scuola materna?
Наконец, когда подходит Чарли, неся в руках стопку ярко раскрашенных рисунков, Моника произносит:
– Мы с моей подругой Антонеллой говорили о вас.
«О господи, – думает Эмили, – они все обсуждают меня. Тупую англичанку, которая не умеет говорить по-итальянски и которую бросил муж. Наверное, дон Анджело сказал им всем за меня помолиться». Но потом она поднимает глаза и видит умное, внимательное лицо Моники. Она не похожа на человека, который станет сплетничать со священником.
– Антонелла преподает в начальной школе, – рассказывает Моника. – У нас книжный клуб.
– Книжный клуб? – повторяет Эмили первое, что пришло в голову.
– Да. Мы встречаемся и читаем книги, – Моника широко улыбается. – А еще пьем и критикуем мужчин.
– Звучит весело.
– Да. Мы подумали, может быть, вы захотите присоединиться.
Когда они возвращаются домой по полуденной жаре, с Пуччини в проигрывателе (к большому отвращению Чарли), Тотти громко дышит на заднем сиденье, а Эмили думает о своих беседах с Моникой и доном Анджело. Случились бы такие встречи год назад? Нет, она бы сидела в своем отреставрированном гнезде и писала о радостях тосканской жизни. Повернув налево между монастырем и итальянскими соснами, она замечает, что под оливковыми деревьями поставили черные мешки, чтобы собрать урожай. Поля подсолнечника становятся бурыми. Хоть сейчас и жарко, как всегда, но что-то чувствуется в воздухе, что-то острое и бодрящее, первый слабый привкус осени.
Новое начало.
А за много миль оттуда Майкл Бартницки читает электронное письмо от Иззи Голдсмит. Он кликает на вложенные фотографии и долго-долго смотрит на них, стуча золотой ручкой по зубам.
Глава 4
Эмили приходит на собрание поздно, в последнюю минуту побоявшись оставлять Чарли с Сиеной и Пэрис.
– Он же спит, мам.
– Я знаю. А если он проснется?
– Тогда я подоткну ему одеяло, и он снова уснет.
– Что, если нет?
– Тогда он не будет спать, когда ты придешь. Ну честное слово, мам!
Сиена посмотрела на нее с ясной шестнадцатилетней уверенностью. В конце концов, что может пойти не так?
– И в любом случае, – сказала Пэрис, заходя из кухни, доедая батончик Mars на ходу, – у нас есть Тотти.
Вид Тотти, храпящего в корзине, не слишком придает Эмили уверенности, но ей не хочется сердить девочек, тем более учитывая, что они оказались такими неожиданно готовыми помочь и оптимистичными. Сиена фактически предложила посидеть с Чарли, и даже Пэрис не отпустила никаких шуток в смысле продать его первой цыганской семье, что постучит в дверь. Но даже при всем этом Эмили волновалась и суетилась так долго, что было уже семь тридцать, когда она покинула виллу, и почти восемь, когда она нашла место для парковки на извилистой средневековой улице.
В палаццо Коммунале полно людей. Это огромное, довольно красивое здание на главной площади Монте-Альбано, которое используют для всеобщих собраний и общественных встреч, коих здесь на удивление огромное количество. Комната забита зрителями, предвкушающими вечер склок из-за останков этрусков. Эмили пытается, но не может представить, чтобы подобное собрание в Англии привлекло кого-то кроме пары занудных ученых и решившего укрыться от дождя прохожего.
Эмили проскальзывает на свободное место в конце зала. В толпе она замечает своих ближайших соседей: Романо и Анну-Луизу, фермеров, которых редко встретишь в городе; а еще мрачно выглядящую Олимпию и Монику, почему-то напряженную. Рядом с Моникой сидит блондинка. Эмили интересно, не Антонелла ли это. Впереди, лицом к публике, стоит стол с перекладинами, за которым сидит дон Анджело, читая Gazetta dello Sport. Рядом – мэр Монте-Альбано, тихий коммунист по имени Умберто Бьяготти. Возле него – женщина, которую Эмили не узнает, одетая в черный костюм и в таких же строгих очках, как у Моники. Она спрашивает у своего соседа, кто эта дама, и он объясняет, что это та самая инспектор из Управления, профессор Болонского университета, ответственная за все археологические раскопки в районе.
Внезапно у главных дверей начинается какое-то движение, люди оглядываются и перешептываются. Эмили поворачивает голову и видит, как Рафаэль с кипой бумаг, сосредоточенно хмурясь, входит в зал. Он одет более элегантно, чем в их последнюю встречу, – синий костюм и рубашку с открытым воротом, – но волосы так же растрепаны, и весь вид говорит о том, что ему неуютно в закрытом пространстве. Дверь за Рафаэлем захлопывается, и в помещение врывается холодный ветер. Соседка Эмили вздрагивает и натягивает меховую куртку на плечи.
С приходом Рафаэля собрание можно начинать. Мэр Бьяготти берет слово первым, но Эмили не настолько хорошо понимает итальянский, чтобы все уловить, и к тому же у него сильный региональный акцент. Из того, что она поняла, он представляет Рафаэля как всемирно известного археолога и эксперта по этрускам. Он говорит, что находки в горах чрезвычайно важны в культурном и коммерческом смыслах. На последних словах его губы чуть кривятся: в конце концов, он все же коммунист. Он подчеркивает, что раскопки должны проводиться «демократично», и приглашает дона Анджело выразить мнение сообщества. Затем присаживается под скудные аплодисменты.
