Андреа подошел поболтать со мной в школе. Я не знаю почему. Он просто заговорил со мной у шкафчиков, спросил, хорошо ли я провела каникулы, и все такое. Я думаю, это было мило. Он мне не нравится, нет. Но это было приятно.
Во вторник Эмили гуляет по ненавистному рынку с собакой (которую теперь зовут Тотти в честь футболиста Франческо Тотти). Тотти жутко мешает, бурно и громко реагируя на других собак, делая резкие попытки вырваться на свободу, запутывая поводок вокруг ног недовольных пенсионеров; но нет никаких сомнений в том, что с ним Эмили чувствует себя больше своей. Она знает, что все еще похожа на туристку со своим школьным итальянским и слишком чистой плетеной корзинкой, но у туристки не было бы на поводке хулиганского щенка немецкой овчарки. Поэтому она извиняется, тащит скулящего Тотти мимо мясного прилавка и очень радуется возможности понимающе переглядываться с другими собачниками, скромно улыбаться, когда кто-то делает комплименты в адрес размера пса, и шутливо закатывать глаза, когда он снова атакует пекинеса цветочника.
– È un donnaiolo[77].
– Si![78] – Она радостно улыбается, хоть и поймет, что это слово значит «дамский угодник», только когда вернется домой и найдет его в словаре. Конечно, неудивительно, что у итальянцев есть такое слово; куда более удивительно, что существует английский эквивалент.
– Миссис Робертсон! Как приятно.
Она отворачивается от продавца цветов и видит улыбающегося дона Анджело. Хоть он и позволял себе до этого пренебрежительные высказывания о рынке, кажется, его совершенно не смущает, что его застукали тут с корзиной (очень потрепанной) с двумя большими баклажанами и сыром, завернутым в жиронепроницаемую бумагу.
– Хорошо ли вы провели время в Англии? – спрашивает он по-английски.
– Да. Спасибо. – Она уже даже не удивляется тому, что он знает, где она была.
– Увиделись ли вы с семьей? – Он гладит Тотти, чья голова уже на уровне талии дона Анджело.
– Ну, – Эмили злится, понимая, что краснеет, – моих родителей не было дома. Уехали отдыхать. Но я встретилась со многими друзьями.
Следует пауза, в которой она чувствует молчаливое осуждение родителей, решивших отправиться в отпуск, когда их дочь приехала в гости, и абсолютное непонимание того, что какие-то друзья сумели заменить настоящую, священную famiglia[79]. Но когда священник начинает говорить, его голос звучит добродушно:
– А с вашим мужем?
– О да. Мы встретились. – В последний их день в Брайтоне Пол приехал увидеться с детьми. У Эмили было ровно десять минут наедине с ним в лавке безделушек на брайтонском пирсе. Там, среди конфет в полоску и огромных леденцов с надписью: «Лучший друг», выведенной замысловатыми буквами, они поговорили о том, что у них нет денег и что Пол живет с двадцатидвухлетней персональной тренершей из Сайренсестера. «У нее есть немного собственных сбережений». «Да. Я так и подумала», – сказала Эмили, глядя на нелепую соску, сделанную из сахара.
«Мне очень жаль», – неловко извинился Пол, позвякивая мелочью и не глядя ей в глаза. «Все в порядке», – успокоила его Эмили. Хотя, конечно, все далеко не было в порядке.
Следует еще одна пауза, а потом дон Анджело бодро говорит:
– Сегодня вечером будет собрание. В палаццо Коммунале. Насчет scavi[80].
Scavi? Эмили мысленно быстро пробегает по скудному списку знакомых итальянских слов. Поначалу всплывают только Помпеи, а потом она вспоминает. Scavi. Руины.
– Вы о раскопках? Возле нашего дома?
– Si, – дон Анджело ободряюще улыбается. – Многим людям это не нравится. Вам следует прийти. В конце концов, работы ведутся почти в вашем саду. Вы уже познакомились с мистером Мурелло?
– Да. Мы познакомились.
Священник снова улыбается.
– Приходите на собрание, миссис Робертсон. В восемь часов. Salve![81] – Он поднимает руку в знак прощания, потом останавливается и добавляет через плечо: – Хороший пес. – Он показывает на Тотти, который глупо скалится.
– Спасибо, – слабо отвечает Эмили. И направляется к сырному прилавку, пытаясь справиться с Тотти, чьей единственной целью в жизни, видимо, стало преследовать священника, пока тот пробирается мимо прихожан к ларьку, торгующему фигурками животных из натурального меха.
В Брайтоне Петра тоже познает новое. Она бросает свою грязную спортивную сумку, полную книг, на стол в учительской и думает, что, работая учителем, не вырастаешь. Она все еще боится начала семестра; осень означает не шалости и пинание листьев, а новые учебники, новый класс, новое начало. Ей все еще приходится покупать новую обувь к сентябрю, прямо как детям. Она смотрит на свои ноги в новых блестящих мартенсах и улыбается. Она не носила каблуки с тех пор, как рассталась с Эдом.
