Дорога, по всей видимости, принадлежала одному из ее братьев, Алану или Дэвиду, так как ее родители были не из тех, кто бросает вызов гендерным стереотипам. Алан и Дэвид были на десять и двенадцать лет старше нее, и она не помнит, чтобы они много играли вместе. На самом деле казалось, что они были из другой семьи. Когда она поступила в среднюю школу, они ее уже окончили (и особого впечатления, судя по всему, на учителей не произвели). Она смутно помнит мотоцикл в коридоре, экипировку для регби, которая сохнет над батареей, большие неуклюжие мужские тела, снующие по дому; но как бы она ни старалась, никак не может вспомнить хоть один нормальный разговор с братьями. Алан однажды купил ей куклу в национальном уэльском костюме, а Дэвид как-то раз взял ее с собой на ярмарку (она помнит, как перепугалась на большом колесе обозрения), и кроме этого больше нечего вспомнить. Алан женился в двадцать и теперь живет в Австралии. Дэвид был женат дважды, но сейчас живет с женщиной, которая не нравится родителям. Они отправляют Эмили открытки на Рождество и неизменно пишут имя Сиены неправильно.
«Она не такая, как братья, правда?» – постоянно слышала Эмили. Было непонятно, комплимент это или оскорбление. Одно можно было сказать наверняка: ее родители уже привыкли к ее братьям (равнодушным к школе, помешанным на машинах и жестоких видах спорта); Эмили же была другой целиком и полностью. «Почему ты все время читаешь?» – раздраженно спрашивала ее мать. (Теперь Эмили виновато ловит себя на том, что говорит Пэрис то же самое.) Она даже не может вспомнить, почему ей всегда и всюду хотелось читать: в автобусе, в ванне, когда она мыла посуду, когда шла в школу; один раз даже, к ее стыду, когда должна была быть аутфилдером в английской лапте[72]. Диккенс, Оруэлл, Джилли Купер – на самом деле не особо имело значение, что именно, – ей просто важно было постоянно читать, иначе случилось бы что-то ужасное. Она вспоминает, как шла по этим маленьким взаимосвязанным улочкам, уткнувшись в страницу, боясь взглянуть на мир вокруг нее.
Первым, кто предложил ей поступить в университет, был учитель. Ее родители, которым, казалось, было стыдно за хорошие оценки Эмили по английскому, сначала пытались разубедить ее. «Но что ты там будешь делать?» – спрашивала ее мама. «Читать, учиться, играть в спектаклях», – беззаботно говорила Эмили. Конечно, она отвечала наобум. «Играть в спектаклях?» – в ужасе повторяла ее мама. Никто из их семьи никогда не играл в спектаклях, если не считать катастрофической роли Дэвида в школьной постановке рождественской сценки, где он играл Иосифа: тогда он наступил на платок Марии, и она расплакалась.
Что ж, она все-таки поступила в университет, и играла в спектаклях, и встретила Майкла Бартницки на Гордон-сквер, и влюбилась в него, и он ушел от нее, и теперь вся ее жизнь была совершенно другой. Эмили, закрывая ставни в комнате Чарли, под раскаты грома над долиной размышляла: это университет разлучил ее с семьей или же этот процесс уже начался много лет назад в Адлстоне?
Конечно, университет был ни при чем. По крайней мере, она уехала в Лондон; не в Оксфорд или Кембридж, а в Университетский колледж Лондона, с его солидным неоклассическим фасадом, и библиотеками, и колоннадами; и он казался довольно чужим. Она вспоминает, как папа стоял в библиотеке, глядя вверх на многочисленные ряды томов в кожаных переплетах. «Все эти книги! – выдохнул он. – Что с ними делают?» «Читают, пап», – живо ответила Эмили, но Дагу библиотека вряд ли могла показаться более экзотичной, даже если бы все ее содержимое было написано на санскрите или линейным письмом. Все книги стояли на своих местах (он всегда брал почитать Дика Фрэнсиса на Рождество), но для отца было что-то избыточное, что-то нездоровое во всем этом обучении.
Ее родители не понимали, зачем ей университет, и в то время Эмили почему-то тоже всегда чувствовала себя некомфортно в более привилегированных студенческих кругах колледжа (эти студенты изучали классику, сидели во дворе, делая вид, что они в Баллиол-колледже[73]). Нет, это именно Майкл оказался тем, кто в конечном счете забрал ее из мира родителей в другое, но роскошное существование. Она в красках помнит, как пыталась описать Джину своей маме, а та просто не могла понять ее рокового очарования.
– Она управляющая рестораном, говоришь?
– Ну, дело не только в ресторане, скорее в опыте.
– Понимаю, дорогая. Полагаю, она неплохо на этом зарабатывает?
Нет, это безнадежно.
Снова грохочет гром, на этот раз ближе.
Эмили закрывает дверь Чарли, молясь, чтобы он не проснулся. Пэрис появляется на лестнице в пижаме со Снупи.
– Это шторм? – спрашивает она.
– Похоже на то, – отвечает Эмили. – Не бойся. Здесь вполне безопасно. Будет весело слушать гром.
Она говорит с нарочитой веселостью, но на самом деле ей довольно страшно. Эмили еще ни разу не пережидала шторм на вилле «Серена» и теперь с тревогой понимает, насколько они изолированы. Кто услышит, если в них ударит молния? Бунгало Романо – у подножия холма, но он ложится спать в восемь, с курами.
