– Она сразу узнала кольцо?
– Да, как только она его увидела, то начала кричать. Там еще был крестик, но непохоже, что она его узнала. Она просто продолжала кричать, что это было кольцо ее отца.
– Что ты сделала?
– Я попыталась ее утешить, но она просто стряхнула мою руку. Она цеплялась за Чарли и плакала в его волосы, поэтому он, конечно, тоже плакал. Даже девочки испугались. Вообще, ситуацию спасла Стайн. Она подошла к Олимпии и сказала: «Теперь вы можете его похоронить». Это действительно ее успокоило. Но потом нам нужно было как-то перевезти кости, поэтому я позвонила Романо и спросила, может ли он пригнать свой трактор.
– Ты позвонила Романо?
– Да. А почему нет? Он же наш ближайший сосед.
– Отец Романо был мэром здесь во время войны. Убежденным фашистом.
– Не может быть! Серьезно?
– Да. Это легко доказать, потому что какое-то время все фашисты называли своих детей Романо и Романа. Поэтому, если встречаешь итальянца определенного возраста по имени Романо… Понимаешь, если ты называл своих детей так же, как звали кого-то из детей Муссолини, тебе полагались выплаты, так что повсюду было много Романо, Витторио и Эддов.
– Но Романо очень уважительно обращался с телами. Перекрестился и все такое.
Моника фыркает.
– Это просто суеверный рефлекс. Они тут все это делают: крестятся, молятся Деве Марии, а потом продолжают жить как жили.
Они сидят на пьяцце за чашкой кофе. Чарли торжественно доедает мороженое. Сейчас конец октября, но еще достаточно тепло, чтобы сидеть на улице. Через площадь виднеется квартира Моники, эфемерный оазис цветов.
– Полагаю, вам пришлось вызвать полицию, – говорит Моника.
– Да, конечно, хотя Рафаэль не хотел. Он беспокоился о своих драгоценных раскопках, но Стайн настояла.
Моника улыбается.
– У него очень авторитарные настроения, у этого Рафаэля.
– Как и у всех итальянцев, – парирует Эмили.
Моника весьма самодовольно улыбается.
– Это правда. И что полиция сказала?
– О, они нам задали много вопросов. Рафаэль не показал виду, что знал о телах еще за несколько недель до этого. Они решили, что он их только что обнаружил. Он, кажется, знал кого-то из полицейских, все время называл его Тино.
– Агостино Пьери. Они в школе вместе учились.
– Господи, Моника, всех-то ты знаешь.
Моника вздыхает.
– Это самый большой минус жизни в городе, где родился. Ну, один из самых больших, по крайней мере.
– В общем, полиция увезла тела. Олимпия немного успокоилась, поэтому я предложила ее подвезти, но она ответила, что хочет пойти в церковь.
– Само собой! Надеюсь, ты все же подвезла ее.
– Конечно. Я подвезла ее до церкви. Дон Анджело был там, поэтому я оставила их наедине.
– Уверена, что старый псих был вне себя от счастья.
– Вообще, он выглядел довольно потрясенным. Я осознала, насколько он стар.
– О, он еще миллион лет протянет, эти религиозные психи всегда долго живут.
– В общем, он на следующей неделе похоронит тела. Будет погребальная месса. Уверена, ты тоже приедешь.
Моника качает головой.
– Лучше пусть меня закопают. Только не говори, что ты идешь.
Эмили становится неловко.
– Ну, я подумала, что должна.
– Эмили! – взрывается Моника.
Чарли с чавканьем доедает мороженое и смотрит на маму, чтобы проверить, заметила ли она. Нет, слишком занята болтовней. Слова, слова, слова. Слова, голова, трава, дрова. Английские слова забавные, когда их рифмуешь. Итальянские слова рифмуются постоянно. Bello bimbo[102]. Ему постоянно это говорят. Пэрис смеется, но она просто вонючка. Только что зашел парень Сиены. Чарли он не нравится, хотя однажды тот дал ему жвачку, которую ему нельзя. Он спрятал ее в надежное место. Вот только не может вспомнить куда. Парень Сиены разговаривает с милой девушкой, которая всегда приносит ему особенные трубочки. Она говорит, что Чарли – ее особенный парень. А не он. Он просто вонючка. Вонючка, кучка, колючка.
– Разве это не парень Сиены? – спрашивает Моника.
– Нет, – отвечает Эмили. – Они расстались. Она говорит, что не хочет это обсуждать.
Когда Эмили возвращается домой, там стоит тишина. Сиены нет дома, а Пэрис, видимо, отправилась погулять с Тотти. После теплого утра воздух стал свежее и дует холодный ветер, более известный здесь как трамонтана. Эмили готовит обед для Чарли и для себя и включает центральное отопление. На самом деле в Италии запрещено законом включать отопление до первого ноября, но никто не обращает на это внимания. Эмили слышит, как котел оживает, и представляет, как она включит фильм и прижмется к Чарли на диване. Особое удовольствие. Может, она даже поспит десять минут.
В гостиной Эмили видит, как что-то яркое блестит на каминной полке. С мыслью, что это могут быть деньги (у нее вечно нет евро на тележку в супермаркете), она подходит ближе и видит, что это крестик, тот самый крестик, который нашли на теле Карло Белотти. Должно быть, полицейские оставили его здесь. Она вспоминает, как они спрашивали у Олимпии, нужен ли он ей, и та сказала «нет», она хотела оставить только кольцо.