Но в то же время есть что-то захватывающее в этом возвращении. Петра любит учительскую, чувство единства с учителями, которые наслаждаются этим единственным местом, где они защищены от врага. Ее подруга Энни машет ей рукой из другого конца комнаты. Как и дети, Петра снова увидится с друзьями, вернется к привычному ритму жизни. Из-за Гарри во время каникул она проводит не слишком много времени с другими людьми. Вот почему было так чудесно увидеться с Эмили и ее детьми. Она скучает по ним, особенно по Пэрис, больше, чем ей хотелось бы себе признаться. Петра никогда не мечтала о дочери («Просто розовый – это не мое», – говорила она); но Пэрис другая: умная, дерзкая, острая на язык, наблюдательная. Она напоминает Петре ее саму, и ей приходится отгонять мысли о том, что это она, а не Эмили (такая мягкая и фигуристая, такая полная неуверенности и других сомнительных женских добродетелей) должна бы воспитывать Пэрис.
Петра вздыхает и идет к книжному шкафу, чтобы посчитать экземпляры «Скеллига»[82] (наборы книг неизменны, как времена года). Когда она возвращается, отряхивая пыль с рук, то видит, как Энни разговаривает с не знакомым Петре мужчиной. Энни одобрительно улыбается через его плечо (он очень высокий), но, когда мужчина оборачивается, у Петры даже перехватывает дыхание. «О боже, – думает она, – Джордж Клуни».
Загрузив Тотти и свою корзину в «альфу» (она относится к ней как к своей заложнице и не собирается возвращаться к «панде»), Эмили едет в scuola materna[83]. В этом семестре она намерена самостоятельно забирать Чарли и не полагаться на Олимпию. Когда она рассказала Олимпии об этом решении, ее поразило внезапное выражение ненависти на лице пожилой женщины.
– Si, синьора Робертсон, – всего лишь и произнесла она, но та мгновенная ядовитая вспышка надолго осталась в памяти Эмили. Конечно, она знала, что Олимпия любит Чарли, но не совсем осознавала, насколько ревностной была эта любовь. Что ж, теперь Эмили собиралась восстановить права на своего сына. Она намерена забирать своего ребенка самостоятельно: на своей итальянской машине со своей итальянской собакой и полным пакетом итальянских продуктов: баклажанов, цикория Radicchio и тосканской капусты Cavolo Nero. Чтобы отпраздновать это, она ставит диск Пуччини, а не детские песенки. Поразительно красивая музыка несет ее на волне звука, серая машина едет по извилистым дорогам, словно в рекламе Италии.
Scuola materna находится на окраине города, в низком современном здании с белыми стенами, украшенными разноцветными фресками. Голубой слон и розовый жираф охраняют впечатляюще защищенный вход с домофоном и CCTV-камерами (итальянцы предпочитают не рисковать в делах, касающихся bambini[84]). Эмили впускают, и она видит, как Чарли играет с другими детьми на тенистой игровой площадке. Секунду она просто стоит и наблюдает за ними, крепко держа Тотти за ошейник. Чарли в своем красном комбинезоне и голубой рубашке совсем не отличается от других ярко одетых итальянских детей, которые носятся по «паутинке», словно стрекозы. Она слышит, как он кричит на простом, но идеальном итальянском, и ее сердце сжимается, будто она вот-вот заплачет. Он выглядит таким счастливым, таким увлеченным, таким уверенным в себе, бегая в своих маленьких белых кроссовочках. Она не хочет его звать, чтобы все не испортить, возвращая Чарли в свой клаустрофобный материнский мир.
Однако Чарли уже заметил Эмили и несется к ней, но сперва обнимает Тотти. Другие дети тоже толпятся вокруг щенка, который привлекает внимание сильнее, чем когда-либо удавалось Эмили. Чарли, как властный хозяин, берет поводок и тащит Тотти меж деревьев, а все дети идут за ним, умоляя дать им погулять с cane lupo[85]. Директриса – впечатляюще роскошная женщина по имени Моника, которая наблюдала с порога, – подходит к Эмили поговорить. Эмили съеживается, ожидая лекцию на тему собаки в школе. Она в восторге от Моники: эти ее очки в тонкой черной оправе придают ей одновременно интеллектуальный и модный вид, два качества, комбинация которых заставляет Эмили чувствовать себя безнадежно неполноценной.
– Извините за собаку, – начинает она. Моника машет рукой:
– Все хорошо. Мы рады с ним познакомиться. Чарли много о нем рассказывал.
– Я рада, – отвечает Эмили. – Значит, его итальянский улучшается?
– Он очень хорошо говорит по-итальянски, – уверяет Моника.
– Лучше, чем я.
Моника пожимает плечами:
– Так оно обычно и бывает.
Сама она говорит по-английски почти идеально. В этот момент Тотти возвращается к Эмили, волоча за собой Чарли. Моника отправляет Чарли собрать свои вещи (Эмили поражена тем, как он ее слушается), но все еще стоит рядом с ней, словно хочет что-то сказать. Эмили, выпутываясь из поводка Тотти, начинает чувствовать себя неуютно. Чарли что-то натворил? Его скоро выгонят из