Эмили кажется, что дону Анджело не слишком по душе, что его представил атеист-коммунист, но он с искренней теплотой пожимает руку Бьяготти, называя его Умбертино. Потом поворачивается к зрителям, вздыхает и разводит руками.
– Che peccato, – начинает он, – как жаль. Как жаль, что сегодня нас объединила такая спорная тема, дорогие друзья. Как жаль, что обратно в родной город дорогого сына Монте-Альбано привел такой противоречивый повод. – Эмили вздрагивает на этом моменте. Она понятия не имела, что Рафаэль родился и вырос в этом городе. – Как жаль, что этому выдающемуся археологу приходится заниматься такими мелочами, работать в таком незначительном месте, когда где-то ждут великие дела. – Видимо, он имеет в виду, что чем дальше, тем лучше. – Как жаль, что он намеревается потревожить души тех, которые хоть и жили в языческие времена, но все еще остаются нашими соотечественниками, дорогими тосканцами, нашими братьями.
Это высший пилотаж. Он скромен, он трогателен, он необыкновенно убедителен. Он смотрит на Рафаэля, как опечаленный отец; он подмигивает публике, как хитрый сосед, что сплетничает через забор; он обращается к Бьяготти с простодушным достоинством; он с особым очарованием, присущим пожилым людям, улыбается инспектору из Управления. Хоть Эмили и понимает всего одно слово из десяти, ей ясно: дон Анджело не хочет, чтобы раскопки продолжались, и он призовет все силы, небесные и земные, чтобы те помогли ему это остановить.
Затем слово взяла инспектор. Эмили думала, что она поддержит продолжение раскопок, но она, кажется, против. Руины нужно оставить в покое. Если их раскопают, они подвергнутся ветрам, дождю и (что куда хуже) любопытным взглядам всего мира; они будут разрушены. «Археология – это исчерпываемый ресурс. Только в будущем у нас появятся необходимые навыки, чтобы проводить раскопки, не повреждая находок. Все, что мы можем сделать, – обозначить участок для будущих поколений археологов». – Она садится на место с неприветливой улыбкой. Эмили смотрит на Рафаэля и видит, как он закрывает голову руками.
Настала очередь Рафаэля высказаться. Эмили наблюдает, как он делает глубокий вдох и расправляет плечи, поворачиваясь лицом к публике.
К своему удивлению, она замечает, что подается вперед, крепко сцепив руки. Почему вообще она на его стороне? Он тот, кто хочет перелопатить ее землю, превратить ее дом в стройку и, скорее всего, откопать огромное жуткое кладбище как раз в том месте, где она хочет посадить персиковые деревья. На самом деле, она должна быть на стороне заносчивого инспектора, которая просто хочет оставить все в покое. Но, несмотря на это, ей хочется, чтобы Рафаэль устроил хорошее шоу.
Он делает все, что в его силах. У него есть презентация, есть находки, есть его особенное пиратское обаяние. Он подчеркивает важность объекта, статус, который тот принесет Монте-Альбано. Он объясняет, что это редкость – обнаружить останки этрусков так далеко на востоке, так близко к Альпе-делла-Луна. Он указывает на коммерческую выгоду от туристов, что съедутся в город (Бьяготти неуютно ерзает в кресле). Он останавливается на мастерстве и таланте этрусков и напоминает всем, что они – их потомки. Он напоминает им о гробницах в Кортоне, огромных изогнутых потолках, глиняных лошадях, бронзовых фигурках. «Мы так мало знаем об этих людях, давайте же узнаем больше, – умоляет он. – Давайте прольем свет на прошлое. Знать и понимать свое прошлое – это, в конце концов, лучший способ понимать свое будущее».
Рафаэль садится, проводя рукой по непослушным волосам. Бьяготти снова встает. Он устало приглашает слушателей задать вопросы выступающим. Эмили не удивлена, что Моника встает, спокойная и сдержанная.
– Я бы хотела спросить нашего священника, – говорит она, – почему он так не хочет приумножить человеческие знания.
Дон Анджело широко улыбается.
– Ах, – произносит он, разводя руки, – человеческие знания.
Эмили терпеливо ждет, но, видимо, это весь ответ, который получит Моника. Священник блаженно улыбается; Моника садится, рассерженная, но Эмили не сильно удивлена. Пожилая женщина встает и разглагольствует о таком зле, как туризм. Дон Анджело энергично кивает. Рафаэль деликатно улыбается. Другая женщина спрашивает, прокляты ли гробницы этрусков. «Очень может быть», – мягко отвечает дон Анджело. Рафаэль фыркает. Затем, к удивлению Эмили, поднимается Олимпия. Большая и спокойная, в платье в цветочек, она обращается к Рафаэлю без видимых эмоций.
– Доктор Мурелло, – говорит она, – мы удивлены снова встретить вас в месте, связанном с такими, должно быть, трагичными для вас воспоминаниями.
Волна шепота прокатилась по залу. Эмили видит Романо, шепчущего что-то Анне-Луизе, и блеск очков Моники, когда она поднимает голову.