Эмили вспоминается собрание в comune[89] и позиция инспектора из Управления: оставить все в покое.
– То есть под всеми нашими многоэтажными парковками покоятся римские амфитеатры, – произносит Антонелла.
– Лучшее место для них, – говорит Моника.
– Тут все дело в слоях, – поясняет Лючия. – Если все слои на месте, будущие археологи смогут их разрабатывать. Технологии сильно улучшатся; может, им даже не придется копать.
Книга, которую они читают – Va’ dove ti porta il cuore[90], – довольно приторная и занимает их ненадолго. С точки зрения Эмили, лучшее в книге – ее краткость и относительная легкость чтения. Они коротко обсуждают брак, неверность и важность семьи, прежде чем приступают к куда более захватывающей дискуссии – о мужчинах, работе и важности секса. Эмили не всегда легко следить за ходом разговора (читать по-итальянски ей легче, чем говорить), но она вполне способна энергично кивать, когда Моника рассуждает, что предпочла бы быть в одиночестве, чем с неправильным мужчиной, и сочувственно вздыхать, когда Антонелла рассказывает, что не общалась с отцом Андреа с тех пор, как объявила ему о своей беременности шестнадцать лет назад.
К ее облегчению, никто не спрашивает о Поле.
Моника рассказывает про своего бывшего парня, художника, который утверждал, что должен быть свободен во имя искусства, а теперь женат и с четырьмя детьми. Эмили думает о Майкле и о том, как пошатнула ее новость, что он женат.
– Я все еще думаю о своем старом… amico speciale[91], – говорит она, – а мы не общались с ним уже двадцать лет.
– Двадцать лет! – изумляется Моника. – Должно быть, он был особенным.
– Да, был, – соглашается Эмили, делая глоток вина. – Он был моим первым… ну, вы понимаете.
Женщины согласно кивают. Оказывается, что Лючия замужем, но ее муж работает в Риме («здесь совсем нет работы»), поэтому всех четырех объединяет одиночество.
– Сложно познакомиться с кем-то новым, – сетует Моника, – особенно когда живешь в такой консервной банке, как наш город. Особенно когда работаешь с детьми. Неделю за неделей единственные мужчины, которых я вижу, – это тот сумасшедший священник и парень, который доставляет мне пиццу по пятницам.
– О, Дженнаро. Он довольно милый, – говорит Антонелла.
– Мне это знакомо, – присоединяется Эмили. – Единственный мужчина, которого я недавно видела, – это Рафаэль, и тот хочет разговаривать только о мертвецах.
Так как она немного устала и выпила, то не сразу понимает, какой эффект произвели ее слова. Эмили делает еще глоток вина (она должна перестать пить, ей нужно ехать домой) и поднимает глаза; все три на нее глазеют.
– Рафаэль Мурелло? – спрашивает Моника. – Археолог?
– Да.
– Когда ты видишься с ним?
– Он ведет раскопки возле моего дома, – отвечает Эмили, словно защищаясь.
– Я думала, что раскопки не одобрили, – удивляется Лючия.
– Это так, и Рафаэль в этом признался. Он оправдывает продолжение работ тем, что, если ждать официального разрешения, человечество скорее вымрет, чем он сможет начать раскопки, – говорит Эмили.
– Он тебе нравится? – с любопытством спрашивает Моника.
Эмили думает какое-то время, прежде чем ответить. Вспоминает, как Рафаэль появился на ее пороге, огромный и зловещий силуэт на фоне бури. Как он сидел у нее на кухне, пил кофе и поддразнивал Пэрис насчет собаки. Вспоминает его на собрании, в одиночестве на возвышении, и думает о его странно уязвленном взгляде, когда Олимпия начала нападать на него.
– Да, – наконец отвечает она, – он мне нравится.
– Он довольно сексуальный, стоит признать, – говорит Антонелла. – Но вся эта история с Киарой заставляет меня его немного побаиваться.
– Кто такая Киара? – спрашивает Эмили, хотя, кажется, догадалась.
– Его жена, – произносит Моника после небольшой паузы. – Она была из Монте-Альбано, племянница твоей уборщицы, Олимпии. Они с детства были вместе, поженились, но Рафаэль часто был в разъездах; раскопки там и тут. Понимаешь? В общем, Киара заболела и не выходила из дома, и в конце концов, ну…
– Она умерла, – сказала Антонелла. – Она умерла от голода.
– Что? – вскрикивает Эмили. Слова Антонеллы звучат слишком мрачно, слишком готично для такой обстановки. Для антиквариата и цветов на балконе и тарелок с изысканной закуской. Люди не умирают от голода в эти дни и в этом веке. Во всяком случае, не в Италии.
– Ее никто не хватился, – говорит Моника, – не одну неделю. Пока Рафаэль не вернулся с раскопок, где бы они ни были.
– Так он нашел ее?
– Да.
– Как ужасно.
– Да, – соглашается Моника, задумчиво очищая персик. Потом добавляет: – Но многие люди обвинили его, как видишь. Она болела, а он не оказывал ей помощи. Некоторые люди говорили…
– Вернее, Олимпия говорила, – поправляет Антонелла.
– Да, Олимпия точно не была его главной фанаткой все эти годы. В общем, она сказала, что он держал ее взаперти.