– Я не боюсь, – презрительно отвечает Пэрис, но спускается вниз.
– Посмотрим «Папашину армию»? – предлагает Эмили. Пэрис кивает. Они идут в гостиную, где Сиена свернулась на одном из диванов, сжимая телефон.
– Он звонил? – спрашивает Эмили. И тут же понимает, что это было бестактно.
– Связь не ловит, – отвечает Сиена.
– Тогда почему ты до сих пор держишь телефон? – спрашивает Пэрис. Сиена молчит, только сильнее сворачивается на диване. Она выглядит настороженной и ершистой, но хотя бы не отодвигается, когда Эмили садится рядом с ней. Пэрис устроилась по другую сторону от мамы, и на мгновение Эмили наслаждается ощущением того, что сидит так близко со своими дочерьми. Если не шевелиться и не нарушать это, то действительно можно почувствовать, как они обе к ней прижимаются.
Начинается фильм. Капитан Мэйнверинг и его взвод поднимаются на церковную башню и пытаются разобраться в работе часов.
Огромная молния освещает небо. Джонс на экране садится на механического коня и призывает всех не впадать в панику.
Гром ударяет в дом чудовищной звуковой волной. Пэрис придвигается к Эмили поближе.
На этот раз гром разражается почти одновременно с молнией.
– Мы в эпицентре бури, – произносит Сиена.
– Разве это не интересно? – неубедительно говорит Эмили. В Уолмингтоне Мэйнверинга тычут металлическим копьем в зад.
С последним решительным раскатом грома экран с народными ополченцами гаснет. Дом погружается во тьму. Сиена кричит.
– Что произошло? – шепчет Пэрис.
– Электричество отключилось, – успокаивает Эмили. – Должно быть, кабель повредило. Я схожу за спичками.
– Мам! – хватает ее Пэрис. – Не ходи!
– Тогда пошли со мной.
Как участники парного забега, они крадутся, цепляясь друг за друга, к двери. В коридоре без окон темно, хоть глаз выколи. Эмили нащупывает стол, на котором, она уверена, оставила спички. Она даже видит их сейчас, в маленькой китайской чаше. Она тянется дальше. Раздается грохот, очень похожий на удар китайской чаши о каменный пол.
– Черт! – ругается Эмили.
– Где спички? – стонет Сиена.
– Я их уронила.
Затем, когда Эмили начинает лихорадочно шарить руками по полу, раздается громкий стук в дверь. Все замирают, боясь признать, что ситуация внезапно ужасающе ухудшилась.
– Что это? – шепотом спрашивает Пэрис.
Стук раздается снова. Такой же мрачный и тяжелый, как набат. Каждая из них борется с собственным демоном, представляя, что же такое может находиться по ту сторону двери, да еще и во время шторма. Эмили вспоминает об «Обезьяньей лапке»[74], этом невидимом, ужасном присутствии. Сиена думает о вампирах и оборотнях и задается вопросом, почему ей когда-то казалось, что Баффи крутая. Для Пэрис все страхи просто соединились в один. Это Италия мстит ей. Это сама смерть.
– Кто там? – спрашивает Эмили по-английски.
Раздается неразборчивый вскрик на итальянском, а потом звук настолько пугающий, что Эмили с дочерьми только смотрят друг на друга, потеряв дар речи от ужаса. Это что-то среднее между стоном и воем, звук прямо со съемочной площадки фильма ужасов. Странно, но этот сильный испуг придает Эмили храбрости. Очень медленно она движется к двери.
– Мам! Не надо!
В трансе она поднимает железную защелку и толкает тяжелую дверь. Девочки хнычут чуть позади. Еще одна вспышка молнии разрезает небо и освещает высокого смуглого мужчину на их пороге с чьим-то телом на руках.
Глава 2
Девочки кричат. Молния снова сверкает и освещает искаженную, пугающую тень. Эмили тоже хочется кричать, но каким-то образом ей удается сдержаться. Вместо этого она отступает назад, инстинктивно защищая дочерей. Она думает о Чарли, невинно спящем наверху. Если этот монстр убьет ее и девочек, пойдет ли он наверх за мальчиком?
И тут тень начинает говорить.
– Извините, – произносит она на итальянском, – но ваш дом здесь единственный. Эта собака ранена.
И тут Эмили видит, что зловещий сверток в руках мужчины – это не чей-то труп, а пес с неуклюже перевязанной лапой. А еще видит, что мужчина огромный и с черной бородой, в одежде рабочего, а его волосы залиты дождем. Но его голос звучит интеллигентно, и почти бессознательно она отступает, чтобы пропустить его.
Позже Рафаэль сказал ей, что она проявила типично английскую реакцию при виде бедного животного.
– Любой итальянец предложил бы мне отнести паршивую псину в ближайший приют.
– Но где бы вы нашли его среди ночи?
Рафаэль пожимает плечами.
– Это была бы не их проблема.
Мужчина вступает в зал, капая водой на каменный пол. В этот же момент Пэрис находит спички и умудряется зажечь одну. Эмили видит ее перепуганное белое лицо в свете крошечного пламени; позади нее Сиена крепко вцепилась в руку сестры (хотя Эмили не понимает, для храбрости или чтобы поддержать Пэрис).