Для Эмили Иззи была существом из другого мира. Кем-то, кто ничего не боялся, кто собирался сопроводить ее через хитросплетения университетской жизни и триумфально подвести к новому, более клевому, взрослому «я». В тот вечер, за ужином в индийском ресторане, Иззи рассказала Эмили, что она бисексуалка, что провела год в кибуце[64] и что у нее есть тату на левой ягодице. Эмили ничего не рассказывала, испугавшись, что Иззи узнает, что она родилась и выросла в Адлстоне, Суррей; что самым смелым поступком за всю ее жизнь был пропуск урока игры на скрипке (в пользу прогулки с мальчиком в парке); и испарится, оставив за собой облачко дыма, а Эмили – одну и без друзей на следующие три года.
За эти три года, в которые Эмили встретила Майкла и больше не чувствовала себя такой брошенной на произвол судьбы, Иззи пыталась быть и натуралкой, и бисексуалкой, не особо наслаждаясь ни одной из ролей. Затем она встретила Рут, застенчивую светловолосую студентку-юриста из Эдинбурга, и это было оно. Как сказала Петра, это одни из тех отношений, которые просто складываются вне зависимости от пола. И сейчас, двадцать лет спустя, Рут – адвокат, а Иззи – лектор, и они живут в этом завидном доме в Сток-Ньюингтоне, с викторианскими каминами, мягкими белыми диванами и гектарами книг. Эмили, проходя за Петрой и Иззи в кухню-гостиную открытой планировки, чувствует укол чистой зависти: Иззи и Рут не просто до сих пор вместе, но у них есть кухня в стиле шейкер[65] и холодильник из нержавеющей стали. У нее самой даже нет дома, кроме виллы «Серена», которую на данный момент она не считает своим жильем. Рут, уже не застенчивая, но все еще блондинка, ласково ее приветствует.
– Эмили, как я рада тебя видеть. Отлично выглядишь. Петра, – она не замечает, как ее голос переходит в искреннее удивление, – ты выглядишь потрясающе. Как ты это делаешь?
– И я об этом же! – поддерживает Иззи. – Она такая худая!
– Не ем, – сухо говорит Петра.
– Ты невероятная. Так, вы хотите пиммса[66] или шампанского?
Выбрав пиммс (чуть больше шансов остаться трезвой), Эмили пересиливает себя и оглядывает комнату. Вот Джек, который раньше был рокером, а теперь теряет волосы и носит дорогой костюм. Вот Белла, когда-то бунтарка с волосами синего цвета, а теперь мать двоих детей, с короткой стрижкой, гордо показывает фотографии. Вот Мартин, который никогда не мог найти себе девушку, крепко держится за улыбающуюся блондинку, словно чтобы доказать, что наконец добился своего. Вон Дженни и Тим. Боже, до сих пор вместе? Нет, судя по их печальным улыбкам и ярко выраженному языку тела, ведут цивилизованную дискуссию о том, что могло бы быть. И, о господи, вон Чед. Чед, который был лучшим другом Майкла. Чед, который жил в Бэлхэме. Чед, который называл ее Эмми Лу с протяжным техасским акцентом и однажды поцеловал ее в канун Нового года. Чед, с которым она разговаривала последний раз среди ночи, умоляя дать ей номер Майкла. «Мне правда жаль, Эмми. Я правда не могу. Майкл хочет… ну, знаешь, подвести черту».
Цепляясь за свой пиммс, как за щит, Эмили минует стильный кухонный островок и подходит к Чеду. Раньше он выглядел довольно неотесанным, с усами, как у Че Гевары, и спутанными черными волосами. Сейчас его черные волосы собраны в конский хвост, и он похож на речного картежника. Хоть он уже почти староват, чтобы ходить с хвостом, все равно выглядит хорошо, гораздо лучше большинства людей в комнате. Он тоже подтянутый, в обтягивающей белой футболке и джинсах. Как и Петре, ему нет нужды наряжаться, чтобы скрыть появившиеся недостатки. Он держит стакан апельсинового сока и серьезно разговаривает с человеком, которого Эмили не узнает.
– Чед, – у нее пересыхает во рту. Он разворачивается.
– Боже мой. Эмми Лу.
Это прозвище – уже слишком. К своему ужасу, она думает, что вот-вот заплачет. Но вместо этого она говорит ясным и сильным голосом, который поначалу кажется ей чужим:
– Привет, Чед. Рада тебя видеть.
Чед наклоняется, чтоб поцеловать ее в щеку. Здесь все так здороваются. «Привет. Рада снова тебя видеть». Чмок. Чмок. Забавно, они никогда не целовались во времена колледжа, когда были настоящими друзьями. Губы Чеда почти не касаются ее щеки.
– Ты помнишь Гэри? – Чед жестом указывает на мужчину рядом.
– Гэри! Конечно.
Эмили изумлена. Она помнит Гэри худым, манерным и двадцатиоднолетним. Теперь он толстый, манерный и ему сорок один, но, как ни трудно в это поверить, он женат и у него двое детей.
– У тебя есть дети? – спрашивает она Чеда. Это кажется менее бестактным, чем спрашивать, женат ли он.
– Ага, – широко улыбается он. – Три девочки. Я в меньшинстве.
– У меня две девочки и мальчик, – докладывает Эмили, хотя никто ее не спрашивал. По крайней мере, в разговоре о детях она не чувствует себя неполноценной. Разумеется, ни у кого нет такой красивой дочери, как Сиена, такой умницы, как Пэрис, или такого очаровательного сына, как Чарли.