– Что? – снова спрашивает Эмили.
– Олимпия очень любила Киару. Она была хорошей девочкой. Я помню ее со школы. В общем, она говорит, и многие ей верят, что Рафаэль свел ее с ума, а потом держал под замком и оставил умирать.
– Зачем ему это делать? – спрашивает Эмили.
Моника пожимает плечами:
– Я не знаю. Может, у него была другая женщина. У большинства есть.
– Большинства археологов?
– Мужчин.
Эмили думает о Поле, о его бегстве в объятия обеспеченной фитнес-тренерши из Сайренсестера.
– Удивительно, что он вернулся, – говорит она по-английски. – Рафаэль, я имею в виду.
– О, он вернулся за этрусками, – объясняет Моника. – Он одержим поиском этих останков.
– Но на собрании, – замечает Эмили, – ты была на его стороне.
– Ну да, я всегда на стороне науки в противостоянии с религией, – говорит Моника довольно гордо. – Я думаю, последнее, что нужно этому городу, – это груда древних камней, но если этот старый псих дон Анджело против, то я за.
– Но ты знаешь, – мягким голосом возражает Антонелла, – что дон Анджело всегда был на стороне Рафаэля. Он не верит, что тот убил Киару.
Эмили вспоминает о том, как дон Анджело пришел на помощь Рафаэлю на собрании, и о тихой благодарности во взгляде последнего.
– Но люди, кажется, больше верят Олимпии, – говорит она, вспоминая лица горожан, когда Олимпия встала и обратилась к Рафаэлю. И женщину на Феррагосто, которая сказала: «Он дьявол».
– Ну, знаешь, Олимпия имеет большое влияние. Ее сын – местный врач, а отец был предводителем партизан во время войны. Многие люди уважают ее семью.
– Война была много лет назад.
Моника невесело смеется:
– Поверь мне, не для итальянцев.
Сиена и Пэрис играют в карты. Второй раз за две недели Эмили оставляет Чарли под их присмотром, и они от души наслаждаются этим. У Сиены были собственные причины подписаться на такое домашнее развлечение в субботу вечером; к тому же они больше не боятся оставаться дома одни. Конечно, присутствие Тотти, храпящего у телевизора, помогает, но, хоть никто из них об этом не говорит, обе чувствуют, что раз уж сумели пережить ночь в шторм, то теперь им ничего не страшно.
Они включили «Папашину армию» скорее по привычке, чем для чего-либо еще, но так как обе знают ее наизусть, то убавили звук и играют в двойного «Пьяницу» за огромным обеденным столом в дальнем конце комнаты. Крошечное окно с решеткой выходит на темную долину, а свет от люстры (современной и очень дорогой) бросает заговорщические блики на стол. Пэрис кладет свои карты с профессиональной важностью.
– Я выиграла.
– Пэрис! Как?
– Я играю лучше, чем ты, – просто отвечает Пэрис. – Может, еще разок?
– Хорошо, – говорит Сиена, хотя проиграла уже три партии подряд. Она начинает мешать карты, замечая, что Чарли раскрасил червового туза в зеленый. «Это поможет мне узнать его», – думает она. Из нее получился бы прожженный карточный шулер.
– Как думаешь, почему она больше не просит Олимпию посидеть с Чарли? – спрашивает она Пэрис, энергично раздавая карты.
Пэрис пожимает плечами.
– Она не очень любит Олимпию, разве нет? И, может, она думает, что мы уже достаточно взрослые, чтобы присматривать за Дорогим Маленьким Чарли.
Сиена усмехается:
– Дорогой Маленький Чарли.
Это начало одной из их любимых старых игр.
– Он такой милый.
– Такой ангел.
– Совсем никаких проблем.
– Мой малыш!
– Он само совершенство. Конечно, он все еще ходит в подгузнике в три года и начинает истерить, если ты не даешь ему делать что-то так, как он хочет, но он действительно абсолютное совершенство.
Последняя фраза принадлежит Пэрис, которой всегда нужно переборщить.
– Но на самом деле, – говорит Сиена, украдкой глядя на свои карты, – мне кажется, он стал чуточку лучше.
– Это в чем?
– Ну, он не закатил истерику, когда мы ему не разрешили не спать сегодня. И он довольно мило ведет себя с Тотти.
– Поверю тебе на слово, – говорит Пэрис и эффектно кладет свои карты на стол. – Я выиграла.
Чарли лежит в своей кровати, но не спит. Ему слышно, как девочки внизу играют в одну из своих дурацких карточных игр. Они никогда не хотят делать интересные вещи с картами, например строить маленькие домики и прятать под ними игрушечных солдатиков. Они хотят просто говорить глупые выдуманные слова и думают, что они очень умные; всякие «уловки», и «козыри», и «червибубныкрестипики». Мамочка просит их научить Чарли, но Пэрис говорит, что он слишком тупой для этого. Но он не тупой. Он знает самые разные вещи. Он знает, что Тотти любит его больше всех; он знает, что мамочка иногда плачет по ночам; он знает, что Пэрис прячет батончики Mars в старой духовке; и он знает, что в доме есть мужчина, прямо в эту минуту, который наблюдает за ними.