Но, даже несмотря на это, прощание с ними оказалось большим облегчением. Эмили уже начала бояться разговоров матери о том, что Пэрис худая; что Тотти грязный (отношение Джинни к Тотти не изме-нилось: она обходила его стороной, словно он был собакой Баскервилей); что Эмили, возможно, стоит вернуться к Полу. «Но я не хочу возвращаться к нему», – простонала Эмили в конце концов. Губы Джинни буквально исчезли с лица от неодобрения: «Что ж, извини. Я воспитывала тебя по-другому». Эмили что-то не припоминает, чтобы Дэвиду досталось хоть вполовину так же, когда он ушел к Линде от Сью (или к Келли от Линды).
Дети тоже с облегчением помахали бабушке с дедушкой. Надо признать, они вели себя очень хорошо. Сиене, конечно, это было несложно. Она всегда была любимицей Джинни, и ей достаточно было только улыбаться и красиво выглядеть, чтобы удержать свои позиции. Но Пэрис проявила поистине ангельское терпение к постоянным комментариям по поводу ее веса, угрюмости и ее загадочного «кавалера». Здесь снова помог Тотти. Как только бабули становилось слишком много, Пэрис хватала собаку и шла гулять. Уходить гулять в одиночестве – это истерика, а вот с собакой – просто обычное полезное дело. Чарли же постоянно спрашивали: «А волшебное слово?» – и сравнивали (не в его пользу) с Эшли. Но ему было все равно. Он был слишком занят, катаясь на велосипеде (колеса-стабилизаторы уже отвалились) и играя с гигантским говорящим Барни, – ужасно раздражающим подарком от Пола.
Пол был единственной ложкой дегтя. Эмили пришлось согласиться, чтобы дети приехали к нему на неделю в конце января. По-видимому, за все платит Пол; Эмили не стала спрашивать, откуда у него деньги. Она боится поднимать эту тему. Пол пообещал приехать в Форли, чтобы забрать детей, но расстаться с ними (пусть и на неделю) будет в сто раз тяжелее, чем с родителями. Тут смешанных чувств у нее не будет.
Когда она проводила родителей и вернулась, то обнаружила записку, что нужно перезвонить Джайлзу из газеты («Какой-то напыщенный козел звонил, можешь перезвонить ему?» – дословная формулировка Пэрис). Она перезвонила и получила неприятную, можно даже сказать, совершенно неожиданную новость, что газета отказывается от ее колонки.
– Но почему? – спросила она, одновременно мысленно твердя себе: «Только не принимай близко к сердцу».
– Если честно, дорогая, она себя изжила.
– Изжила?
– Да, знаешь. Немного утратила свою магию.
Эмили знала. Она очень старалась оставаться лиричной, рассказывая о грибах porcini и закатах над оливковой рощей, но реальность настойчиво продолжала пробираться в ее рассказы.
– Например, – продолжил Джайлз, – когда ты написала о своем разводе.
– Ну я же не могла притворяться, что ничего не происходит? Продолжать писать о супруге, словно он милый маленький беспомощный человечек, когда он все это время проводил со своей новой пассией.
– Не понимаю, почему нет. Многие так и делают.
– Ну а я – нет.
– В общем, дорогая, я думаю, что вся эта история с Тосканой уже некоторое время как сдулась. Сегодня в моде Словакия. Без обид и все такое.
Без обид. Да, наверное. Теперь, когда она сняла розовые очки, писать колонку становилось все труднее. Ей хотелось поведать о телах на склоне холма, об отчаянных поисках Моникой мужчины, о проблемах женщин с анорексией в стране изобилия. Было сложно продолжать писать про те же старые воскресенья, когда ей хотелось рассказывать о правдивой жизни в Италии: намного богаче, глубже и мрачнее, чем она могла себе представить, когда начинала вести колонку «Мысли из Тосканы» два года назад.
Деньги – вот настоящая проблема. Колонка была единственным источником дохода Эмили. Джайлз, успокаивая свою совесть, предложил ей пару обзоров и специальную статью на тему «Жизнь в Тоскане два года спустя», но на этом все. У нее в банке десять тысяч фунтов; хватит на полгода, если быть разумной (вилла «Серена» не в ипотеке, но коммунальные счета огромны). Ее вторым новогодним пожеланием себе (после похудения) становится найти новую работу. И побыстрее.
Эмили стоит у зеркала, собираясь на новогоднюю вечеринку у Антонеллы. Кажется, прошло много времени с тех пор, как она себя рассматривала, если не считать испуганных взглядов на свое отражение в витринах магазинов: растрепанные волосы, юбка неправильной длины. Сейчас она рассматривает себя почти с научным интересом. Ее волосы все еще не тронуты сединой – она считает, что в сорок один год это неплохо, – но они лохматые и давно требуют стрижки. К тому же ее темные кудри невыгодно контрастируют с белым тревожным лицом. Когда она успела стать такой бледной? Летом она была очень загорелой (Эмили старомодно считает, что загар – это очень красиво). Но сейчас она похожа на привидение. Глаза слишком темные, как, к сожалению, и круги под ними. Откуда они взялись? Она всегда гордилась своим свежим, здоровым лицом, которому почти не нужен был макияж, только тушь и помада. Теперь, кажется, ей понадобятся вся косметика Elizabeth Arden и целый чан масла OLAY. Кожа выглядит сухой и похожей на мел, вокруг рта и в уголках глаз появились новые морщины. «О господи, – думает она, рассматривая себя ближе, – я наконец превратилась в свою мать».
