– Она вон там. За одним из столов. Дуется.
– Где?
Но Сиена продолжает танцевать, волосы развеваются вокруг. На сцене Джанкарло тоже неистово трясет волосами, барабанных палочек даже не видно. Эмили уходит, в ушах у нее звенит.
Она кружит вокруг столов, спрашивая снова и снова о своей дочери. Люди показывают на Сиену (ее невозможно не заметить, танцующую в одиночестве возле сцены) и Чарли, спящего у Олимпии на руках. Но, кажется, никто не видел Пэрис. Одна женщина даже выглядит удивленной, когда слышит о другой дочери. «Una tipa differente»[52], – объясняет кто-то еще, кивая на Сиену. Но Эмили уже перебегает к следующему столу. Ее сердце стучит, ее самый страшный кошмар становится явью. Она потеряла одного из своих детей. Она кошмарная, кошмарная мать. Пол никогда не простит ее, если что-то случится с Пэрис (его товарищем по футболу, его любимым сорванцом); она сама себя никогда не простит. Мир превратился в калейдоскоп из ночных кошмаров: мертвая Пэрис, маленький белый гроб, пустая спальня, ее собственный крик ужаса, холодная ненависть Пола. «Господи, пожалуйста, помоги мне найти Пэрис!» – в который раз повторяет она про себя.
В конце поисков она подходит к столику Олимпии. Олимпия безразлично смотрит на нее, скрестив руки на груди. Она явно видела, как Эмили лихорадочно расспрашивала всех за другими столами, но даже не попыталась ее успокоить. «Она ненавидит меня, она совершенно ненавидит меня», – думает Эмили.
– Олимпия, – начинает она умоляюще, – вы не видели Пэрис? Я нигде не могу ее найти. Думаю, она заблудилась.
Голос Эмили срывается, и ей приходится держаться за стол, чтоб ее не трясло.
– О, Пэрис, – спокойно говорит Олимпия, делая глоток вина. – Она давно ушла. С Андреа.
– Андреа?
– Да, сыном учительницы. Он хороший мальчик, но его мать… ну, я помню ее еще ребенком. Красивая, но своенравная. Отца нет, понимаете.
– Куда они пошли? – перебивает Эмили. Олимпия пожимает плечами.
– К вам домой, я думаю.
Эмили без слов хватает спящего Чарли и бежит, положив его голову себе на плечо, к Сиене.
– Мы идем домой, – говорит она, задыхаясь.
– Я нет, – спокойно отвечает Сиена, раскачиваясь. – Джанни привезет меня позже.
Эмили вынуждена сдаться. Она не может спорить с Сиеной в таком состоянии; не с Чарли, лежащим мертвым грузом на руках; не с пропавшей Пэрис, которая исчезла в ночи с таинственным Андреа. Она выбивает из Сиены обещание быть дома к полуночи и убегает к своей машине.
В городе так людно из-за Феррагосто, что Эмили пришлось парковаться за стенами, на полпути к следующему холму. Пока она добирается до «Фиата-панды», ее руки с трудом держат сына. Она кладет Чарли на заднее сиденье, забирается на водительское кресло и заводит машину. «Пожалуйста, заводись!» – умоляет она. Боги «фиата» на ее стороне, и двигатель самодовольно урчит. Пока она вписывается в сложный поворот, начинаются фейерверки, которые освещают небо красным и золотым. Грохот стоит невероятный, и Эмили думает, что именно так, должно быть, жили люди во время блица[53].
Растерянная, в панике, она вставляет диск. Дружелюбный северный голос поет о колесах автобуса. Эмили глубоко дышит. Она должна сконцентрироваться, ей нельзя попасть в аварию.
После трех детских песенок она въезжает через ржавые ворота виллы «Серена». Слава богу, там горит свет. Подняв еще спящего Чарли, она идет, спотыкаясь, по подъездной дорожке. Дверь заперта. О господи, у нее есть ключ? Балансируя с Чарли на бедре, она нащупывает сумку. Тампакс, деньги и помада падают на землю, но Эмили не замечает этого. Она находит ключ, к которому все еще прикреплена записка агента по недвижимости: «Вилла “Серена”, возле Сансеполькро».
В доме слышен гневный мужской голос. На мгновение она напрягается, потом узнает голос и расслабляется. Она входит в комнату и видит Пэрис, спящую на полу, и Бэзила Фолти, разглагольствующего по телевизору. Она кладет Чарли на диван, опускается на пол и берет на руки костлявое тело дочки.
– Ох, моя дорогая, – говорит она. – Слава богу, ты цела.
Пока Бэзил Фолти разбирает вещи в поисках жареной утки, Эмили качает дочь на руках.
Глава 7
Мысли из Тосканы
Эмили Робертсон
Очень сложно описать английскую приморскую жизнь итальянцу. «Почему, – спросил меня недавно знакомый итальянец, – англичане берут фляжки на пляж?» «Чтобы можно было выпить чего-нибудь горячего (предпочтительно боврил[54]) после плавания», – объяснила я. «É vero?[55] Почему им хочется горячего в жаркий день?» Я довольно мягко открыла ему истину. Английское море совсем нежаркое. Чтобы залезть в ледяную воду, нужен олимпийский уровень выносливости. Чтобы ковылять по крошечным острым камням, нужны сверхчеловеческие медитативные способности индийского факира. А после, когда сидишь на гальке с мокрым полотенцем на плечах, нужно влить какую-нибудь горячую жидкость меж дрожащих губ. «Что такое боврил?» – спросил он. «Даже не спрашивай», – сказала я.
