В общем, она спросила у мамы, и мама сказала, что да, папочка нашел себе девушку, но не стоит рассказывать остальным, потому что они не поймут. Сиена была этому рада (Пэрис и правда ничего не понимала), но немного жалела маму. Бедняжка, теперь она слишком старая, чтобы найти другого мужчину. Но теперь у нее есть Тотти, а все знают, что собака – это хорошая компания.
Поэтому от мамы толку не было. Иногда Сиене даже хотелось поговорить об этом с Петрой, потому что Петра почему-то казалась более современной, чем мама. Она понимала, как устроен мир, не просто потому, что носила одежду моднее, а потому, что ее жизнь выглядела более современной: учительница, мать-одиночка и все такое. Мама, казалось, застряла в каком-то ужасном временном искажении: парит по этому старому дому, покупает продукты на рынке, пытается заниматься садом, пишет эти сентиментальные статьи.
Пару дней назад Эмили пыталась поговорить с ней о Джанкарло.
– Я понимаю, – начала она, – что тебе очень нравится Джанкарло, и он очень симпатичный…
– Ты сказала Пэрис, что он выглядит как ящерица в чиносах.
Эмили хватило воспитания покраснеть.
– Пэрис вырвала из контекста. Дело в том, что я знаю, что тебе он нравится, и я волнуюсь, что он будет давить на тебя, чтобы ты сделала что-то, к чему не готова.
– Например, мам? – Сиена не собиралась упрощать ей задачу.
– Ну, знаешь, секс и все такое.
– Секс и все такое? Что еще за такое?
– Ты понимаешь, – раздраженно сказала Эмили. – Я переживаю, что он будет склонять тебя переспать с ним и что ты об этом пожалеешь.
– Что, если я пересплю с ним и не пожалею? – спросила Сиена.
Но теперь Сиене приходится признать, что она волнуется из-за необратимости этого. Если она переспит с ним, то на этом все закончится и ей больше нечем будет его удерживать. А что, если он все равно бросит ее? Боже, если бы только можно было потерять девственность текстовым сообщением, она бы сделала это в секунду. Отправить Джанни: «Трахни меня», и дело с концом. Но опять-таки: перезвонит ли он ей когда-нибудь?
В душе, под сильным напором горячей воды, она думает: «Да, я определенно сделаю это». Кажется глупым мучиться из-за этого. В конце концов, господи, ей скоро семнадцать. И часть ее жаждет с ним спать. Проблема в том, что спать – это единственное, чего ей действительно хочется. Она хочет лечь на его красивую загорелую грудь и чувствовать, как он дышит. Она хочет, чтобы он обнимал ее всю ночь и разбудил поцелуем в шею. Если бы только ему этого было достаточно. Но ему хочется секса, и теперь каждый раз, когда он ее целует, она чувствует, что разочаровывает его. Она ведет себя глупо, по-детски и, прости господи, по-английски. «Англичанки очень жестокие», – сказал он ей вчера вечером. Она прекрасно поняла, что он имел в виду. Рано или поздно он найдет себе девушку, которая не будет такой жестокой и такой англичанкой. Такую, которая займется сексом не раздумывая. Какую-то другую.
Медленно спускаясь вниз, она думает: «Если бы он любил меня, то не стал бы давить». Но затем ее мысли улетают прочь из этого замкнутого круга, в котором бились, словно мотылек, угодивший за стекло. Она знает, что за те два дня, пока он не писал ей, баланс сил в отношениях поменялся. И она понимает это каждый раз, когда он смеется и шутит с Анджелой из кафе. Она понимает это каждый раз, когда он говорит, что Пэрис хорошеет. Она понимает это каждый раз, когда он не отвечает на ее сообщения; каждый раз, когда он теряет свой телефон; каждый раз, когда хочет встретиться с ней на пьяцце, а не забрать ее из дома. Она понимает, что он не любит ее, но, как бы это ни было странно и страшно, это не мешает ей его любить. Это только усиливает ее решимость удержать его. Чего бы это ни стоило.
Они завтракают, сидя на террасе. Листья плюща желтеют, но солнце все еще греет, пробиваясь через навес виноградных листьев. Виноград уже готов к сбору, Сиена срывает одну штучку и съедает с хлопьями.
– Нам правда стоит делать вино, – неопределенно говорит Эмили.
– Я ненавижу вино, – ожидаемо отвечает Пэрис, скармливая Тотти корки.
– Не корми его, – бросает Эмили. – Он слишком толстеет.
– Он был голоден, – говорит Пэрис своим особым детским голосом, который предназначен исключительно для Тотти. – Не правда ли, поросеночек?
– Почему Пэрис так разговаривает с Тотти? – спрашивает Чарли, который определенно никогда не слышал этого сладкого голоса в свой адрес.
– Потому что она сумасшедшая, вот почему, – живо отзывается Сиена, откидываясь на спинку стула и позволяя солнцу согревать ее мокрые волосы.
– Кто бы говорил, – отвечает Пэрис. – Это не я пропустила фильм с Джонни Деппом на английском, просто чтобы послушать репетицию второсортной группы Джанкарло.
– Они не второсортные, – парирует Сиена. – Они почти заключили контракт на запись.
– Ага, а я почти Папа Римский.