Эмили стоит с крестиком в руке несколько минут. Он маленький и выглядит так, словно был когда-то прикреплен к чему-то еще, может, к четкам. Очевидно, что он недорогой: металл заржавел, эмаль местами откололась. Пусть так, но Эмили все равно задается вопросом, почему Олимпия, которая держала кольцо отца так, словно это была святая реликвия, совершенно не заинтересовалась крестиком. Для католиков ведь важны такие вещи. А Олимпия весьма убежденная католичка; Эмили видела, как она ходит на мессу в полном облачении: в платке, с молитвенником и гигантскими четками. Почему она не оценила это доказательство веры ее отца?
Эмили снова смотрит на крестик. Он аккуратно помещается в ее ладони и довольно красивый. У него изогнутые углы, как у коптского креста, но украшений на нем нет. (Она вспоминает английский рассказ о двух девочках, которые сравнивали распятия и недоумевали, почему «то, что с маленьким человечком», дороже.) На этом кресте нет страдающего и умирающего маленького человека. И все равно Эмили кажется, что он заслуживает некоторого уважения. Она кладет его на верхнюю полку, подальше от Чарли и Тотти, рядом с фотографией девочек в Хэмптон-Корт.
Эмили и Чарли успели посмотреть половину «Книги джунглей», когда дверь с грохотом распахивается и в гостиную влетает Тотти, запрыгивая на диван.
– Лежать! – приказывает Эмили, стараясь звучать строго.
Тотти просто глупо скалится. Чарли его обнимает.
– Ему нравится на диване, мам.
– У него есть собственная прекрасная корзинка.
– Ему нравится здесь. – Тотти и Чарли вместе устраиваются смотреть фильм. Через пару минут приходит Пэрис.
– Привет, милая, – говорит Эмили. – Ты кормила Тотти?
Пэрис пристально смотрит на нее.
– Да, – отвечает она.
Эмили отчаянно пытается выглядеть непринужденно.
– А сама что-нибудь ела?
– Да, – говорит Пэрис. – Я поела хлеба.
– Как насчет холодной пиццы? Там осталось немного в холодильнике.
– Я поела хлеба, – спокойно повторяет Пэрис. Эмили решает не давить. За последние несколько недель Пэрис стала есть намного лучше. У Эмили даже появилась надежда, что Пэрис наберет пару килограммов.
– Вы хорошо погуляли? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Пэрис, ложась на пол, чтобы посмотреть видео. – Я встретила Рафаэля.
– Да? Чем он занимался?
– Он осматривал место раскопок. Сказал, что хочет еще покопать, прежде чем дожди начнутся, но он уезжает на следующей неделе.
– На следующей неделе? – Эмили не очень понимает, почему так поражена. Она знала, что Рафаэль собирается в Америку, просто не думала, что так скоро. А еще она чувствует себя глубоко оскорбленной тем, что он не поделился с ней своими планами; просто позволил ей узнать об этом из чужих уст – от Пэрис.
– Да. После похорон. Ну, тех похорон известных скелетов.
Сиена и Пэрис заняли полуироничную позицию собственниц по отношению к скелетам, найденным на их земле. Они называют их Луиджи и Марио – в честь двух персонажей с телевидения.
– Я сегодня узнала их настоящие имена, – говорит Эмили и рассказывает Пэрис о статье из газеты.
Пэрис впечатлена.
– Круто. Значит, они были настоящими борцами за свободу.
– Да, полагаю, что так.
– Я бы тоже занималась чем-то таким, если бы родилась в те времена.
Эмили вздыхает.
– А я уверена, что была бы слишком напугана. Мы просто не можем себе представить, каково это, когда твой город захвачен вот так.
– Лондонцы пережили Большой блиц, – отмечает Пэрис. Она изучала Вторую мировую войну, еще когда училась в английской школе.
– Это, должно быть, тоже ужасно. Но страшнее, кажется, знать, что враг живет прямо в твоем городе, и не понимать, кто друг, а кто предатель. Не знать, соглашаться на сотрудничество или сражаться.
– Я бы сражалась.
– Я так и думала. – Эмили боится, что сама она – прирожденная соглашательница.
– Сражаться нехорошо, – вставляет Чарли добродетельным голосом, не отрывая глаз от экрана.
– Да, все правильно, Чарли, – говорит Эмили. – Просто иногда все намного сложнее.
Сиена в церкви. Она не совсем понимает, как так получилось. Знает только, что не хотела идти домой после школы и особенно не хотела идти на пьяццу, где, скорее всего, увидела бы, как Джанкарло пускает слюни на Анджелу. Она думала просто прогуляться, но резко похолодало, а Сиена никогда не была поклонницей активности на свежем воздухе, в отличие от Пэрис. Она хотела пойти в какое-нибудь тихое и теплое место, а потом каким-то образом очутилась на узких ступеньках, что вели от пьяццы к церкви.
Церковь пахнет свечами и цветами. Красный свет мерцает на алтаре, который, как думает Сиена, должен символизировать что-то важное, но она не знает что. Здесь темно и пусто, если не считать пожилого мужчину, стоящего на коленях у перил алтаря. Сиена проскальзывает на скамью. Она не становится на колени; для нее это слишком неловко, хоть здесь боль-ше никого и нет. Она просто садится, закутываясь в свою красную куртку, думает о Джанкарло и о пугающей пустоте в том месте, где раньше были ее чувства к нему.