Я склонилась над Линой и стала щупать ее пульс: он был слабый, но все же был. Сабинка все время крутилась вокруг нас, стараясь понять, в какую игру мы играем. Я вдруг сообразила, что надо позвонить Марату, но его московский телефон не отвечал.
После нескольких попыток сонный голос уборщицы Любы пробурчал в трубку:
– Резиденция Марата Столярова, – и я сообразила, что в Москве еще раннее утро.
– Люба, позови Марата Львовича! Срочно нужна его помощь – его мать упала на пол без сознания!
– Я не могу его позвать, он за границей.
– Он что, опять уехал?
– Нет, он еще не возвращался.
Значит, вот почему он исчез – интересно, что он там так долго делает?
Я вспомнила, что когда-то Марат оставлял мне номер своего мобильного телефона, но я ни разу не пыталась по нему позвонить, считая, что он должен звонить мне, а не я ему.
Однако сейчас было не до церемоний, и я, путаясь в страницах, нашла этот злосчастный номер в записной книжке и начала звонить. Этот номер не отвечал еще дольше, чем московский – ну конечно, в Швейцарии было еще даже не утро, а конец ночи.
Наконец к своему непередаваемому облегчению я услышала сонный голос Марата:
– Лилька, что случилось? Разве ты еще не вылетела?
– Марат! – зарыдала я в трубку, – Лина потеряла сознание, упала на пол и уже полчаса лежит без движения. Я отменила билет и никак не могу дозвониться до «скорой помощи»!
– О господи! – сказал Марат. – Но она жива?
– Да, я прощупываю слабый пульс.
Он на секунду задумался:
– Любой ценой вызови «скорую помощь», заплати все, что у тебя есть, но доставь ее в больницу. А сама отправляйся домой, собирай все необходимые вещи и документы: свои, Сабинкины и Нюры, и жди меня. Упроси Нюру уехать с нами в Москву хоть на две недели, пообещай, что заплатишь ей вдвое.
Он бросил трубку, а я заметалась вокруг Лины, безрезультатно пытаясь привести ее в чувство. Потом я спохватилась и позвонила ректору Академгородка, чтобы он надавил на врачей в больнице. В это время подъехал таксист с машиной «скорой помощи». Пока они спускали Лину с лестницы на носилках, я щедро расплатилась с таксистом и выгребла из Лининых ящиков все имеющиеся там деньги. Когда Лину уложили в салон «скорой помощи», я оставила Нюру с Сабинкой дома и взобралась по ступенькам вслед за Линиными носилками.
Всю дорогу я держала Лину за руку, словно старалась передать ей частицу своей жизненной энергии. Звонок ректора помог, и Лину уложили в отдельную палату, присоединив к многочисленным приборам. Вокруг нее суетились врачи и сестры, делали ей уколы и вливания, но толку от них никакого не было: она не выходила из комы. Примерно через час после полуночи к больнице подъехало такси, из него выскочил Марат и помчался в Линину палату. Откуда он мог взяться, если утром он еще был в Цюрихе?
– Как она? – спросил он меня, словно мы только что расстались.
– Все так же, – ответила я так же буднично.
– Где Сабинка с Нюрой?
– Дома.
– Бери такси, вон оно, у ворот, и езжай за ними, привези их со всеми необходимыми вещами, а я пока подготовлю машину «скорой помощи».
Еще ничего не понимая, я послушно выполнила все его указания – он вел себя, как полководец во время сражения, и вмешиваться в его распоряжения было бесполезно.
Когда мы с Сабинкой и Нюрой подъехали к больнице в такси, полном вещей, Лину уже принесли на носилках и укладывали в машину «скорой помощи».
– Садись с мамой, а я поеду с ними в такси, – скомандовал Марат.
– Куда? – все же спросила я.
– На военный аэродром, – ответил он, махнул рукой водителю «скорой помощи», и мы тронулись в путь с безумной скоростью, абсолютно неуместной на наших дорогах.
В трех километрах от городка была военная база, куда никого из нас не впускали, но я знала, что там есть небольшой аэродром, с которого каждый день взлетали самолеты. Однако сейчас нас без проблем впустили на военную базу и подвезли к небольшому реактивному самолету, – такого самолета я никогда не видела.
– Что это? – спросила я, выбираясь из «скорой помощи».
– Я нанял самолет, – объяснил Марат. – В таких случаях, как у мамы, каждая минута дорога.
Не прошло и пяти минут, как наш самолет взмыл в небо, и я всем телом почувствовала его огромную скорость. Мы поставили в заднем отсеке самолета носилки Лины, Сабинку и Нюру уложили рядом с ней на удобные диваны, а сами сели в кресла в сумрачном пространстве за спиной летчика.
– Как тебе это удалось? – спросила я. – Ведь утром ты еще был в Цюрихе.
– За большие деньги, – ответил Марат, обнял меня и прижал к себе.
Во время всех этих хлопот Марат даже не взглянул на меня – не то что не посмотрел, как на всех других, а не взглянул на меня, как на меня. Ну что ж, прощай греховная любовь, решила я – туда ей и дорога.
Но как только мы сели в кресла и погасили свет, он прошептал:
– Как я соскучился по тебе, Лилька! Мне иногда хотелось все бросить и помчаться к тебе хоть на денек.
