Мой младший ребенок до смерти избалован. Ему всего три, но он умеет устраивать истерики на двух языках. Он скучает и плачет по нашей уборщице, чудовищной Олимпии, но я не позволю ей сидеть со своим ребенком, потому что она ненавидит меня.
А я? Я сижу на террасе и пытаюсь писать колонку. Мне сорок один, и я вешу на двенадцать килограммов больше, чем должна. Мой муж ушел от меня к женщине помоложе, и у меня нет денег. Мои единственные активы – этот дом, серая «Альфа Ромео» и мое неожиданное убеждение, что я смогу справиться со всем этим беспорядком. И мои друзья.
Глава 9
Чем выше они поднимаются в горы, тем сильнее ощущается осень. Пока помятый джип Рафаэля маневрирует по ухабистой дороге к Бадиа-Тедальде, Эмили замечает, что листья на деревьях становятся все желтее с каждым смертельно опасным поворотом асфальта. Наконец они доезжают до аллеи полностью желтых деревьев, как будто проделали путешествие не только в пространстве, но и во времени.
Какое-то время Эмили развлекает себя, глядя на три дорожных знака, которые мелькают каждые несколько километров. Первый знак выглядит как пара гигантских силиконовых грудей, которые обозначают холмы. Следующий – праздничная, рождественская снежинка, которая, должно быть, предупреждает о сильных снегопадах зимой. И наконец очаровательное изображение оленя, который радостно перепрыгивает через дорогу. Груди, снежинка, олень; в конце концов в ее сознании они сливаются в одного чудовищного заснеженного оленя с силиконовой грудью. Эмили закрывает глаза. У нее заложило уши, поэтому она думает, что они уже достаточно высоко.
– Мы почти приехали? – спрашивает она, словно пародируя собственных детей.
Рафаэль бросает на нее взгляд:
– Еще десять минут. Эта дорога очень медленная.
Поскольку он вел машину как Михаэль Шумахер на подъемах, она предполагает, что это всего лишь фигура речи.
Горы покрыты густым лесом, время от времени где-то поблескивает белый камень. Тут и там видны вспаханные поля, коричневая плодородная земля и белые коровы, пасущиеся на крутом склоне холма. Далеко внизу она видит озеро, приток Тибра, между Сансеполькро и Пьеве-Санто-Стефано.
– Очень дикие земли, – говорит она Рафаэлю. – Я почти вижу бандитов, затаившихся в лесах.
Рафаэль смеется:
– В конце концов, это бандитская страна. – Потом добавляет: – Во время войны эти холмы назывались Готской линией; это была последняя линия обороны, отделявшая партизан от фашистов. Говорят, за каждым деревом прятался партизан.
Готская линия, линия Готик. Название вызывает у Эмили странную смесь страха и завороженности.
– Здесь было много сражений? – спрашивает она.
– Да, – говорит Рафаэль, ускоряясь, чтобы вписаться в поворот. – Партизаны против фашистов, берсальеры[95] против партизан, иногда партизаны против партизан.
Эмили закрыла глаза, чтобы не смотреть на дорогу. Когда она открывает их снова, они подъезжают к городу, расположенному на самой вершине холма. Мимо пролетают груди, снежинка, олень.
– Кто такие берсальеры?
– Первоклассные итальянские войска. Одни решительно оставались профашистами. Другие нет. Мой дедушка был коммунистом, воевал в Испании. Можешь представить, как это прославило мою семью.
Эмили совершенно забыла, что Рафаэль родился в Монте-Альбано. Его американский акцент, его археологический жаргон, его забавный, слегка рассеянный вид – все вместе создают образ чужака. Кого-то, кто появился из ниоткуда. Со вспышкой молнии.
– Что случилось с твоей семьей? – спрашивает Эмили.
– Ну, у моих прабабушки и прадедушки была траттория.
– Что?
Рафаэль удивленно смотрит на нее.
– Ресторан. Что в этом такого странного? Как бы там ни было, поначалу немцы приходили в ресторан поесть каждый вечер. Они были очень дружелюбны, хотя знали, что у владельцев сын – коммунист. Они всегда оставляли много чаевых. Понимаешь, у немцев были… monete di guerra… военные деньги, которые можно было потратить только в Италии. Поэтому они всегда оставляли много чаевых. Но потом немцы ушли и приехали СС. И все изменилось.
– Что произошло?
– Многие люди просто уехали из города, укрылись в холмах.
Он машет рукой в сторону леса, который возвышается, темный и неприступный, с другой стороны дороги.
– Где они прятались?
– У кого-то были охотничьи домики или просто укрытия для животных. Кто-то жил в пещерах.
– Правда?
Рафаэль смеется.
– Да, правда. Это были отчаянные времена. Тебя могли расстрелять за укрывательство партизана. Могли расстрелять за что угодно, на самом деле. Однажды утром эсэсовцы устроили облаву на всех молодых парней, включая двух младших братьев моего дедушки, и собирались расстрелять их на городской площади. Но потом пришел приказ сверху, и их отпустили. Так было всегда. Сегодня немцы делятся едой и напитками с горожанами, а в следующую минуту они в них стреляют.
– Что случилось с братьями твоего деда?