– Иззи сказала, ты живешь в Тоскане, – говорит Гэри.
– Да. На границе Тосканы и Умбрии вообще-то. В месте под названием Лунные горы.
– Вау. Прекрасное название.
– Правда же? Это немного в стороне от привычного маршрута. Совсем неподалеку от Сансеполькро, знаете, где родился Пьеро делла Франческа[67].
– Я читал твою колонку, – вставляет Чед. Он не говорит, что ему понравилось, и это довольно сильно раздражает Эмили.
– О, ты правда ведешь колонку? – спрашивает Гэри.
– Да. В «Воскресных новостях».
– Вот уж не думал, что ты стал бы читать «Воскресные новости», Чед, – хихикает Гэри. Неужели он правда женат?
– Моя жена читает ее, – убийственным тоном отвечает Чед.
– Очевидно, она женщина с хорошим вкусом, – огрызается Эмили.
– Очевидно, – ухмыляется Чед.
– Ну а где ты сейчас работаешь? – спрашивает Эмили сквозь зубы.
– В Модсли. Я психиатр.
– Оу, – слабо отвечает Эмили. Она не может представить себе, что Чед, который утверждал, что за ним гнался инопланетянин в Гластонбери, теперь психиатр. Люди что, правда ложатся на диванчик и рассказывают ему свои сны? Ее представления о психиатрии взяты в основном из повторов «Клана Сопрано». Ей кажется, что этот конский хвост отпугнул бы даже главного мафиози.
– Я хотел бы, чтобы меня кто-нибудь проанализировал, – говорит Гэри. – Это могло бы вылечить меня от клаустрофобии.
– Я полагаю, ты имеешь в виду психотерапевта, – слегка улыбается Чед.
– В чем разница? – спрашивает Эмили. Она умирает от желания быстрее перевести разговор на Майкла. Как бы спросить, чем он сейчас занимается? Быть может, через минуту или две она его увидит. Возможно, даже сейчас он колесит на элегантной итальянской машине по Грин Лейнс в поисках парковочного места. Нет, теперь у него есть дети. И он сидит за рулем минивэна, скорее всего, серебристого, с выпуклыми фарами. Эмили не может представить Майкла, которого волнуют вопросы засорения выхлопными газами.
– Это довольно сложно объяснить, – начинает Чед, но потом, к счастью, Белла зовет их посмотреть на фотографии. Все с облегчением уходят от темы психиатрии.
Просмотр фотографий для Эмили – сущее мучение. Макияж в стиле восьмидесятых, рубашки с рюшами и гетры. Вьетнамки и шорты на пляже в Греции. Она в розовом платье без бретелек держит за руку Майкла. У него в руке сигарета, и он обернулся посмотреть на кого-то за кадром, но Эмили смотрит прямо вперед простодушными, широко распахнутыми глазами.
– О, Эмили, ты так мило выглядишь, – произносит кто-то.
– А вот Майкл, – еще чей-то голос, – старый хрыч. Интересно, чем сейчас занимается?
– Я пригласила его, – говорит Иззи, – но он не ответил.
Эмили чувствует, как надежда буквально вытекает из тела. Она не увидит его снова. Возможно, не увидит больше никогда. Страницы альбома переворачиваются. Вот они в чьей-то комнате. Майкл держит гитару, а Эмили, кажется, поет. Чед на переднем плане одет во что-то вроде балетной пачки. Да поможет бог его пациентам.
Эмили и Петра в форме официанток для какого-то дурацкого студенческого номера. (Петра ни капельки не изменилась. Она до сих пор такая худая!) Иззи готовит спагетти. Компания медиков в баре на Хантли-стрит. Вечеринка в тогах. Эмили кажется, что она узнает себя в лиловой простыне. Кто-то обнимает ее за талию. Майкл? Другая вечеринка. Дженни и Тим щека к щеке. Гэри в светлом парике. Эмили в черном платье снова широко распахнула глаза. Белла с развевающимися синими волосами, рука об руку с мужчиной, которого никто не помнит. Чед и Майкл в смокингах спят на Гордон-сквер. Эмили, Петра и Иззи в Лондонском зоопарке. Майкл в футболке с надписью «Италия» стоит у «Витторио».
– О боже! «Витторио», – говорит Белла. – Вы туда заходили хоть раз? Еда была фантастическая.
– Это ресторан мамы Майкла, разве нет? – спрашивает Иззи. – Она была немного странной. Со своими рыжими волосами и сумасшедшей одеждой. Выглядела так, как будто может отравить тебя пастой, если ты ей не понравишься. Лукреция Борджиа[68] и все такое.
Никто не спрашивает Эмили о Джине, хотя когда-то они были ближе, чем Эмили с собственной матерью. Она вспоминает дом Джины в Хайгейте, возвышенно хаотичный, полный книг, детей и животных, вина и хорошей еды. Она вспоминает, как сидела на террасе, ела спагетти с моллюсками и выкидывала ракушки в сад, потому что Джина сказала, что они полезны для цветов. Она вспоминает тот раз, когда болела, а Джина кормила ее минестроне[69] и рассказывала ей истории о своей жизни в Непале. Она вспоминает, как потянула лодыжку, играя в футбол в саду с Майклом и его братьями (Энрико и Марио, где бы они ни были); Майкл поднял ее на руки и отнес в дом, словно она была ребенком. Боже, как бы ей хотелось иметь ребенка от Майкла.