Она делает шаг назад, и отражение в зеркале шокирует ее еще больше. Как, черт побери, она умудрилась так растолстеть? Она смутно понимала уже какое-то время, что пора сесть на диету, но в отсутствие весов ей удавалось закрывать глаза на ужасную действительность. Вокруг живота собрались настоящие складки жира. Настоящие складки! И с рук свисает кожа. Грудь, которая всегда была ее главным достоинством, все еще красивая, но теперь не просто мило округлая, она кажется огромной. Чудовищно. Для такой понадобится лифчик с косточками из закаленной стали. Она позирует перед зеркалом, как модель Playboy. Нелепая женщина средних лет ухмыляется ей в ответ.
– Маму-у-у-уль! – зовет Чарли снизу. Эмили кидается одеваться. В конце концов, она же не хочет, чтобы Чарли потом всю жизнь питал отвращение к женщинам. Как она вообще могла переспать с Чедом? Более того, как Чед мог с ней переспать? (К своему удивлению, Эмили получила несколько электронных писем от Чеда после их встречи в Болонье. Он даже отправил ей рождественскую открытку, написав, что надеется скоро увидеться. Она не ответила.) Возможно, стоит уже навсегда отказаться от мужчин и просто толстеть и толстеть, пока ее не придется вытаскивать из виллы «Серена» старым фермерским подъемником. Эмили подходит к зеркалу и начинает тщательно краситься. К такому она пока не готова.
Маскируя темные круги под глазами, она думает о вечеринке Антонеллы. Она надела серьги (крошечные янтарные гвоздики), которые Антонелла подарила ей на Рождество. Эмили испытывает чувство вины за то, что ее благодарность омрачается чем-то, что, хоть она и не хочет этого признавать, похоже на ревность. Совершенно естественно, что Рафаэля привлекает Антонелла – красивая свободная женщина из его родного города.
Будем честны, в его фантазиях нет места толстой англичанке с тремя неуправляемыми детьми. Он явно был обходительным просто потому, что хотел заполучить останки этрусков. «Приходи посмотреть на мои гравюры» и все такое. «Ну, – произносит упрямый голос в ее голове, – а как же столик на день рождения Сиены? А как же то, что он помог Пэрис начать есть?» «Да ладно, – отвечает другой голос (отдаленно напоминающий Петру), – он просто проявил дружелюбие, вот и все. Друзья всегда делают подобное друг для друга. Надо признать, он ни разу не выказал ни малейших признаков симпатии, разве нет?» «Нет, – грустно говорит Эмили сама себе, нанося румяна на скулы, – не выказал». Она так давно никому не нравилась, что ей кажется, она бы этого даже не поняла. Чед не считается.
В День подарков ей позвонила Петра с неожиданными и немного выбивающими из колеи новостями.
– Угадай что, – Петра затаила дыхание, и ее голос звучал неуместно посреди печальных остатков Рождества (пакетов с оберточной бумагой, потрепанной мишуры, тарелок с остатками еды). – Я сделала это!
– Сделала что?
– Переспала с Дарреном. Помнишь – Джордж Клуни?
– Да ладно?
– Да, – торжествующе произнесла Петра, – на брайтонском пляже. Мы пошли гулять в ночь перед Рождеством, пили шампанское, разговаривали, он поцеловал меня, и вот.
– Что значит «и вот»?
– Ну, ты понимаешь, – засмеялась Петра. – Это было невероятно. Знаешь, такой секс, который бывает, когда ты подросток! Страстный и даже опасный. Это было потрясающе.
Эмили постаралась изобразить энтузиазм, но на самом деле это ее пошатнуло. У нее не было страстного, опасного секса, когда она была подростком. Майкл был первым мужчиной, с которым она переспала, а к тому времени она была девятнадцатилетней – уже не подростком. И секс с Майклом, конечно, был чудесным, но не страстным. Она была слишком неопытной, и ей почему-то никогда не хватало смелости прерывать его виртуозные действия своими просьбами. С Полом… что ж, с Полом секс с самого начала был страстным. Она вспоминает, как ее поразило чувство одиночества, появляющееся в постели с человеком, которого не любишь по-настоящему. А потом, когда она его полюбила, секс стал менее интересным. К тому времени как родились дети, он стал чем-то вроде домашнего тенниса: веселый, полезный, но не потрясающий. Она представить не может, чтобы даже в свои дни разврата после расставания с Майклом она занялась сексом на брайтонском пляже.
Эмили вздыхает и начинает одеваться. Она слишком опечалена для чего-то нарядного, поэтому останавливает выбор на любимых черных брюках и рубашке с оборками. По крайней мере, брюки стройнят, а рубашка открывает декольте, единственное место, где лишний жирок смотрится уместно. Она опрыскивается духами и снова оглядывает себя в зеркале. Нормально, если не подходить близко. «Как, скорее всего, и будет», – мрачно думает она, спускаясь вниз за Пэрис и Чарли. Сиена ушла гулять с друзьями, но Пэрис и Чарли идут на вечеринку вместе с ней. Антонелла сказала, что будет много молодежи. Эмили должна признать, что Пэрис восприняла приглашение довольно сносно: она почти не жаловалась.