезли под одеяло и стали названивать Лине. Задача оказалась непростой – на карточке было три телефонных номера, из которых один не отвечал, второй оказался факсом, а третий после долгого перепева гудков произнес официальным женским голосом: „Резиденция Марата Столярова“.
Испуганная стальной неумолимостью этого голоса, я робко попросила к телефону Лину Викторовну.
– Она устала и прилегла отдохнуть, – все так же неумолимо оборвал меня голос, но я устояла и попросила позвать Марата.
– Кто его спрашивает? – сурово уточнил голос.
Я, робко покосившись на Феликса, промямлила:
– Скажите, Лилька-золотая ручка, – и тут же вылетела из кровати, подгоняемая мощным пинком под зад.
– Ты и Марату золотая ручка? – прорычал Феликс, вмиг утратив всю свою европейскую вежливость. На выяснение отношений времени не осталось, потому что Марат уже взял трубку.