– Ты права, надо срочно уехать. Но я уже не могу купить билет на самолет, эти билеты немедленно регистрируются компьютером. При покупке билета на поезд тоже требуют паспорт. Остается только машина, но моя машина не годится, она записана на мое имя.
– Господи, что же делать?
– А ведь я предупреждал, что если я пойду за письмом, оно испортит нам оставшуюся часть ночи.
– Давай не допустим этого! Выпьем еще вина и ляжем в постель. А потом будь что будет!
Мы так и сделали и не пожалели об этом. Утром перед тем, как везти меня в аэропорт, Марат оставил на кухонном столе записку и деньги для Вити и Любы, сложил маленький чемоданчик с самым необходимым, и мы двинулись к воротам. Завернув за угол, он первым делом разбил свой мобильник и выбросил его в мусорный ящик.
Потом что-то вспомнил, побежал обратно в дом и вынес оттуда футляр с изумрудным ожерельем:
– Чуть не забыл. Спрячь в сумку и положи в ящик в банке.
По дороге он зашел в свой банк и взял столько денег, сколько можно было – отныне он не хотел пользоваться кредитными карточками. Мы взяли еще небольшую сумму на мою карточку и решили, что этих денег ему должно хватить, чтобы пересечь границу России.
В аэропорту я попросила Марата отдать донос мне – ни к чему ему носить при себе такой обличающий документ.
Он секунду подумал и согласился:
– Только не потеряй – я еще выясню, кто его автор. И запомни: если я не появлюсь через десять дней, найди в телефонной книге Цюриха «Поисковую фирму Циммерман» и найми их, чтобы они меня искали. Но я надеюсь, что это не понадобится.
С тяжелым сердцем я пристегнулась ремнем в самолете и вытащила из сумки злосчастный донос. Вчера я была в шоке, а сегодня решила перечитать его внимательно. Я стала читать медленно, вчитываясь в каждое слово. И вдруг меня словно током ударило. Я всмотрелась в заключительную фразу: «Я прошу московскую мэрию разобраться в этом деле – не нарушил ли вышеупомянутый г-н Столяров российские законы при таком переезде». Я вспомнила, что нечто похожее видела и ближе к началу письма. Конечно, я не ошиблась: «здание, как две капли похожее на здание московского завода вышеупомненного г-на Столярова».
Никакой сотрудник Марата, много лет живший в Москве, не мог написать такое нелепое слово «вышеупомненный». Такое приблизительное, но неточное слово вместо точного «вышеупомянутый» мог употребить только один человек – мой муж Феликс! Как часто я поправляла его именно в подобных случаях! Боль иглой пронзила мне сердце – все остальное совпадало: письма были доставлены вручную позавчера, когда Феликс неизвестно зачем уезжал в Москву на машине Марата. Может быть, русский язык он не выучил в совершенстве, но сущность российского правосудия понял хорошо – полное пренебрежение презумпцией невиновности. Не суд должен доказать виновность жертвы доноса, а жертва доноса должна доказать суду свою невиновность. И неизвестно, удастся ли ей это и сколько на это уйдет времени.
Я подчеркнула губной помадой изобличающие Феликса слова и задумалась: как дать ему понять, что я знаю про донос? Я так ничего и не придумала до самого Цюриха. Одно я знала точно: больше жить с ним я не стану.
В Цюрихе все было так же красиво и чуждо, как и до моего отъезда. Я швырнула чемодан на кровать, вытащила из ручного чемоданчика серебристую сумку Марата и уже почти ушла, как вдруг, перед самым моим выходом зазвонил телефон. Это был Феликс:
– Где ты была все утро?
– Ты бы хоть поздоровался сначала!
– Я спрашиваю, где ты была?
Мне очень захотелось сказать ему правду, но я сдержалась и только рявкнула в ответ:
– В таком тоне я с тобой разговаривать не намерена. – И бросила трубку. Пока я запирала замок, я слышала за дверью многократные телефонные звонки, но впервые за этот год не испытала ни жалости, ни угрызений совести.
В банке все прошло гладко, как проходит все, за что ты хорошо платишь, – я без проблем получила личный ящик, его код и пароль. В сопровождении вежливого клерка я спустилась в зарешеченный подвал, закрыла и открыла кодом назначенный мне ящик и обнаружила, что могу спрятать в него не только ключи и телефон, но и всю сумку. Так я и сделала, оставив себе только записку с кодом и паролем. Выйдя из банка, я задумалась, куда эту записку спрятать, хоть сама не знала от кого.
С паролем, собственно, проблем не было – это была девичья фамилия моей мамы. Хоть маму я не помнила, ее девичью фамилию я забыть не могла. Но код запомнить было непросто – он состоял из двенадцати цифр и тире. Не то чтобы я не могла выучить его наизусть, но меня мучил страх, что я могу что-нибудь забыть или перепутать. Я пришла домой и стала озираться в поисках укромного места, куда бы я могла спрятать записку. Мне это напомнило древнюю историю с презервативом, сброшенным Маратом на пол перед самым приездом Феликса. К сожалению, я не могла повторить остроумное решение той давней проблемы, потому что еще не успела в своей новой квартире завести цветы в горшках.
