– Привезти коробки из офиса домой вы решили сами?
Это был вопрос, но я восприняла его как утверждение. Все, что от меня потребовалось, – кивнуть. История обретала форму при минимуме усилий с моей стороны.
– Наверняка в этот период вам было чрезвычайно трудно. Неудивительно, что вы порой допускали ошибки. С теми же этикетками на коробках. Легко понять, что вы могли мыслить не совсем четко, может быть, отвлекаться на раздумья о том, что ваш брак распался. – Она сочувственно мне улыбнулась.
Это Мина предложила сделать мой развод объяснением несвойственной мне бестолковости. Он стал ценным строительным материалом, из которого мы возводили нашу версию событий. И все же меня возмутило то, как упорно педалировала это Сандра Тисдейл. У вас путались мысли. Вы отвлекались. Делали ошибки. Неправда, я никогда не позволяла личным неприятностям вредить моей работе, но все равно сидела и кивала. С годами я приучилась держать язык за зубами. Выдержка жизненно важна в моей профессии, и я посоветовала бы каждому, кто собирается попробовать себя в ней, зарубить это себе на носу. Слишком уж часто от нас требуется прикусывать язык.
– Скоро закончим. Ежедневник. Почему вы удалили записи из ежедневника Мины Эплтон?
– Просто пришлось немного похозяйничать. В тот период пресса особенно настырно вторгалась в жизнь Мины, поэтому время от времени я открывала ежедневник и удаляла записи, которые внушали мне опасения, поскольку могли быть превратно истолкованы посторонними.
– Посторонними? Вы имеете в виду журналистов?
– Да, но не только. Поездки, записи о которых я удаляла, носили личный характер, и я беспокоилась, что кое-кто в компании может осудить Мину, обнаружив, что она отсутствует в офисе по личным делам. Вот я и заменяла их записями о деловых встречах.
– А она знала о том, что вы это делаете? Удаляете записи?
– Нет. Незачем было досаждать ей такими вопросами. Как я уже сказала, я просто хозяйничала, наводила порядок.
– Ясно. Когда мы говорили по телефону, я не совсем поняла, в чем заключались «дела личного характера» миссис Эплтон. Вы высказались весьма неопределенно.
– Правда? Извините, это вышло случайно. Полагаю, она навещала свою мать.
– Вы полагаете?
– Да. Ее мать живет в Женеве.
– Но вы не уверены, что она ездила именно туда?
– Уверена.
– По вашему тону этого не скажешь.
– Нет, я уверена. Так написано в ежедневнике. Билеты на авиарейсы для миссис Эплтон бронировала помощница номер два – Сара. Она же внесла Женеву в ежедневник, но я решила изменить записи, чтобы они выглядели более профессионально. Как встречи, а не абстрактные поездки в Женеву.
– Ясно. Скажу еще раз, Кристина: если вы в чем-то не уверены, лучше вообще не упоминать об этом в суде. Присяжных должны убедить ваши свидетельства, а если ваши слова будут туманными, может показаться, что вы уклоняетесь от ответа. Вы ведь понимаете это, верно?
– Да, понимаю.
Я отвернулась, на миг привлеченная удивительной чистотой оконных стекол. Окна здания в центре Лондона просто не могут так сверкать, если не мыть их как минимум дважды в неделю.
– Кристина?..
Я заставила себя вернуться к происходящему.
– Я спрашивала, случалось ли вам бывать в суде.
– Нет, никогда.
– Понятно. Сначала это будет магистратский суд. Думаю, там мы вряд ли станем отвечать на предъявленные обвинения.
– Но ведь ответом будет «невиновна»?
– Скорее всего, но отвечать на обвинения мы не станем, пока не увидим все дело против вас полностью. – Она поднялась. – Я встречусь с вами в магистратском суде за пятнадцать минут до назначенного времени. Мина Эплтон и Дэвид Сантини тоже будут там, вы явитесь все вместе.