– Девочки, – предостерегающе говорит Эмили, хотя слушает вполуха. Она читает статью этой недели и думает, как скучно та звучит. И кого, кроме бабушек, сейчас интересует рецепт torta della nonna[88]?
– Мам, Рафаэль, – произносит Пэрис.
– Что?
– Рафаэль. Смотри, по холму поднимается.
Эмили встает и видит, как Рафаэль идет к дому меж оливковых деревьев. Он отодвигает серебряные ветки, как исследователь, пробирающийся через джунгли. На нем бейсбольная кепка, ему жарко, и выглядит он довольно злым.
– Привет, – говорит Эмили. – Будете кофе?
– Просто воды, пожалуйста, – отвечает Рафаэль, добравшись до террасы. Он стягивает кепку, и его волосы тут же начинают дико топорщиться. Обе руки исцарапаны, а футболка изорвана. Он опускается на каменную лавку, и Тотти тут же подходит и кладет голову ему на колени.
– Хорошая собака, – Рафаэль улыбается Пэрис. – Знает своего настоящего хозяина.
– Это теперь наша собака, – возражает Пэрис. – У него есть ошейник.
– И у него есть имя?
– Тотти. В честь Франческо Тотти.
– Тотти! Этот любитель. Что не так с Алессандро дель Пьеро?
– Его имя не похоже на кличку собаки, вот что.
– Справедливо, – признает Рафаэль. Эмили ставит перед ним стакан воды и спрашивает:
– Что вы здесь делаете так рано?
Рафаэль отпивает глоток воды.
– Думаю, я нашел кое-что, – отвечает он. – Наверху, у пещер.
Он залпом выпивает воду и протягивает стакан за добавкой.
– Что? – взволнованно спрашивает Пэрис. – Гробницу?
– Не думаю, – говорит Рафаэль. – Но я нашел чьи-то тела.
Глава 6
Эмили немного нервничает, когда едет в Монте-Альбано на вечернее собрание книжного клуба. Что, если Моника на самом деле пригласила ее, только чтобы поспрашивать о Поле и ее неудавшемся браке? Как по-итальянски сказать «неверный ублюдок»? Что, если все там – невозможно красивые итальянки с идеальными ногтями и в дизайнерской одежде? Руки Эмили, сжимающие руль, все еще немного грязные из-за того, что она собирала оливки. А еще она в джинсах. «В джинсах 14-го размера», – в отчаянии добавляет она мысленно. Она уверена, что там про 14-й размер никто даже не слышал.
Квартира Моники на верхнем этаже палаццо в самом центре Монте-Альбано. К тому моменту как Эмили достигает последней ступеньки винтовой лестницы, она уже совсем задыхается. «Принесла тебе цветы», – умудряется она выдохнуть и сует Монике в лицо несколько увядших роз (у нее хватило познаний, чтобы не принести лилии: в Италии считается, что это к невезению).
– Grazie, – благодарит Моника. – Как мило.
Она ведет Эмили в длинную гостиную, которая, кажется, вся заставлена цветами и антиквариатом. В конце комнаты – открытые двери, ведущие на крошечный балкон над пьяццей. Вечерний свет отбрасывает длинные тени на пианино, резной деревянный стол, сервированный впечатляющей едой, и множество маленьких столиков, уставленных фотографиями в серебряных рамках.
– Мои nipoti… – объясняет Моника, увидев, что Эмили смотрит. – Как вы это называете? Племянники.
Эмили, которая никогда не представляла Монику настолько домашней, чтоб иметь племянников, издает возгласы умиления. Антонелла, сидящая на диване в окружении бархатных подушек, говорит:
– Моника – идеальная тетушка. Хотела бы я, чтобы у Андреа была такая.
– Я у него тоже есть, – отвечает Моника, входя с подносом, полным блестящих кростини.
– Это правда. Повезло ему.
Моника знакомит Эмили с четвертой женщиной в комнате, которую зовут Лючия. Эмили с облегчением видит, что Лючия премилая, а не пугающая, одетая с иголочки мегера. Она вообще в джинсах, хоть они, кажется, и удручающе маленького размера. Лючия – архитектор, и она работает над реставрацией церкви Святого Франциска Ассизского.
– Какая трата денег! – фыркает Моника, которая явно питает личную неприязнь к церкви. – Лучше бы ты строила больницы и школы для детей.
– Что ж, это наше наследие, – мягко говорит Лючия. – Все эти прекрасные фрески.
– Фрески! В Италии слишком много фресок. Тут шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на дурацкое изображение святой семьи.
Эмили вспоминается, как дон Анджело отмахнулся от фрески Благовещения, хотя она не решается привести это в пример Монике.
– Но это действительно проблема, – признает Лючия. – Каждый раз, когда мы откапываем фундамент для нового здания, мы находим еще кучу римских останков. Это все замедляет работу.
«И тела», – думает Эмили, вспоминая об ужасной находке Рафаэля. На секунду перед глазами встает кошмарная картинка Италии, построенной на человеческих останках; этруски, римляне, дворяне эпохи Возрождения и английские эмигранты возводят свои тщеславные сооружения на костях мертвецов. Вслух она спрашивает:
– Что происходит, когда вы находите останки? Приходится прекращать строительство?
– Только если находка действительно значимая, – отвечает Лючия, аккуратно откусывая кусочек хлебной палочки. – Обычно мы просто фиксируем находки, фотографируем и потом строим поверх них.