И тут кто-то позвонил в дверь. Мы переглянулись: открывать или нет? Я все же решилась и, набросив халат, отворила дверь. За дверью стояла Настина дочка, Олька, закутанная в три шерстяных платка.
Она протянула мне сумку:
– Это вам от мамы, – и, не дожидаясь благодарности, покатилась вниз по лестнице.
В сумке была кастрюлька с гречневой кашей, полбуханки хлеба, пакет с маслом, сыром и колбасой, пакет чая и четыре яйца на завтрак. И записка в Линином стиле: „Все, что чересчур, то слишком“.
Мы ее послушались и наелись не чересчур – или она намекала на что-то другое? Чтобы не мучить себя сомнениями, в этом мы ее не послушались и, только окончательно обессилев, согласились, что чересчур – это слишком. И сладко уснули, прижавшись друг к другу. Наутро появилась горячая вода в душе, мы влезли в ванну, в которой было очень тесно, так что нам пришлось объединиться, а потом долго вытирать залитый водой пол.
После чего мы с наслаждением пожарили яичницу, запили ее чаем и выкроили короткое время поговорить.
– Так почему навсегда?
– Это Лина придумала – она предложила мне сделать пост-док у профессора Веснина у вас в Академгородке.
– Тебе? С докторским дипломом Берлинского университета?
– Не только ты удивилась, но и все правление Академии наук. Такого у них еще не бывало. Потому они и мурмыжили меня так долго.
– Мурыжили, – автоматически поправила его я, за что немедленно поплатилась – он сгреб меня в охапку, уложил на живот, пару раз укусил в мягкую часть и начал наказывать, сначала довольно больно, а потом все нежней и нежней, а чем это кончилось, я и вспомнить не могу.
Перед тем как идти к Лине, Феликс начал волноваться, что мы ничего ей не несем – у них в Берлине гости обычно приносят хозяевам какую-нибудь пустяковину. Моих объяснений, что мы не в Берлине, он не слушал и все рыскал по комнате в поисках чего-нибудь приличного и ненужного.
Наконец взгляд его упал на кактус в фигурном горшке:
– Прекрасно! Мы подарим Лине этот цветок! – И он шагнул к окну. Быстрее молнии я прыгнула на него с такой силой, что мы оба упали на пол.
– Этот кактус нельзя уносить из дома! – орала я. – Мне подарили его студенты на счастье, и, если его унести, моя жизнь будет разбита!
Самое смешное, что я говорила чистую правду – дотошная Настя при первой же уборке нашла бы презерватив на дне горшка.
И Феликс смирился, приговаривая:
– Ваши русские головы забиты тысячей предрассудков.
К пяти часам мы явились к Лине чистенькие и блестящие, как две новые копейки, – по нашим ангельским лицам невозможно было догадаться, чем мы занимались все прошедшие сутки. А может быть, наоборот, именно по ангельским лицам и можно было об этом догадаться? Похоже, что Марат догадался, так мрачно он уставился на мой новый сногсшибательный серо-голубой костюмчик, привезенный Феликсом из Берлина. Лина тоже не ударила в грязь лицом, нарядившись в то серебристое платье, которое Марат подарил ей перед походом в театр Додина.
– Что у нас за праздник? – осведомился Марат, оглядывая необычайно нарядный обеденный стол. – У кого-нибудь день рождения?
– Мы празднуем переезд Феликса в наше сибирское захолустье!
– В каком смысле – переезд? Он что, не в гости приехал?
– Нет, он поступил в пост-докторат к профессору Веснину.
– В пост-докторат из Берлина сюда? Такого не бывает!
– Это зависит от ловкости рук того, кто этим занимается, – самодовольно улыбнулась Лина.
– У тебя очень хитрожопая мама, – весело сообщил Феликс. – Теперь я понимаю, в кого ты такой удачный бизнесмен.
– Удачливый, – автоматически поправила я.
– А что, удачный и удачливый – это не одно и то же? – удивился Феликс.
– Ничего, поживешь пару лет в Сибири, узнаешь много нового и интересного, – пообещал ему Марат. Все засмеялись, и напряжение спало.
„Слава богу, обошлось“, – с облегчением подумала я, хоть сама не знала, чего именно боялась. Не знала, но чувствовала, что опасность почти физически висела в воздухе. Марат был человек не простой, и никто заранее не мог бы предсказать, какой номер он отколет. Скажет, например: „А неплохо мы с тобой, Лилька, трахнулись перед самым их приездом, правда?“
Но он ничего такого не сказал, а, глотнув Феликсова виски, превратился в любезного хозяина дома. Стало очень весело. Мы много говорили о будущей Лининой книге, ужасая Феликса толстой пачкой неорганизованных обрывистых записей. Перед самым нашим уходом Марат вдруг попросил меня встретиться с ним среди дня в каком-нибудь кафе для серьезного разговора.
– Но у меня ведь рабочий день, – почти прошептала я, напуганная новым опасным предчувствием.
– А почему не вечером здесь, у нас? – спросила Лина.
– Я послезавтра утром улетаю в Москву, так что завтра вечером мои дружки устраивают мне отвальную. А кроме того, мне надо поговорить с Лилькой наедине. У меня к ней дело слишком деликатное для посторонних ушей.
