– Зио! – Он обнимает старика, целуя в обе щеки. – Позволь мне представить Эмили Робертсон. – Эмили тоже встает, и Вирджилио протягивает руку. На ощупь она похожа на лист, хрупкий от старости.
– Не присоединишься? – спрашивает Рафаэль. Второй раз Эмили видит, как официант извлекает откуда-то стул, словно по волшебству. Вирджилио садится, протягивая трость другому кружащему рядом официанту.
– Шампанское, – говорит он. – Принесите шампанское.
– Si, синьор Вирджилио. – Официанты испаряются. Вирджилио поворачивается к Эмили. У него необычное лицо, похожее на портрет кисти Эль Греко: худое и эстетичное, с темными опасными глазами. Глазами Рафаэля.
– Так вы та дама с виллы «Серена»? – он говорит по-английски с сильным акцентом, но бегло.
– Да.
– Я много о вас слышал.
– Хорошего, я надеюсь, – нервно отвечает Эмили.
– Конечно, – Вирджилио чуть наклоняет голову. – Я слышал, что вы очень красивая, что у вас две чудесные дочери и один прекрасный маленький сын. Я слышал, что мой двоюродный племянник досаждает вам раскопками на вашей земле и заполняет ваш дом скелетами.
Официант приносит шампанское и театрально показывает его Вирджилио. Тот нетерпеливо машет рукой, чтобы его поскорее разлили.
Рафаэль смеется. Он выглядит очень расслабленным в присутствии своего пугающего двоюродного дяди.
– Да, это правда, я был жутким мучением для миссис Робертсон.
– Нет, – бормочет Эмили. – Ты был очень добр.
– Добр? – Вирджилио вопросительно смотрит на Рафаэля. – Вы говорите, был добр?
– Очень добр.
– Должно быть, он изменился, – отвечает Вирджилио просто. Он поднимает бокал. – Salute![126]
– Salute! – повторяют они хором. Такое чувство, словно они оказались в фильме; свечи на столе отбрасывают драматические тени на лицо Вирджилио и играют бликами на фужерах для шампанского. «Не хватает только музыки из “Крестного отца”», – думает Эмили.
– Какие новости про скелеты?
– Ну, ты знаешь, что мы похоронили их с почестями, – иронично улыбается Рафаэль.
– Да, – сухо отвечает Вирджилио. – Я не пришел на похороны, но Джованни и Ренато там были. Они говорят, что это было то еще зрелище. Анджело сделал честь всем нам.
– Так я слышал, – серьезно отвечает Рафаэль.
– Вы знали Карло Белотти? – спрашивает Эмили. Вирджилио широко улыбается, но несколько минут не отвечает. Затем говорит более мягким, чем за все время беседы, голосом:
– Да. Я знал его. Мы все знали его. Он был смельчаком, хотя поставил наши жизни под угрозу.
Эмили думает, что хоть все и называли Белотти храбрецом, каждый – Романо, Вирджилио, даже дон Анджело – добавил какое-то «но».
– Вы рисковали жизнью, укрывая партизан? – спрашивает она.
Вирджилио кивает, лицо его темное в полумраке.
– Да. Рамм, фашистский генерал, был ужасным человеком. Говорят, что в Лукке за восстание партизан он приказал бросить младенца в печь на городской площади. Приказал сжечь заживо, и чтобы семья смотрела.
– Господи! – в ужасе произносит Эмили.
– Да, – говорит Вирджилио с насмешливой улыбкой. – Думали, нам было легко быть зажатыми между фашистами, партизанами и американцами? Когда партизаны освободили Монте-Батталью для американцев, Рамм приказал уничтожить всю деревню. Даже я знаю, что это такое – когда тебя ведут на городскую площадь вместе с братом, чтобы там расстрелять. «Молитесь», – сказали они нам. Я помню, что просил Пресвятую Богородицу позаботиться о моей матери. Потом я гордился тем, что мои последние мысли были о матери.
– Но вас пощадили?
– Как видите. – Вирджилио делает жест, указывая на себя и, каким-то образом, на весь ресторан, на всю сияющую комнату с головами оленей и фотографиями заснеженных гор. И это тоже, словно говорит он, пережило фашистов, даже если и пришлось их сначала здесь кормить.
– Почему?
– Кто знает? Рамм, говорят, получал приказы сверху. Мы никогда не узнаем. Нас пощадили: моего брата Северино и меня. Его убили год спустя, во время восстания в Генуе.
– Ваш старший брат, дедушка Рафаэля, погиб в Испании, да?
– Да. – Вирджилио сочувственно протягивает ладонь Рафаэлю. – Да, бедняга Амадео. Это, конечно, его вина. Мы были братьями «Коммуниста». Поэтому Рамм нас так ненавидел. Даже сейчас некоторые люди в городе называют это место красным рестораном, il ristorante rosso. И все из-за Амадео. Земля ему пухом.
– Здесь ели фашисты, да? – спрашивает Эмили, думая, что красный ресторан, скорее всего, не сильно изменился за последние шестьдесят лет.
– Да. Не эсэсовцы, но первые немцы, которые пришли сюда. Моя мама всегда говорила, что они были джентльменами. Был один, которого она очень любила, он предупредил об эсэсовцах, посоветовал прятать драгоценности и уходить на холмы. Да, моей маме нравились те первые немцы. Если не считать картошку. Она всегда говорила, что они ели слишком много картошки. Так же, как итальянцы едят хлеб.
