– Я спросил. А он сказал что-то вроде: не хочу никого ставить в неудобное положение. Очень глупо, – заметил Олег.
– Без нее как-то не так. И вот я беспокоюсь, как девица. Лавров у нас весел, словно чижик, а Ольга сразу припомнила, что я никак не выберу минутки сделать ей предложение, да ты и сам по неизвестной причине с начала вечера мрачнее тучи… Я… Да не обо мне речь.
– Но любовь, извини за банальность, эгоистична и слепа.
Они вернулись в комнату. Даже посторонний человек мог бы заметить, что вечеринка на этот раз не удалась. Не было веселого обмена шутками, дружеской пикировки, всего, что украшало их встречи и добавляло перчику в дружеские отношения. Но Лавров, казалось, этого не видел. Его физиономия по степени сияния могла поспорить со старинной люстрой, сверкающей под потолком десятками подвесок. Он вертелся вокруг Юли, таская ей со стола то одно угощение, то другое, не упускал возможности запечатлеть поцелуй на ее декольтированном плече и вообще, как говорят японцы, потерял лицо. Впрочем, время от времени Дима оглядывался на друзей. Его выразительная физиономия говорила что-то вроде следующего: «Вот, как я глупо счастлив. Я сознаю, что выгляжу нелепо, а может, и неприлично, но ничего не могу с собой поделать. Простите меня за это и поймите – если вы мои друзья».
Юля же держалась очень ровно. Она не прижималась к Лаврову, не хватала то и дело его за руку и не лезла с поцелуями. Она даже будто не смотрела на жениха, и казалось, что она думает какую-то глубокую, тайную думу, поглощена этим и больше не видит ничего вокруг.
– Эта девушка знает, как себя вести, – сказал Кирилл, когда они с Ольгой решили все же «зажечь» и начали танцевать.
– Да, этого у нее не отнять. И они с Димкой очень даже неплохо смотрятся, – согласилась Оля, и в этой простой реплике Кириллу почудились первые признаки приближающейся бури – бури, которая проносилась над его головой время от времени вот уже три года.
– Хорошо, наверное, быть невестой, – задумчиво предположила Ольга. Но задумчивость эта была наигранной, и Кирилл это прекрасно знал.
– Да ну, что уж тут хорошего, – шутливо заметил он, обнимая подружку за плечи. – Сидишь, как засватанная… Да ты и есть засватанная… А все на тебя пялятся, да еще и критикуют: пожалуй, низко летает, тихо свистит…
– Среди нас рекорд по женитьбам явно принадлежит Муру, – заметила Ольга, словно не слыша приятеля. – Такое впечатление, что он, бедолага, за всех отдувается. Не хочешь ему помочь?
Фраза была сказана шутливо, но Кирилл хорошо знал, что стоит за этими словами, и напрягся, готовясь к буре.
– Мы уже не раз говорили на эту тему, – осторожно начал он.
– И ни до чего не договорились, – покивала Ольга. – Я просто недопонимаю… Почему бы нам не пожениться? Зачем эта ложная свобода?
Все это Кирилл слышал уже сотни раз и привычно стиснул зубы. Он вовсе не хотел грубить Ольге и обижать ее, он старался этого не делать. Но как, господи, как объяснить ей, что при мысли о ЗАГСе, о церемонии официального бракосочетания, о лиловом штампике в паспорте его охватывает смертная тоска. И почему она не может обойтись без этого – или хотя бы подождать? Ведь он любит Лельку, он не изменял ей никогда, он делает все, что она захочет, – в разумных пределах, разумеется. И ей вздумалось сменять вот эти отношения, которым должны завидовать все здравомыслящие люди, на штамп и ведение совместного хозяйства? Хотя у них с Ольгой и сейчас почти все общее – с того момента, как Кирилл снял студию в Ольгином доме. Но, по крайней мере, быт их не заедает, каждый чувствует себя свободным человеком… Так зачем же что-то менять?
Эти мысли Кирилла перекрывал Ольгин монолог, который тек своим чередом. Он был знаком Кириллу почти дословно, но на этот раз в окончание его вплелась какая-то принципиально новая тема, какой-то не являвшийся доселе образ, и это заставило Кирилла включить слух.
– …Ребенок…
– Что? – переспросил Кирилл.
– А если у нас будет ребенок? – повторила Ольга.
– Ты всегда говорила, что не хочешь детей, – осторожно напомнил Кирилл.
– Я говорила – пока не хочу! – возмутилась Ольга.
– А-а, ну вот до сего дня это «пока» не наступило, насколько я понимаю? А вот когда наступит – тогда и поговорим, идет? В принципе… – Он запнулся. Решил, что лучше не договаривать. Что, если этой сумасбродке придет в голову забеременеть, только чтобы женить его на себе?
Подумав так, Кирилл искоса взглянул на Ольгу и горько усмехнулся своим мыслям. В конце концов, она уже далеко не девочка, дурой никогда не была и не решится на такую смехотворную глупость. Она и сама понимает, что при ее богемном образе жизни ребенок стал бы только обузой. Сначала Ольге нужно очень много изменить в своей жизни, а она что-то пока не выказывает намерения это делать…
Жених с невестой вели в уголке свой собственный неспешный разговор.
– Мне очень нравится этот домик… Мы тут будем жить? – спрашивала Юля.
– Летом…
– Только его, наверное, тяжело убирать.
– Глупенькая моя, но не заставлю же я тебя со шваброй бегать! У меня есть женщина, она приходит, убирается.
– Здесь?
– Что – здесь?
– Здесь убирается?
