В общем, в Англии было хорошо. Я рада, что папа счастлив с Фионой. Они постоянно обнимаются и целуются – она называет его Полли! Фу! Но через какое-то время мне просто захотелось домой. Я постоянно думала о школе и своих друзьях здесь. Ладно, признаю, я думала об Андреа.
Когда он поцеловал меня в Новый год, я так удивилась! И немного испугалась, если честно. Да, я ответила на поцелуй, но потом не знала, как себя вести: надо ли держать его за руку, или разговаривать с ним как-то иначе, или просто сделать вид, что ничего не случилось. Он тогда спросил: «Все нормально, да?», и я сказала: «Конечно», но я не совсем понимаю, что он имел в виду. Для него было нормально целовать меня, хотя в действительности это было великолепно. Я волновалась, что не знаю, как целоваться, а оказалось, что и знать нечего! Я переживала, что мой нос будет мешать, но казалось, что носов у нас вообще нет! И я не имела представления, что делать с языком (не двигать им или шевелить каким-нибудь вульгарным способом), но, в конце концов, это не имело значения. Я просто делала то, что казалось правильным, и Андреа, кажется, все устроило. Конечно, он же Мужчина Постарше (ему 16). Наверное, в этом было дело.
Андреа писал мне, когда я была в Англии, и завтра мы встретимся в кафе после школы. Но сейчас я опять в сомнениях. Мы встречаемся? Я не знаю. Жалкое зрелище, понимаю, но я никогда ни с кем не встречалась раньше. Не то что Сиена, у которой в моем возрасте уже были толпы бойфрендов. Но мне никогда не нравился ни один мальчик до этого. Знаю, что звучит глупо, но я поняла, что мне нравится Андреа, когда я увидела, как он ест пиццу на Феррагосто. Обычно я ненавижу, как едят люди. Папа хлюпает супом, Сиена жует с открытым ртом, мама ест как-то неохотно, что очень раздражает, а Чарли – Чарли просто отвратительный. Но Андреа просто ел пиццу, аккуратно и чисто, без суеты. Это было похоже на то, как едят животные. Я не имею в виду, что он пускает слюни, как мой дорогой Тотти, но он просто ел ее, понимаете, не делая из этого события. Не устраивал спектакля, хо-хо. Это была еда, и он ее ел. Я оценила.
В общем, встречаюсь ли я с ним? С одной стороны, я хочу, но с другой – боюсь. Я не знаю, как быть чьей-то девушкой (Сиена, наверное, родилась с этим знанием), и я не хочу все испортить. Возможно, лучше просто остаться его другом. В смысле я знаю, как это делать. Но в то же время я хочу его снова поцеловать. Может, мы сможем быть друзьями, которые целуются. Я бы не отказалась.
Глава 2
Тоскана, два года спустя.
Спецвыпуск раздела путешествий
Эмили Робертсон
Два года назад мы с мужем влюбились в терракотовый дом на востоке Тосканы. В месте под названием Лунные горы. Это странное место, почему-то менее ухоженное, чем запад Тосканы, с цепью холмов вокруг Сиены и живописными крышами домиков в Сан-Джиминьяно. Горы, покрытые густыми лесами – последняя линия защиты от моря и варварских орд Римини, – выглядят негостеприимно в своих зимних шапках. Во время войны именно здесь проходила линия обороны немцев, Linea Gotica, Готская линия. В этих темных лесах и на скалистых горных перевалах отчаянно сражались партизаны, защищая свою страну от немецких захватчиков. Несомненно, многие итальянцы точно так же относятся к краснолицым туристам, которые щелкают фотоаппаратами и заполняют улицы каждое лето, громко жалуясь на жару и на то, что негде выпить нормального английского чая.
Итак, мы влюбились в дом, и любовь эта пережила грандиозный ремонт, пережила одиночество и отчужденность, пережила личные и профессиональные травмы. Чего нельзя сказать о нашей любви.
Дом, который назывался вилла «Серена», поначалу не представлял собой ничего интересного. Расположенный на вершине холма, на фоне четырех чернильно-черных кипарисов, он выглядел довольно устрашающе и больше походил на крепость, чем на семейный очаг. Раньше это был дом фермера, крепкий и четырехугольный, полный пристроек, конюшен и сараев, но он простоял без особого пригляда более десяти лет, а фермер к тому времени уже жил в современном бунгало с верандой в конце дороги. Вилла «Серена» успела обветшать: в высоких потолках гнездились летучие мыши, со стен падала штукатурка, а часть крыши провалилась, обнажая кусочек невероятно голубого тосканского неба. Но когда мы стояли там в ясный весенний день, среди обломков и помета летучих мышей, мы оба почувствовали первые безошибочные признаки любви.
