Эмили уходит от Моники уже за полночь. Она не понимает, как так быстро пролетело время. Но, по крайней мере, это дало ей возможность немного протрезветь. Она выпила три эспрессо, и ее голова гудит. Она обнимает Монику в коридоре, уставленном антиквариатом, в числе которого – изогнутая стойка для шляп, напоминающая Эмили о «Витторио».
– Это был чудесный вечер. Спасибо.
Моника улыбается немного язвительно.
– Не стоит благодарности.
Пока Эмили едет домой в эту чернильно-черную ночь, она чувствует себя счастливее, чем за долгое время до этого. Она наконец нашла подруг в Италии. Конечно, они никогда не заменят Петру и ее английских друзей (и она понимает всего одно слово из семи, что они произносят), однако для начала неплохо. Но как сильно ей не хватало друзей, с которыми можно поговорить! Электронная почта – это, конечно, очень хорошо, но она скучала по этому уютному удовольствию – сидеть с подругами и просто болтать. Chiacchierata – так по-итальянски будет «болтать». Это слово очень похоже по звучанию на английское и очень подходящее, ведь итальянцы проводят за болтовней больше времени, чем любые другие известные ей люди. Стоя на углу улицы, сидя в летних кафе, задерживая движение на светофоре, высовываясь из окон, крича с одного балкона на другой. Chiacchierata, chiacchierata, chiacchierata.
Но, несмотря на то что ей это нравилось, в разговоре было несколько мрачных моментов. Ее беспокоит история Рафаэля и Кияры. В ней есть все более тревожные элементы сказки. Прекрасная принцесса, запертая в башне, прядет золото из тишины. Злой король, барон-разбойник, ускакал в горы и бросил ее. Верит ли она, что Рафаэль способен на это? Она не знает, она только понимает, что ей очень хочется думать о Рафаэле хорошо: он спасатель собак, принесший столь необходимое облегчение ее семье; единственный мужчина в мире, который считает, что она организованна. Она очень хочет, чтобы он остался на стороне ангелов.
Сворачивая на насыпную дорогу, она видит груду булыжников под брезентом, сдвинутую в сторону, похожую на призрака, и задается вопросом, чем именно занят Рафаэль там, на холмах. Раскопки кажутся вполне организованными: каждый день приезжают команды новых студентов Болонского университета со своими лопатами, совками и радиоприемниками. «Интересно, кто им платит?» – думает Эмили. Или они это делают исключительно для того, чтобы «приумножить человеческие знания»?
Вилла «Серена» погружена в темноту, сверчки стрекочут, как сумасшедшие. Эмили останавливается на минуту, чтобы вдохнуть аромат базилика, мелиссы и тимьяна из сада. Она понимает, что смирилась с тем, что травы растут там, где им вздумается, и что у нее никогда не будет идеального травяного садика. Пока она идет к задней двери, Тотти безумно лает. Глупая собака. Знает же, что это всего лишь она. Почему он себя так ведет?
– Ш-ш-ш, Тотти, – шикает она, открывая дверь, которая, как обычно, не заперта. Тотти восторженно приветствует ее, подпрыгивая и облизывая ей лицо, но тут же направляется через дом к парадной двери и снова начинает лаять.
– Тотти! – Эмили бежит за ним. – Тише! Ты разбудишь детей.
Тотти перестает лаять, но продолжает смотреть на дверь, скуля, склонив голову набок.
– В чем дело? – спрашивает его Эмили.
Входная дверь заперта (она знает, что это глупо, если задняя дверь открыта), а в холле темнота, в которой неприятно вырисовывается мебель из темного дерева. Она вспоминает ночь грозы и свои лихорадочные попытки найти спички. Эмили быстро включает верхний свет. Теперь все выглядит лучше, а мебель снова превращается в обычную, но Тотти продолжает смотреть на дверь и скулить. В раздражении Эмили поднимает тяжелую железную защелку и открывает входную дверь. Тотти с лаем вылетает в темноту, но в зоне видимости нет ничего, кроме подъездной дорожки, ее припаркованной машины и кипарисов – сплошная чернота.
– Видишь, Тотти, – говорит Эмили, выходя, чтобы позвать собаку. – Здесь ничего нет.
И только повернувшись к дому, она видит череп на своем крыльце.
Глава 7
В эту ночь Эмили снится Майкл. В этом нет ничего удивительного: с тех пор, как они расстались, он снился ей каждую ночь почти год. Ужасные, душераздирающие сны, где они снова вместе. Эмили просыпалась, окутанная счастьем, понимала, что все это было неправдой, и чувствовала, как реальность пробирается обратно с холодным рассветным солнцем.
Но в этот раз она просыпается странно напуганной. Комната выглядит холодной, пустой, на белые стены резкими полосами падает свет утреннего солнца. Муха, одна из последних, которые остались от этого лета, беспомощно жужжит между балок. Все так, как и должно быть. Так почему она так нервничает, словно ждет, что что-то случится?
Церковные колокола, звенящие по всей долине, заставляют ее подпрыгнуть. Конечно, сегодня воскресенье. События прошлой ночи медленно возвращаются к ней. Книжный клуб; радость разговоров и смеха с другими женщинами; поездка домой; дом, такой спокойный в лунном свете; Тотти, лающий на дверь; череп на крыльце.
