Она проходит через французские окна во внутренний дворик. Петра в саду, сидит на лавочке и разговаривает с Рут. Эмили машет им рукой, но не подходит; она потерялась на страницах фотоальбома. В эйфории. В ловушке за клейкой бумагой. На этих страницах Майкл все еще любит ее.
– Эмили!
Это Чед. Эмили не может поверить в то, что он ищет ее, и оборачивается посмотреть, есть ли в саду что поинтереснее. Но, кроме Петры и Рут, здесь никого нет. Это типичный лондонский сад, длинный, узкий и темный из-за платанов. Внутренний дворик обставлен дорогой мебелью, а еще здесь один из тех обогревателей, которые обычно стоят на летних площадках ресторанов. Чед несет бутылку вина и два бокала. Он аккуратно ставит их на кованый стол и наполняет оба.
– Вот, – он протягивает один Эмили.
– Спасибо.
Они с минуту смотрят друг на друга. При свете дня Чед не выглядит таким молодым. В хвосте виднеются серебряные нити, вокруг рта – глубокие морщины.
– Господи, – говорит Чед, – эти фотографии.
– Да.
– Ты и Майкл. Я и забыл.
– Забыл?
– Это было что-то настоящее, да? Ты и Майкл.
Защита Эмили рушится. Забывая о чувстве достоинства, о своих прекрасных детях, о своем доме в Тоскане, она хватает Чеда за руку и почти скулит:
– Пожалуйста, Чед! Расскажи мне, как у него дела.
Часть IIОсень
Глава 1
Первое, что встречает Эмили по возвращении на виллу «Серена», – огромная куча булыжников и земли на подъездной дорожке. Вилла «Серена» расположена на вершине холма, в двух километрах от Монте-Альбано по насыпной дороге. Она вспоминает, как они с Полом впервые читали, как проехать к ней: «После выезда из Монте-Альбано поверните на Сансеполькро. Примерно через два километра вы проедете храм Санта-Мария-делла-Монтанья. Сверните налево между ним и итальянскими соснами и езжайте вверх по неровной дороге со знаком “Опасность падения камней”. Следуйте до конца дороги, вилла на вершине холма».
«Сверните налево между монастырем и итальянскими соснами» было их любимой фразой все лето.
Сейчас дорога заблокирована кучей земли и камней. Обвал? Но выглядит слишком аккуратно. Рядом с дорогой появились две аккуратно выкопанные траншеи, одна даже прикрыта брезентом. Эмили останавливает серую «альфу» и беспомощно смотрит на все это. Чарли просыпается и начинает плакать.
Машина была единственным, с чем повезло за це-лый день. Прибыв в крошечный аэропорт Форли, они обнаружили, что в этом районе была всеобщая забастовка, что значило – никаких такси, автобусов или поездов. Эмили стояла там минут десять, окруженная сумками, думая, что же теперь, черт возьми, делать. Мужчина, который мог бы сыграть Горбуна из Нотр-Дама даже без грима, неуклюже подошел к ним и предложил подвезти. Эмили нервно отказалась. Чарли ныл, Пэрис в наушниках отказывалась контактировать с внешним миром, Сиена проверяла сообщения. Пока Эмили рылась в сумке в поисках номера Олимпии (последнего средства в безвыходной ситуации), ее пальцы схватили что-то холодное и твердое на ощупь. Она вытянула это наружу, и ей подмигнул логотип «Альфа Ромео». Запасные ключи Пола! Она совершенно забыла про «альфу», оставленную ждать возвращения Пола, словно боевой конь без всадника. Эмили искренне вскрикнула от счастья.
– Идем, народ! Мы поедем домой с шиком.
В роскоши салона «альфы», обдуваемого кондиционером, они все немного развеселились. Сиена, зацикленная на мысли о том, что снова увидит Джанкарло («Почему он не встретил нас в аэропорту?»), была на грани истерики. Чарли вопил «Е-е-е!», когда они вылетели на автостраду. Даже Пэрис, которая была пугающе замкнутой с момента отъезда из Англии, пришла в себя настолько, что кричала «Мечтай, сосунок!» каждой машине, которой не удавалось их обогнать.