– И дома тоже. Ее зовут Алла Сергеевна, она славная очень.
– Молодая?
– Юлька! Это что, ревность? Ей за пятьдесят!
– Ну что ж, моя матушка в таких случаях говорит: «Еще не перестарок»…
У Лаврова вдруг кольнуло в сердце. Пятьдесят… Столько же лет было его жене. А Юля еще не знает о том, что он был женат, не подозревает, что он – вдовец… Это обман, а он не должен ее обманывать. Но он скажет, сегодня же скажет.
Музыка вдруг оборвалась, и в наступившей тишине стало слышно, как бьют за стеной часы. Старинные часы размером с хороший платяной шкаф отбивали удары гулко, с хрипом, с оттяжкой.
– Лишь пробьет двенадцать раз… – зловещим шепотом провозгласил Мелкий.
– Тихо! Кто-то подъехал, – заметил Лавров.
Часы не успели еще до конца догреметь свою скучную старинную песню, как на пороге показалась улыбающаяся Жанна.
– Привет! Что ж вы, паразиты, меня не позвали… – и осеклась, глядя на Юлю. – Ребята… А что происходит-то?
– Видишь ли, Жанночка, – пришел в себя Лавров. – У нас тут маленький праздник, типа помолвки. Юля согласилась выйти за меня замуж. Мы и тебя собирались позвать, конечно, ты не думай, – увещевал он ее, чувствуя, как начинают мучительно гореть щеки. – Но у тебя мобильник не отвечал, а я…
– Очаровательно, – мягким, но неприятным голосом ответила Жанна. – Я поздравляю тебя, Лавров, и тебя, Юля, тоже. Странно, почему ты, уходя утром, не смогла упомянуть о намечающемся торжестве. Хотя надушиться моими духами и одолжить без спроса мои серьги ты, конечно, не позабыла. Допустим. Странно, что Кирилл, с которым я говорила сегодня – по тому самому мобильнику, что весь день не отвечал, – не проговорился о вечеринке. И Олег, с которым мы болтали в аське, тоже воздержался от приглашения. Все это странно, ребята. И из этого я делаю один-единственный вывод. По-сволочному вы со мной поступили, вот что. Благодарность моя не будет знать границ. Продолжайте веселиться.
И Жанна вышла, споткнувшись о порог. Очень бледная Юля трясущимися руками вынимала из ушей сережки.
– Ну, это прямо я не знаю, – пробормотал Кирилл. – Лелька, что ты там возишься?
– Туфли ищу, – отозвалась Ольга.
– Не надо, она уже уехала. Слышишь? Черт, Лавров! Неловко-то как получилось!
– Правда, – вздохнул Дмитрий. – Но я думаю, все утрясется как-нибудь.
Ему уже хотелось, чтобы все уехали. Он мог думать только о будущей ночи.
Глава 9
– Я думаю, тебе подойдет вот это, – сказала Юля, рывком снимая с вешалки брючный костюм – строгий и роскошный, из плотного шелка цвета старого вина.
Мать послушно закивала. Дочери видней. Ишь, как выправилась, какое на ней красивое платье, какая прическа! А какого мужика отхватила – молодой, видный! И не паразит какой-нибудь, который норовит на дармовщинку попользоваться, а богатый, предложение сделал! Она всегда знала, что дочери здравого смысла не занимать. Юля умница, не в нее пошла. Уж точно не в нее.
Когда Татьяна Витальевна увидела дочь из окошка, Юля стояла на перроне в красной блузке. Удивительно красивой, на редкость шедшей к ее бледному лицу, темным волосам. И настигло, оглушило воспоминание – девочка в красном стеганом атласном одеяле, крохотная мордаха кривится, ребенок жалобно хнычет, он голоден, а любовь приливает к сердцу так сильно – до боли. Ненужное, брошенное дитя… Она почувствовала знакомое томление, слепой порыв материнской любви, беспощадной и бесконечной, когда с подножки поезда кинулась к дочери, обняла ее, зарыдала, но та была, как всегда, спокойна и холодно приговаривала, поглаживая ее по спине: «Ну что ты, что ты». А потом еще был красивый молодой человек, который так ласково улыбался ей и, кажется, даже робел немного, и душистая прохлада внутри невиданной машины, и тишина гостевой спальни в доме будущего зятя! Спальню отвели ей, и некоторое время пришлось посидеть на застеленной голубым атласным покрывалом кровати, зажмурившись, чтобы не выпустить неожиданных, никчемных слез. Девчонке удалось! Она была права, она создана для этого мира, для алмазного сверкания, и дивных ароматов, и атласной гладкости. Остается признать ее правоту.
И Юлька видела признание матери и ее смятение. Вначале ей это доставило удовольствие и приятно пощекотало самолюбие – вот, смотри, Татьяна Витальевна, какая я стала! А ты говорила, что пропаду в Москве! Потом удовольствие сменилось неловкостью. За ее старомодный, хотя и довольно приличный костюм, за новые, очень дешевые на вид туфли на покривившихся уже каблуках, за претенциозную блестящую сумочку-кошелек, которая так нелепо выглядела в больших, натруженных руках… А более всего – за этот робкий взгляд, за подобострастное отношение к будущему зятю… Но потом на смену стыду пришло другое чувство. Почему это она должна стыдиться? Нет, ей нужно гордиться! И она будет ею гордиться, как бы трудно это ни оказалось! Она купит матери самые красивые вещи – на свои законные деньги! Новые туфли из самой мягкой кожи, чтобы удобно было ее разбитым, больным ногам… И вообще все, что есть у этих столичных холеных дам!