Она не знала, что делать с черепом. Она не хотела заносить его в дом и не хотела, чтобы дети нашли его утром. В конце концов она подняла его и отнесла на террасу, где стояло барбекю, прикрытое брезентом. Дорогое черное, блестящее барбекю было одним из приобретений Пола, но Эмили никогда им не пользовалась. У них была уличная печь для пиццы, гораздо более простая в обращении, и ее не нужно было бес-конечно чистить и смазывать. Поэтому Эмили подняла череп (он оказался на удивление легким), положила его в барбекю под брезент и отправилась обратно в дом в компании счастливого Тотти, скачущего рядом с ней.
Кто мог положить его туда? Черепа там не было, когда она уезжала в книжный клуб, потому что она увидела бы его, когда садилась в машину. Мысли о том, что кто-то проник в темноте в дом, пока дети были одни, и оставил на крыльце череп, навевали ужас. Зачем? Это было предупреждение? И если да, то о чем? Внезапно она вспоминает Рафаэля. Он думает, что нашел чьи-то тела. Имел ли он в виду скелеты? Этот череп из той недавней мрачной находки или же он этрусский? Она понятия не имеет, как отличить древние кости от современных. Сверкающий в темноте череп явно выглядел чистым и белым. Стоит ли рассказать Рафаэлю? Она слышит в голове голос Моники, ясный, как колокольный звон: «Рафаэль свел ее с ума, держал взаперти, оставил умирать». Насколько она доверяет Рафаэлю?
Дрожа, Эмили встает и принимает горячий душ. Пока она моется, вламывается Чарли и требует, чтобы она пустила его к себе. Держа его скользкое мокрое тело под струями воды, она думает, кто же ненавидит ее настолько, чтобы попытаться напугать ее и детей до смерти. Олимпия? Ей определенно не нравится Эмили, но Эмили кажется, что Олимпия не стала бы пугать своего любимого Чарли. И почему череп? Есть ли в этом какой-то зловещий смысл, о котором она не подозревает? Пол был большим поклонником «Крестного отца», и она вспоминает, как персонаж одного из фильмов получил послание в виде дохлой рыбы. По-видимому, это значило, что какой-то бандит «уснул с рыбами»[92]. Был ли череп предупреждением, что она скоро умрет? Пепел к пеплу, прах к праху?
«Чушь», – говорит она себе, бодро вытирая Чарли; она увлеклась зловещими фантазиями на тему мафиози. Ведь это Тоскана, а не Сицилия. Череп, скорее всего, был шуткой из-за всех этих археологических работ на ее землях. «Не очень смешная шутка, – мрачно думает она, спускаясь вниз с Чарли, – но все равно шутка».
Она делает Чарли завтрак и, пока он радостно играет с машинками, быстро выходит на террасу. Девочки еще спят, Тотти гоняет кроликов в оливковой роще. Прекрасное утро, спокойное и золотистое, еще немного туманное в долине и свежее из-за первой слабой осенней прохлады. Колокола весело звонят, когда Эмили приближается к жуткому зеленому брезенту. Может быть, его там не будет. Может быть, это все был сон. Она осторожно приподнимает край брезента.
– Миссис Робертсон!
Эмили вскрикивает и роняет брезент. Рафаэль стоит, усмехаясь, под виноградными листьями, рядом с Тотти.
– Что такое? – спрашивает он. – Совесть нечиста?
– Ты просто напугал меня, вот и все.
– Я думал, мы договорились, что я не убийца с топором.
Эмили громко смеется:
– Не глупи. Просто удивилась, увидев тебя так рано.
Рафаэль смотрит на свои часы.
– Не так уж и рано. Я на раскопках с восьми.
– Сегодня воскресенье, – говорит Эмили. – День отдыха и все такое.
– По моему мнению, отдых переоценен, – отвечает Рафаэль. – Теперь ты мне расскажешь, что под тем брезентом?
Пожав плечами, Эмили откидывает брезент, показывая череп, злобно ухмыляющийся в утреннем солнце.
– Dio mio[93], – выдыхает Рафаэль. – Где ты это взяла?
– Кто-то оставил его на крыльце вчера ночью.
– Мой бог, – он подходит ближе, с минуту смотрит на череп, а затем, словно итальянский Гамлет, поднимает и крутит его в руках.
– Он этрусский? – спрашивает Эмили. Рафаэль смеется.
– Этрусский! Боже, нет, он современный. Сотня лет максимум.
Эмили снова поражается его пониманию слова «современный».
– Может, он… ну, знаешь… от других тел? Тех, которые ты нашел.
Рафаэль качает головой.
– Откуда ты знаешь? Ты проверял?
Вместо ответа Рафаэль протягивает ей череп. Внизу стоит штампик с крошечным номером 192.
– Что это? – спрашивает Эмили, дрожа при мысли о концентрационных лагерях, где у узников были татуировки с номерами на руках.
– Я думаю, что это экспонат. Из медицинского колледжа или музея. Понимаешь, они ставят номера только на части скелетов.
– Но как он попал сюда? – почти скулит Эмили.
– Я не знаю, – говорит Рафаэль, – но у меня есть догадки.
Днем Эмили сидит на террасе, отвернувшись от брезента, и пытается писать свои «Мысли из Тосканы». «Воскресное утро на вилле “Серена”…» – печатает она и останавливается, чтобы глотнуть воды. Боже, она совершенно обезвожена. Должно быть, дело в эспрессо, что она выпила вчера вечером после вина. Ей слышно, как Чарли возится с плюшевыми игрушками. Он заставляет тигра съесть Маугли, что весьма тревожит Эмили. Сиена ушла куда-то с Джанкарло, а Пэрис повела Тотти на прогулку.