Но теперь, кажется, удача оставила их прежде, чем они дошли до входной двери.
– Почему мы остановились? – спрашивает Сиена, начиная злиться. Эмили молча показывает рукой на гору земли. – Что это?
– Я не знаю.
– Может быть, случилось землетрясение? – предполагает Пэрис, голос которой звучит бодрее, чем за весь день. Чарли начинает плакать всерьез.
Желая сбежать от них хотя бы на минуту, Эмили вылезает из машины. После кондиционера жар окутывает ее словно одеяло. На улице тяжелый, душный, безветренный день, небо белое, деревья не шелохнутся. Эмили смотрит на груду красноватой земли, и ей трудно дышать. Что это здесь делает? Приехали рабочие и перекрыли подачу воды? Теперь придется потратить миллионы, чтобы все восстановить? Она слышала, что такое бывает. Что ждет ее за углом? Может, вилла «Серена» исчезла в еще большей дыре?
– Я думаю, мы можем пройтись пешком, – произносит голос Сиены у ее уха. Эмили вздыхает:
– Думаю, да.
Взяв только маленькую сумку с туалетными принадлежностями и всем необходимым для Чарли, Эмили собирает детей, чтобы вместе подняться вверх по холму. Медленно, неохотно они плетутся за ней: Чарли – тихо плача себе под нос, Пэрис – с усталым терпением мученицы, Сиена – все еще дрожа от радости (возможно, он будет ждать у дома).
Подъем мимо серебристых оливковых деревьев и виноградных лоз Романо, ряд за рядом, кажется бесконечным. Хотя уже давно за шесть, солнце неумолимо палит с молочно-белого неба; даже птицы и насекомые замерли. Кажется, что спустя целые часы они проходят мимо заброшенного колодца и первых фиговых деревьев, и показывается вилла, все еще на своем месте, сверкающая на солнце терракотовыми стенами.
Дети бегут в тень террасы, а Эмили стоит минуту с впивающейся в плечо сумкой и мыслью: это дом? Рада ли я вернуться?
– Зачем ты возвращаешься? – спросила ее Петра.
– Мы там живем. Это мой единственный актив, – ответила Эмили, цитируя Дермота. За день до отъезда она встретилась со своим адвокатом, Джейн, которая подтвердила, что Пол подал на развод, сославшись на «непримиримые разногласия». «Он не будет оспаривать опеку, – сказала Джейн доброжелательно, – но считает, что медиация[70] бесполезна». «Компромисс, – мрачно подумала Эмили, вспоминая выселенных жильцов, – никогда не был сильной стороной Пола».
– Так продай дом и купи другой, в Брайтоне, – посоветовала Петра. – Он, должно быть, стоит как ядерная бомба.
– Но мы теперь живем в Италии. Мы переехали. Детям нравится.
– Пэрис – нет.
– Вообще-то да, – огрызается Эмили; ее уже начинало тошнить от пристрастного отношения Петры к Пэрис. – Она больше выступает.
Когда она сказала детям, что они едут обратно в Тоскану, Пэрис разразилась слезами:
– Ой, пожалуйста, разреши мне остаться с Петрой. Я могу ходить в школу в Брайтоне. Здесь есть хорошая общеобразовательная в Хоуве. Пожалуйста!
– Разумеется, нет, – сказала Эмили, полная чувства вины и ревности. – Твое место с семьей.
Теперь Эмили стоит, смотрит на тосканский дом своей мечты и думает: «А что мы здесь делаем?»
Издалека слышится слабый раскат грома.
– Давайте, – говорит она, – пойдем в дом.