– К слову, – замечает Рафаэль, – твоя риболлита хороша как никогда. – И разговор плавно поворачивается к еде. Но Эмили, следя за жестом Вирджилио в сторону кухни, за его комплиментами повару, внезапно замечает то, что раньше ускользало от ее внимания. Между фотографией футбольной команды Монте-Альбано и пыльными бутылками кьянти на полке стоит человеческий череп.
Они едут домой сквозь ужасный дождь. Оба молчат, единственный звук – неумолимый стук дворников. Эмили рада, что они в джипе; его колеса бешено крутятся, поднимая их по насыпной дороге. Перед ее террасой образовалось озеро, и желоба прогнулись под тяжестью воды.
Рафаэль выключает мотор, но никто из них не двигается. Секунду фары освещают терракотовую виллу, мутную из-за дождя, но потом Рафаэль щелкает выключателем, и они погружаются в темноту.
– Спасибо тебе за чудесный вечер, – вдруг начинает лепетать Эмили. – Еда была прекрасной, и я была рада познакомиться с твоим дядей…
– Ш-ш-ш. – Рафаэль наклоняется к ней. – Время разговоров прошло.
Эмили открывает рот, чтобы возразить, чтобы попрощаться и выглядеть хладнокровной и полной достоинства и все такое. Вместо этого она тянется к нему и страстно, отчаянно целует, пока дождь грохочет по крыше.
Глава 9
Эмили просыпается и видит, что дождь закончился. Зимнее солнце льется сквозь окна, и Тотти храпит на кровати. Рафаэля нигде не видно. Записка на подушке, написанная на страничке из дневника, гласит: «Дорогая миссис Робертсон, ушел проверить, что дождь сделал с моими раскопками. Скоро вернусь. Р.». Эмили улыбается: мысль о том, что Рафаэль называет ее миссис Робертсон (после машины, после коридора, после лестницы, после спальни), кажется ей невероятно забавной.
Она открывает окно и вдыхает свежий холодный воздух. Все пропитано влагой, запахами травы, земли и мокрых листьев. «Я жива», – думает она радостно, глупо. Вчерашнее настроение безумного ожидания сменилось полновесным, ошеломляющим удовлетворением. «Кто бы мог подумать, – говорит Эмили себе, захлопывая окно и отправляясь в ванную, – что я ждала вот этого?» Оказаться в постели с Рафаэлем. Оказаться в постели (и на лестнице, и в коридоре, и т. д.) с Рафаэлем, и чтобы это было так откровенно превосходно. Никакой вины (она внимательно проверяет, нет ли ее признаков), никакого смущения, никакой агонии. Потом она уснула так крепко, как не спала годами, глубоким сном, который стер прошлое, настоящее и будущее, стер с лица Земли (да простит ее Бог) ее детей, ее бывшего мужа, фитнес-тренершу из Сайренсестера, мертвую жену, скелеты в пещере, выражение на лице Вирджилио, когда он рассказывал о войне.
Эмили быстро принимает душ, одевается и спускается. Тотти тревожно жмется к ее ногам (по необъяснимым причинам его забыли покормить прошлым вечером, и он хочет быть уверенным, что такого больше не повторится). Она заваривает кофе и начинает жарить бекон. «Сегодня, – радостно думает она, – сегодня настоящий английский день».
Она кормит Тотти (наконец!) и достает тарелки для завтрака. «Я должна вести себя спокойно, – говорит она себе, – нельзя отпугнуть его своей навязчивостью сразу после того, как мы переспали». Но, пока она прокручивает в голове эти мысли, сжимая апельсины с такой радостью, что зернышки выскакивают и рикошетят об стол, она сама им не верит. «На этот раз, – думает она, – я ничего не испорчу. На этот раз все будет просто идеально».
Наконец, около десяти часов, она слышит, как кто-то бежит (бежит!) по ступенькам террасы. Кухонная дверь распахивается, ударяясь о стену. Рафаэль стоит в дверях, лицо светится от счастья, от радости (она должна признать) куда большей, чем та, которую она видела вчера.
– Я нашел их! – кричит он. – Я нашел своих этрусков!
Часть IVВесна
Глава 1
Говорят, причиной всему дождь. Дождь, который лил всю ночь и смыл камни и грязь, обнажив кости в горе. Когда Рафаэль ушел от Эмили в то январское утро и отправился проверить место раскопок, он обнаружил, что половина холма была сметена грязным водопадом, который все еще мчался вниз со склона, после того как дождь прекратился. Остались лишь белые скалы Лунных гор и зияющая дыра в холме, от которой у Рафаэля подпрыгнуло сердце.
Упав на колени, Рафаэль начал отбрасывать грязь и камни руками. Дождь сделал более аккуратную работу, чем смог бы любой археолог, и на поверхности оказалось несколько больших серых камней. Под ними, примерно в метре, было отверстие – без сомнений, некий дверной проем. Забыв об Эмили, забыв обо всем, Рафаэль скреб и копал почти час, расширяя и углубляя дыру, находя новые, регулярно расположенные камни, похожие на гигантские строительные блоки. Потом очень аккуратно (ведь он не хотел быть похороненным под грязевой лавиной) Рафаэль просунул голову и верхнюю часть тела в отверстие, которое содеял.
Потом он вспоминал слова Говарда Картера, когда тот впервые увидел гробницу Тутанхамона. «Что ты видишь? – Потрясающие вещи». Рафаэль смотрел в темноту под холмом и знал, что работа его жизни завершена. Он знал, что ничто больше не будет прежним.