С горя я пошла на кухню приготовить себе чашку кофе, и тут мой взгляд упал на висящий над кухонным столом настенный календарь, на страницах которого были обведены красным дни лекций и семинаров Феликса. И само собой возникло гениальное простое решение: я отметила точкой на каждой странице календаря очередную цифру кода, благо их было двенадцать, и спустила записку в унитаз.
Успокоенная, я наспех распаковала чемодан, свалилась в постель и сладко заснула. Как ни странно, Феликс мне больше не звонил, чему я была несказанно рада. Они с Сабинкой должны были прилететь из Берлина через два дня, так что весь следующий день я просидела над Лининой книгой, а назавтра задумала проверить свою способность воспользоваться банковским ящиком. Я аккуратно списала код с календаря, приехала в банк, набрала пароль на планшетке у двери в подвал, нашла свой ящик и набрала его код. К моему восторгу, ящик послушно открылся. Я вынула оттуда серебристую сумку, спрятала на ее место свою старую, закрыла ящик и вышла на улицу.
Что делать дальше, я не знала – идти мне было некуда, звонить некому. Еще месяц назад я могла бы позвонить Лине, но Лины больше не было, а позвонить Марату было невозможно – он на моих глазах сломал и выбросил свой мобильник. Вдруг меня осенило: «Завтра приедут Феликс с Сабинкой. Так почему бы мне не использовать последний свободный день, чтобы съездить в Кюснахт и посмотреть на дом?»
Я шла из банка по набережной, и пристань была совсем близко. Я добралась до пристани как раз вовремя, чтобы вскочить в трамвайчик-паром, уходящий на Кюснахт. И всю дорогу вспоминала, как на этом трамвайчике Сабина ехала к Юнгу, обзывая себя мокрой болонкой.
Через полчаса я сошла на берег и вынула из сумки записку с адресом. Купленный Маратом дом оказался в двадцати минутах ходьбы от пристани. Я довольно быстро разобралась с ключами, отперла ворота, вошла во двор и направилась к дому по тропинке, вьющейся среди кустов сирени. Дом открылся мне неожиданно: он стоял среди деревьев, не слишком большой, не такой, как гостевой дом на Николиной горе, но и не очень маленький, а как раз в самый раз. Элегантно очерченный, как и полагается швейцарскому дому, двухэтажный, с двумя террасами и балконом.
Я покрутила в руках ключи, прикидывая, каким из них отпирается входная дверь, но сделать это сразу не решилась. Чтобы набраться смелости, я села на скамейку в маленькой беседке, которую заметила среди кустов, и запретила себе распускаться. Самое правильное – считать, что Марат обязательно приедет, и приготовить дом к его приезду. Я подобрала нужные ключи и вошла в дом: передо мной простирался большой вестибюль, типа английского холла, он мог бы одновременно служить столовой и гостиной. Устройство холла имело смысл отложить на потом, когда все утрясется. Из холла открывалась дверь в кухню, которая была почти полностью обустроена – там стояли плита с духовкой, холодильник, микроволновая печь и красивый круглый стол со стульями, рассчитанный на многочисленное семейство.
Все остальные комнаты на обоих этажах были просторные, красивые и пустые. К приезду Марата я решила подготовить спальню и кухню – для начала этого было бы достаточно. Комнатой для Сабинки я могла заняться потом, вместе с Маратом. Мне необходимо было действовать, потому что любая остановка могла швырнуть меня в бездну истерики. И тогда прости-прощай! Не давая воли своему отчаянию, я помчалась обратно в Цюрих, в тот же мебельный магазин, где я покупала мебель для нашей с Феликсом квартиры, и, обстоятельно осмотрев бесконечный парад спален, выбрала одну, не слишком дорогую и вполне красивую. Я оформила покупку при помощи маратовской кредитной карточки, вписала в квитанцию адрес дома в Кюснахте и назначила доставку на послезавтра на двенадцать часов дня, когда Сабинка, по моим расчетам, будет в детском саду, а Феликс в университете.
Потом поднялась на второй этаж и купила одеяло, две подушки, покрывало, два комплекта постельного белья, два халата и четыре полотенца и добавила это все к списку доставки, а доставку перенесла на час дня – как знать, что меня задержит? Когда я вышла из мебельного магазина, я почувствовала такую усталость, что чуть было не поддалась соблазну сразу ехать домой с серебристой сумкой, минуя банковский ящик. Но какая-то чужеродная воля, напомнившая мне опять ту древнюю историю с презервативом, через силу поволокла меня в банк, чтобы избавить от сумки, карточки и ключей. Труднее всего мне было расстаться с телефончиком – мне казалось, что, как только я запру его в ящик, мне позвонит Марат.
При мысли о Марате, пытающемся сбросить со своего следа российские власти, мне прямо в трамвае стало дурно, но я преодолела тошноту и дурноту, так что, слава богу, никто ничего не заметил. Я так хорошо знала свою родину, особенно после того, как записала воспоминания Лины, что больше всего на свете боялась ее бульдожьей хватки. Мучительно волоча ноги, я добрела от остановки до квартиры и, не раздеваясь, упала на кровать, зарылась головой в подушку и провалилась в небытие.