В доме Эмили делает тосты с пастой Marmite. По пути она зашла в КООП, но Marmite привезла из Англии. В своей черно-желтой обертке паста выглядит столь же британской, как Beefeater[71], и такой же неуместной в тосканской кухне с деревянными балками и каменным полом. Подкрепившийся тостами Чарли воодушевляется и отправляется искать свои машинки. Сиена выскальзывает из кухни, чтобы почитать сообщения без посторонних. Остается только Пэрис, задумчиво крошащая свой тост на мельчайшие частицы.
– Пэрис, – внезапно говорит Эмили, – ты правда здесь все ненавидишь?
Пэрис, удивленная, поднимает голову. Ее лицо кажется странно пустым, словно она специально стерла с него все эмоции. Широко посаженные голубые глаза невинно смотрят на Эмили. В детстве Пэрис, худышка с тонкими каштановыми волосами, зачастую выглядела комично рядом с Сиеной, хорошенькой блондинкой словно с глянцевой обложки; но теперь Эмили понимает, что у нее своя красота. Белая, почти прозрачная кожа (не тронутая тосканским или брайтонским солнцем), короткие темные волосы, эти завораживающие глаза, обрамленные черными ресницами. Она похожа на переодетую шекспировскую героиню, может, Виолу или Розалинду. Из тех, что никогда по-настоящему не выглядят как мальчики, неважно, насколько у них короткие волосы или узкие бриджи.
– Ты правда здесь все ненавидишь? – снова спрашивает Эмили.
– Да, – просто отвечает Пэрис.
– Но почему? – Эмили почти стонет, понимая, что у них уже был этот разговор много раз. Это старая почва для ссор, такая старая, что на ней тоже должны быть захоронения этрусков. – Здесь так красиво. И ты так хорошо говоришь по-итальянски. Знаешь, это отличная возможность.
– Возможность для чего? – спрашивает Пэрис, словно бросая слова в холодный глубокий бассейн.
Но Эмили продолжает уже на полном автопилоте.
– Боже, как бы мне здесь понравилось в твоем возрасте, – говорит она. – Я торчала в Адлстоне и ничего не делала. Даже за границей не была до девятнадцати.
Следует тишина. Эмили вспоминает, как впервые поехала за границу. В Италию, конечно. В летний дом Джины в Позитано. Она помнит сияющую голубизну моря, домики, громоздящиеся друг на друга, балансирующие на розовых, желтых и голубых камнях. Казалось, кто-то приоткрыл окошко в рай. Пэрис вспоминает брайтонский пирс, караоке-бар и цыганский караван, где тебе могут предсказать будущее, визжащие аттракционы и серебряные водопады десятипенсовых монет, навсегда застывших в падении в ледяной лавине.
– В таком случае, – произносит наконец Пэрис вежливым тоном, – очень жаль, что мы не можем поменяться местами. Я была бы счастлива больше никогда не ездить за границу.
Адлстон на самом деле был не так уж и плох. Когда Эмили думала о нем, что случалось довольно часто в последние дни, самым ярким впечатлением было то, что все здесь казалось взаимосвязанным: маленькие дороги, впадающие в большие; аккуратные подъездные дорожки, пересекающие тротуары; светофоры; маленькие кольцевые развязки; зебры, мосты и пешеходные дорожки. В ее воображении не возникало ни тупиков, ни улиц с односторонним движением – все было связано с чем-то еще. Это была довольно утешительная мысль. Эмили вспоминает, как ребенком одиноко возилась с игрушечной железной дорогой, тщетно пытаясь соединить все ее кусочки, чтобы у всех мостов были проложены рельсы над и под ними, чтобы на всех перекрестках можно было отправиться в четыре направления, чтобы все кольца смыкались. Ей это так и не удалось, но она помнит, как пыталась это сделать часами, увлеченная процессом. Адлстон ассоциировался с безопасностью железнодорожной колеи, где все точки соединены. Невозможно потеряться. Невозможно, понимает она теперь, куда-то уехать.