Мы договорились встретиться завтра в три в институтском кафетерии.
– Только предупреждаю, кофе там ужасный, – сказала я на прощание.
– Перетерпим, – засмеялся Марат.
Мы надели шубы и ушли домой.
– Интересно, чего ему от тебя надо? – спросил по дороге Феликс.
– Мне самой интересно, но завтра к четырем я буду точно знать, – ответила я осторожно, но Феликс моим ответом не удовлетворился.
– Он что, сделал на тебя стойку?
– Твои идиомы можно найти только в самых изысканных академических словарях.
– Но ты отлично поняла мою мысль.
– Послушай, – беззастенчиво соврала я, – мы с ним знакомы почти десять лет, и он ни разу не делал на меня стойку, хоть я моложе и лучше качеством была.
– А теперь он вдруг почувствовал твой могучий эротический заряд. И позавидовал. На чужой лужайке трава всегда зеленее.
И я в который раз подивилась удивительной проницательности Феликса.
В конце концов на свидание с Маратом я опоздала. Не по своей вине – я, наоборот, постаралась выглядеть как можно лучше и надела свой самый нарядный рабочий костюм: темно-розовый свитер и тугие дизайнерские джинсы, купленные в Нью-Йорке по баснословной цене. Но, как всегда по закону наибольшей подлости, за час до намеченного времени мне в лабораторию неожиданно доставили новый вискозиметр, заказанный не меньше чем полгода назад. Чтобы подписать квитанцию о его доставке, мне было необходимо включить его и проверить, все ли в нем в порядке.
Через пятнадцать минут после назначенного времени я, запыхавшись, вбежала в кафетерий и, не сразу увидев Марата, испугалась, что он рассердился и ушел. Но он-то видел меня с самого начала и, нисколько не сердясь, приветливо махнул рукой из дальнего угла.
Плюхнувшись на стул, я начала оправдательную речь о вискозиметре, но он тут же остановил меня:
– Брось. Не стоит говорить о ерунде – у меня к тебе серьезное дело, а времени в обрез.
– Какое дело? – дрожащими губами прошептала я, ни с того ни с сего вообразив, что он собирается делать мне предложение.
Он действительно собирался сделать мне предложение, но не в том смысле, о котором я сначала подумала. Он расстелил на столе несколько страниц, в заголовке первой я увидела слово „Контракт“.
– Ты только не перебивай меня, а дослушай до конца, – начал он. – Речь идет о маминой книге. Я навел справки и выяснил, что есть специалисты по обработке разрозненных рукописей, но мама и слышать не хочет о ком-нибудь другом, кроме тебя, хоть ты совсем не специалист. Когда я попробовал настаивать, она даже пригрозила мне, что ей легче уничтожить весь материал, чем впустить чужого человека в свою душу. Я попытался просмотреть этот ужасающий ворох бумаг и понял, что речь и впрямь идет о ее душе. И поэтому я хочу сделать тебе предложение – я заключаю с тобой контракт на обработку маминых воспоминаний на три года и буду платить тебе за эту работу пятнадцать тысяч рублей в месяц.
Я возмущенно вскочила на ноги:
– Что значит – платить? Я и так собираюсь обработать ее воспоминания без всяких денег!
Марат протянул руку и усадил меня обратно на стул:
– Лилька, когда ты станешь взрослой? Посмотри на свою жизнь: ты в течение года должна написать и защитить диссертацию, теперь приехал Феликс, и у тебя станет гораздо меньше свободного времени, тем более что быт у тебя будет нелегкий. Я узнал, что пост-док у вас получает гроши, и ты тоже не бог знает сколько, а за всякую мелочь, освобождающую время, тебе пришлось бы платить, если бы было чем. Кроме того, глядя на вас, я предполагаю, что ты очень быстро залетишь, и ко всему еще добавится забота о ребенке. То есть, если у тебя не будет ограничительного срока и денег на облегчение быта, ты эту книгу не закончишь даже за долгие годы. А я хочу, чтобы книга была готова как можно скорей.
Не знаю почему, но его предложение меня оскорбило, и я постаралась дать ему сдачи:
– Ты в своем бесчеловечном мире все меряешь деньгами! Ты не понимаешь, что я буду работать над этой книгой не ради денег, а ради любви!
Он положил свою большую ладонь на мою руку, и я почувствовала его внутреннюю дрожь. Он сказал очень тихо:
– Не старайся, ты не можешь сделать мне больней, чем уже сделала. Ты не представляешь, что я пережил, услышав голос Феликса в телефоне. Ведь я почему-то вообразил…
Вдруг он быстро прервал сам себя, снял свою ладонь с моей и шепнул:
– Смени выражение лица. Сюда идет Феликс!
Феликс? С какой стати? Не знаю, какое выражение лица у меня было до того, но я сменила его на возмущенное и лицемерно выкрикнула:
– За эту работу деньги получать стыдно!
В ответ на что Феликс за моей спиной спросил:
– О чем у вас спор?
Я живо обернулась и сказала не менее возмущенно:
– Почему ты здесь? Мы не договаривались!
Феликс сел на свободный стул и отхлебнул кофе из моей чашки:
– Ну и бурда! Такой кофе нам давали в детском саду в Ростове. Так о чем у вас спор?
– Нет, сначала скажи, зачем ты сюда пришел?