Я пишу это в Англии. В Брайтоне, если быть точной. Я сижу в спальне Петры, наблюдаю, как мужчина в мансардной спальне напротив упражняется в жонглировании. Так ПОТРЯСАЮЩЕ быть здесь! Когда самолет пролетал над Англией, я заплакала. Честно. Я правда заплакала. Просто она выглядела такой красивой, такой невероятно зеленой, с маленькими домиками и полями вокруг – нормальными, плоскими полями, не дурацкими террасами на склоне горы. Ладно, ладно, я знаю, что она зеленая, потому что дождь идет все время, – Сиена мне сказала это как минимум миллион раз. Но мне нравится дождь. Мне больше нравится носить флис и чувствовать себя уютно, чем постоянно плавиться от жары. Мне нравится, что не нужен крем от загара. Мне нравится обнимать теплое одеяло всю ночь, когда уши замерзли, а тело согрето. Мне нравится утро, когда все выглядит начисто вымытым дождем. Мне нравится всегда говорить по-английски.
А Сиене все это не нравится. Она безумно мрачная из-за того, что оставила Джан-проклятого-карло. Она плакала всю дорогу в аэропорт. Такая жалкая! В конце концов, она увидит его снова через неделю. Но она не переставала твердить, что осталось всего две недели каникул, что Джи собирался взять ее с собой в квартиру в Форте-деи-Марми. Мама довольно быстро заткнула ее. «Я бы все равно ни за что тебя не отпустила», – сказала она. Я заметила, что маме, кажется, немного разонравился Джанкарло. А еще она стала раздражительнее со всеми. Даже с Дорогим Маленьким Чарли. Ура!
Петра встретила нас в Гатвике, и мама прямо упала ей в руки и плакала, плакала, плакала. Мы с Сиеной здорово смутились. Петра (она мне правда нравится) успокоила маму и разобралась с нашими сумками и вещами. С ней были ее дети. Джейк, которого я вроде как помню, и Гарри, одногодка Дорогого Маленького Чарли. Мама говорила, что Гарри и ДМЧ смогут играть вместе, и это будет так хорошо и т. д. и т. п. Но первое, что сделал Гарри, – пнул Чарли, второе – укусил его за ногу. Думаю, мне понравится Гарри.
В первый вечер мама и Петра просто разговаривали и разговаривали. Мы с Сиеной спросили, можем ли мы пойти на пирс, и, к нашему удивлению, мама разрешила. Это было невероятно. Столько огней, и шум от аттракционов. Сотни людей повсюду, таких разных. Стиляги, рокеры, панки, геи, натуралы. Не то что в Италии, где все выглядят одинаково. Все загорелые, аккуратные, в белых рубашках и лоферах без носков. Здесь все выглядели небрежно, а в конце пирса пьяные распевали караоке. Я так люблю Брайтон.
На быстрое решение Эмили съездить в Англию повлияли несколько вещей. Во-первых, после жуткой паники в ночь Феррагосто она просто чувствовала, что ей нужно выбраться из Тосканы на какое-то время. Вспоминая, как бежала по площади со спящим Чарли на руках (который в ее воображении буквально превратился в безжизненный труп) в отчаянных поисках Пэрис, она все еще леденела от ужаса. Бег в темноте, с фейерверками, что взрывались вокруг, представлялся ей настоящим кошмаром, несмотря на то что в конце она обнаружила Пэрис в безопасности, под присмотром Бэзила Фолти. А еще отвратительный Джанкарло крутился вокруг Сиены даже больше, чем обычно, и теперь она требовала отпустить ее пожить в его квартире в курортной зоне (кажется, даже у самых бедных итальянцев есть эти квартиры, обычно у моря или в горах). Эмили быстро раздавила эту идею. Она не доверяла Джанкарло в Монте-Альбано и еще меньше доверяла бы в квартире где-то далеко, за много километров от ее бдительного ока. Лучше Сиене недолго побыть от него подальше.
Во-вторых, ей нужно было увидеться со своим бухгалтером и адвокатом, и оба они были в Лондоне. В-третьих, она очень хотела снова встретиться с Петрой. А в-четвертых… в-четвертых, был кусочек смятой газеты, отправленный Петрой, с нацарапанной подписью: «Это фотография М. Все еще милый, а? Иззи и Рут устраивают встречу выпускников 22-го. Сможешь приехать?» Так что утром 16 августа Эмили сидела за компьютером с чашкой черного кофе на столе и бронировала билеты в Гатвик.
Было чудесно снова увидеть Петру. Она выглядела так же, а может, даже худее; стояла, словно аист, в выцветшей джинсе, выглядывая над головами толпы. Джейк, выросший в мальчика серьезного вида, с длинными, как у Петры, ногами и светлыми волосами, толкал багажную тележку. Гарри, темноволосый и голубоглазый (как Эд), стоял рядом с Петрой, двумя руками закрывая уши.
– Пит! – Эмили обняла подругу. Жесткая и несгибаемая Петра не привыкла к объятиям, но поцеловала Эмили в щеку и сказала с искренней нежностью:
– Эм! Как я рада тебя видеть.
Эмили залилась слезами.
Пока Петра и Джейк разбирались с багажом, Эмили познакомила детей.