Покупка обернулась настоящим кошмаром. Земля продавалась отдельно от дома, и почти сразу выяснилось, что у нас не было прав даже на собственную подъездную дорогу. Здание оказалось памятником архитектуры, и местный совет сначала запретил проводить ремонт. Но наш архитектор (очаровательный флорентиец по имени Массимо) не сдавался, и в конце концов вилла «Серена» стала нашей. Потом начался еще более долгий кошмар с ремонтом: сантехник, который работал только по средам; плотник, который вообще не работал; плиточник, который был такой чувствительной натурой, что ударялся в слезы, если слышал критику в свой адрес; штукатур, который ненавидел британцев, и в особенности – британских женщин. Но со временем дом нашей мечты начал обретать форму. Темные комнаты озарились светом, на месте бельевых шкафов появились роскошные ванные, мягкое освещение подчеркнуло низкие балки и замысловатую кирпичную кладку «елочкой», характерную для этой местности.
Примерно в это время я, гордая обладательница тосканского дома мечты, начала понимать, что ничего не знаю о месте, в котором мы поселились. О, я прочла все книги. Я, наверное, знала о тосканских традициях даже больше, чем местные жители, но я все равно была не своей. В отличие от моих детей: они ходили в местные школы и вскоре хорошо заговорили на итальянском. Одна из них страстно ненавидела Италию, но все равно была своей. А я со своим итальянским разговорником и аутентичными тосканскими рецептами горохового супа была аутсайдером.
Случились две вещи. Во-первых, мой муж ушел от меня. Оглядываясь назад, я понимаю, что этого следовало ожидать. Он появлялся дома все реже и реже, иногда даже не распаковывал чемодан. Дома он вел себя как незнакомец. Постоянно получал загадочные сообщения и письма, которые сразу же удалял. Он забыл о моем дне рождения, но, кажется, помнил слова каждой сопливой песни о любви, когда-либо написанной. Он напевал в ванне и на террасе, когда был один. Когда я появлялась, он замолкал. А хуже всего то, что он, казалось, забыл о своей любви к Италии и ныл о том, что банки поздно открываются, что жители плохо паркуются. Я была в Италии чужой, но он был там чужим еще больше. Он не понимал даже простейших предложений на итальянском и упорно произносил «г» в “tagliatelle”. Очевидно, что наш брак был обречен.
Во-вторых, я завела друзей: двух очень умных подруг, учительниц; сумасшедшего друга-археолога; и, что самое странное для агностика, подружилась с местным священником. Учительницы познакомили меня с другими дамами, и я узнала, что для образованной женщины независимая жизнь в Италии – это непрекращающаяся борьба с семьей, традициями и церковью. Но я также узнала, что многим из них это удается. Археолог занимался раскопками останков этрусков на самых границах моей земли. От него я узнала, что этруски были очень организованными людьми, которые жили в хорошо спланированных городах, почитали традиционные семейные ценности, занимались прорицанием и несли воинскую повинность. Пока они выглядят как консерваторы из прошлого, но мой друг-археолог говорит мне, что они были не так плохи. Например, ко всему занимались образованием женщин.
А священник? Что ж, как ни странно, от священника я узнала, что зацикливаться на прошлом слишком опасно. И вот спустя два года я в Тоскане. Я преподаю английский в начальной школе. Дети, которых я учу, такие же, как везде, – жизнерадостные, ласковые, требовательные и часто совершенно непонятные. Мои собственные дети теперь, кажется, полностью интегрировались в тосканское общество – обе дочери обзавелись итальянскими парнями (один очаровательный, второй – полная дрянь), а мой четырехлетний сын уже разговаривает с тосканским акцентом и носит футболку с «Ювентусом». У нас есть собака. Мы ходим в гости к друзьям, а они приходят к нам. На карнавал перед Великим постом мы все наряжаемся ангелами (хотя мой сын отказывается надевать крылья). Мы если и не члены семьи, то уж точно желанные гости.
Эмили заканчивает проверять правописание и нажимает «Отправить». С самого начала ее колонка о Тоскане казалась ей сообщениями, посланиями в бутылке, отправляемыми людям, с которыми больше не могла связаться. Она думала о старых школьных друзьях, знакомых из университета, людях, с которыми работала в газете, – они читают ее колонку и с довольной улыбкой говорят: «Эмили Робертсон! Должно быть, это та Эмили Робертсон, которую я знаю. Ну разве она не отлично устроилась?» На самом деле она довольно быстро выяснила, что почти никто из всех ее знакомых не читает колонки или просто в этом не признается. И, надо признать, они скорее раскрошили бы себе зубы от ее напыщенного самодовольства, чем тепло улыбнулись и пожелали удачи. Но она все равно не могла перестать думать, что где-то есть человек, который читает ее колонку и понимает, что это послание адресовано ему лично. Майкл, конечно.
Теперь она представляет, как Майкл читает статью, узнает о ее разводе и мчится к ней. Столько лет ее поддерживала эта фантазия: Майкл, который клянется в вечной любви, признает, что его брак был ужасной ошибкой, обещает никогда ее не отпускать. Теперь она в качестве эксперимента прокручивает эту фантазию в уме. Может ли она по-прежнему заставить ее сгорать от желания? Она знает, что забыла упомянуть о том, что археолог не просто рассказал ей об этрусках, но и показал ей безумную, страстную любовь. Она не упомянула, что думает о нем почти все время, что даже от звука его голоса по телеф