– Один стал членом «Цихеро», лучшего партизанского отряда на холмах. Его убили во время восстания в Генуе. Другой не высовывался и разбогател.
– Я никогда не слышала о восстании в Генуе.
Рафаэль смеется.
– Ничего удивительного. Историю пишут победители, и англичане искусно вычеркивают из нее любые примеры итальянского героизма.
Эмили пытается придумать, чем бы возразить, но при мысли об итальянцах на войне ей приходят на ум лишь военнопленные с грустными глазами на острове Мэн или Муссолини, висящий вверх ногами рядом со своей любовницей. Единственное, что она помнит об итальянской армии, – это анекдот про танки с пятью задними передачами. Ей кажется, что не стоит делиться этим с Рафаэлем.
– А твой дед? – спрашивает она.
– Его убили в Испании. Мой отец никогда его не знал.
– А твои родители живы?
– Нет. Отец умер около пяти лет назад, а мама в прошлом году. А твои?
– О, они еще живы. Они живут в Англии, в маленьком городке под названием Адлстон.
– Повезло тебе.
– Что? А, да, наверное, повезло, – Эмили никогда не думала об этом в таком ключе. В ее мире родители все еще живы, ходят играть в лото, возможно, имеют таймшер в Испании. Все это невероятно далеко от отчаянных партизан, сражавшихся среди холмов, от фашистов, воюющих против коммунистов, или гражданской войны в Испании. Ее дедушка был на войне; кажется, он участвовал в высадке в Нормандии. Но это больше похоже на учебники истории, чем на реальную жизнь. Она смутно помнит фотографию дедушки и других солдат возле захваченного немецкого танка и историю о том, как у него в колене осталась шрапнель («До живота дошла, – рассказывала ее бабушка, – и застряла в тонком кишечнике»).
Они добираются до города, и Рафаэль паркует джип на углу главной площади. На ней есть несколько магазинов и кафе с летними столиками, за которыми молча сидят трое пожилых мужчин и с подозрением за ними наблюдают. В дверях дома напротив женщина ощипывает курицу.
– Может, выпьем кофе? – спрашивает Эмили.
– «Кофе», – передразнивает ее Рафаэль. – Только англичане говорят «кофе». Давай выпьем капучино, – он произносит последнюю фразу высоким голосом с сильным английским акцентом. Эмили это кажется довольно обидным.
Они шагают мимо кафе (старики, как загипнотизированные, поворачиваются, чтобы посмотреть на них) навстречу современному зданию, на котором написано: «Информация». Внутри – маленький офис для туристов, с картами в рамках, фотографиями на стене и плюшевым волком в коридоре.
Рафаэль быстро и неразборчиво переговаривается о чем-то с девушкой за столом, и она выходит из комнаты.
Он поворачивается к Эмили.
– Она ушла позвать Стайн. В библиотеку.
– Стайн?
– Мой друг. Судебный археолог.
Стайн оказывается роскошной светловолосой датчанкой метр восемьдесят ростом.
Эмили, которая ожидала увидеть бородатого мужчину средних лет, на мгновение удивленно замолкает.
– Приятно познакомиться, – говорит Стайн по-английски, протягивая руку. – Ты дама со скелетами.
Эмили не очень нравится воспринимать себя в таком ключе, но ей удается улыбнуться и поздороваться.
– Строго говоря, это не мои скелеты, – произносит она.
– Но я думала, они на твоей земле, – отвечает Стайн.
Эмили поворачивается к Рафаэлю, который смотрит в сторону. Она не осознавала, что холмы с пещерами и скелетами официально находятся на ее земле. Теперь ей интересно, не по этой ли причине Рафаэль взял ее с собой сегодня.
– На границах твоей земли, – поспешно уточняет Рафаэль. Потом, поворачиваясь к Стайн, добавляет: – Я думаю, что они современные.
Эмили впервые об этом слышит.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Стайн.
Рафаэль смотрит на нее.
– Я не проводил раскопки, но нашел челюстную кость. Думаю, что видел пломбу.
– Но тогда они, должно быть, совсем недавно там появились, – говорит Эмили, вспоминая череп под номером 192, который Рафаэль унес с собой. Неудивительно, что он так быстро выяснил, что тот не от его скелетов. – Разве не следует обратиться в полицию?
Рафаэль отклоняет идею с полицией, пожимая плечами.
– Я решил, чтобы сначала на это взглянула Стайн. Не хочу, чтобы участок потревожили.
Эмили понимает, что он думает о своих этрусках. В его представлении они важнее, чем недавно умершие. Но потом Рафаэль говорит:
– А еще я думаю, что они были там похоронены.
Стайн резко охает, но Эмили не понимает, что это значит.
– Что ты хочешь сказать? – спрашивает она.
– Я думаю, что их похоронили намеренно, – объясняет Рафаэль. – Это не чья-то могила, нет никаких знаков ритуального погребения, но навряд ли они умерли от естественных причин. Их уложили в землю, засыпали сверху землей. И растительность отличается.
– А это что значит?
Ей отвечает Стайн:
– Захоронение – это повреждение, – говорит она на безупречном, мелодичном английском. – Некоторые называют это следами вмешательства. Когда копают могилу, разрушаются верхние слои почвы, глины и так далее. А когда могилу