Я прислонилась к его сильному плечу и неожиданно почувствовала себя защищенной, что бы ни случилось дальше.
– Почему же ты мне даже не писал?
– Потому что я был в Швейцарии инкогнито.
– Что же ты делал там так долго?
– Устраивал нашу будущую жизнь.
Я оторопела:
– В Цюрихе?
– Лилька, то, что я сейчас расскажу тебе – абсолютная тайна, которую не должен знать никто, кроме тебя. От этого зависит моя жизнь. И твоя.
– О боже! Не пугай меня, я и так запугана до потери сознания.
– Понимаешь, я уже давно почувствовал, что больше не могу жить в этой стране. Как-то сразу все совпало – страшное откровение из маминого прошлого, где всех убили, а потом не менее страшное откровение о том, кем был мой отец и как его убили. Я почувствовал, что задыхаюсь и должен вырваться из этой клетки. И как раз прямо под руку началась цепь неприятностей в моих делах – сначала мелких, потом покрупнее, таких, которые выглядели уже не случайностью, а скорее целенаправленной атакой. А тут еще моя неожиданная любовь к тебе, в годы, когда я уже решил, что тревоги любви мне больше не грозят. А когда я наконец сумел вторгнуться в твой союз с Феликсом и добиться того, что ты если и не полюбила меня, то хоть перестала сопротивляться моей любви, возникла новая угроза – ваш неминуемый отъезд.
Когда я понял, что вы неизбежно уедете в Цюрих, я решил, что Цюрих для меня самое подходящее место. И я смогу уехать туда – с потерями, конечно, но все же сохраняя свой статус, – если буду действовать разумно. Я нашел возможность сделать себе заграничный паспорт на имя Марата Гинзбурга и полетел в Цюрих. Мне очень повезло – после недолгих поисков я нашел небольшую фабрику медицинских приборов, которая быстро катилась к банкротству и искала покупателя. Ни один разумный бизнесмен ее бы не купил, но у меня была другая цель, и я появился перед ними ангелом-спасителем, тем более что не стал торговаться. За эти два месяца я оформил все разрешения и купил эту фабрику. Теперь осталось только превратить ее в такое совершенное предприятие, как мой московский завод медицинских приборов – это не просто, но возможно. И уговорить тебя переехать ко мне, что тоже не просто, но тоже возможно.
– Марат, ты это серьезно – насчет любви? – спросила я, понимая, что более неподходящего времени и места для такого вопроса нет.
– Я сам сначала думал, что это моя очередная блажь, но для блажи прошло слишком много лет. И того, что у меня с тобой, у меня не было ни с какой другой женщиной даже в молодости.
Он притянул меня к себе и стал целовать мое лицо, шею, плечи, руки. Потом сказал:
– Я не был с тобой больше двух месяцев. Я больше не могу, я так по тебе стосковался. Сядь ко мне на колени.
– Ты с ума сошел! – ужаснулась я, хоть меня бил озноб. – Здесь, сейчас?
– Именно здесь и сейчас! Не бойся, никто нас не увидит.
Слава богу, я была в летнем платье, и, пока я перебиралась к нему, он успел сдернуть с меня трусики. Я не знаю, как он умудрился это сделать, но как только я опустилась к нему на колени, он вошел в меня с такой силой, что мне показалось, будто он изнутри коснулся моего горла. Он не сделал ни одного неловкого движения, а начал медленно-медленно качаться вверх и вниз, медленно-медленно, вверх и вниз. У нас с ним было много счастливых минут, но такого блаженства, как от этого равномерного качания, я не испытывала никогда.
Это продолжалось бесконечно долго, почти до самой Москвы, а когда мы наконец со стоном отделились друг от друга, он сказал:
– Помнишь стихи – Тютчева, кажется: О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней?
– Что мы наделали Марат? Рядом с умирающей мамой и спящей Сабинкой?
– Разве тебе было плохо?
– Нет, мне было лучше, чем всегда.
– Скажи, что может быть важней? Имей в виду: ты скоро уедешь в Цюрих, потому что я не позволю маме вернуться обратно в Сибирь. В Цюрихе мы не сможем часто встречаться. Зато там ты разберешься, чего ты хочешь. Я наблюдал за Феликсом в Цюрихе – тебе там будет с ним нелегко. Но ты всегда должна помнить, что я тебя жду.
– Мама, где ты? – раздался голос Сабинки, и она выбежала к нам, сонная и теплая.
Марат сказал:
– Мама спит, – поднял с пола мою сумку, осторожно вложил в нее мои трусики и встал. – Иди ко мне, Сабинка, я приготовлю тебе завтрак. – И достал из холодильника пачку мороженого.
– У тебя есть жоженое? – обрадовалась Сабинка. Ей больше ничего не было нужно.
Сразу после приземления на каком-то неведомом мне частном аэродроме Марат опять превратился в полководца на поле сражения. Трудно было поверить, что это тот же самый человек, который четверть часа назад обнимал меня нежней, чем я Сабинку.
Прежде чем уехать с Линой на поджидавшей возле самолета машине «скорой помощи», он распорядился:
– Лилька, загружайся в тот джип – зеленый, видишь? – и езжай ко мне. Пусть они там распаковывают вещи и устраивают комнаты, а ты немедленно ложись спать – боюсь, ночью тебе придется меня сменить возле мамы.