Это меня порадовало – мысль о том, что мы будем стоять рядом, плечом к плечу.
Сандра снова села.
– Вы должны понимать, что ваша защита никак не связана с их защитой. У каждого из вас троих своя адвокатская группа. Я здесь, чтобы представлять в суде вас, а не Мину Эплтон.
Я улыбнулась, зная, что это не совсем так. Услуги моего адвоката оплачивала Мина. Сандру Тисдейл порекомендовал Дуглас Рокуэлл.
Она напористо продолжала:
– Миссис Эплтон предъявлено обвинение в лжесвидетельстве, а вам – нет. Для вашего дела важно, чтобы вас защищали независимо от нее, хотя, естественно, ее защита играет важную роль для вашей. Если ее признают виновной в воспрепятствовании осуществлению правосудия, скорее всего, будете признаны виновной и вы, как и мистер Сантини. В этом отношении вы выстоите или упадете вместе. Но вам необходимо понять, что я представляю вас одну.
Да, мы выстоим или упадем вместе. Это я прекрасно понимала.
– Мне известно, что вы близки – вы с миссис Эплтон. Что вы ей преданы. Известно также, что она была для вас хорошей работодательницей – щедрой и отзывчивой. Но никаких слов не хватит, чтобы в достаточной мере подчеркнуть, как важно для вас понять: никто не должен заподозрить, что она оказывает на вас влияние в ходе этого процесса. Вот почему у вас свой адвокат-солиситор, то есть я, и вот почему у вас будет свой адвокат-барристер[6].
Я ободряюще улыбнулась ей, она пожала мне руку, а потом болтала без умолку все время, пока мы спускались по лестнице, посвящая меня в свои планы на выходные. Довольно бестактно. У меня планов не было, вдобавок предстояло чем-то заполнить восемь недель, остававшихся до того дня, когда я предстану перед магистратским судом. При мысли о нем у меня начала зудеть кожа, еще до выхода из здания я стала почесываться: экзема, которой я страдала в детстве, выбрала именно этот момент, чтобы вернуться в мою жизнь.
Мне удалось заполнить эти восемь недель. Мой участок нашей тупиковой улицы никогда не выглядел таким опрятным и живописным, как в тот период: каждый клочок земли под деревьями пестрел цветами, которые я посадила.
Увы, они не выжили. Однажды ночью я вышла на улицу, вырвала их все до единого и выбросила на проезжую часть. Никто из соседей не попытался остановить меня или хотя бы выйти и убедиться, что со мной все в порядке. Наверное, они выглядывали в окна. Прячась за шторами, наблюдали, как я ползаю в темноте. А может, просто побоялись ко мне приближаться, и, пожалуй, их нельзя в этом винить. Я была не в себе.
А неделю спустя я затормозила у ворот «Лавров». Помню, как я смотрела сквозь створки в сторону особняка, и тогда он казался мне мрачным, зловещим местом. А теперь уже нет. Теперь я здесь как дома.
28
В магистратских судах пахнет по-особому, табаком и спиртным, как пахло в пабах, пока в них не запретили курить. Поблажек обвиняемым не делают. Нам не разрешают в виде исключения выпить или подымить, чтобы снять стресс. Но запах ощущается, исходит от тел тех, кто сидит на пластиковых стульях или стоит, прислонившись к стене. Сочится из потемневшей печени, проникает сквозь поры, пропитывает пожелтевшие пальцы и шершавые языки с налетом. Смешивается с запахом дешевого стирального порошка, въевшегося в толстовки с капюшонами и брюки от спортивных костюмов. Смердящие тела, чистая одежда. Я чувствовала себя здесь лишней и наверняка так же и выглядела. Моему внешнему виду было уделено немало внимания – Мина давала мне советы. На снимках того периода мы с Сандрой Тисдейл входим в здание суда, и угадать, кто из нас адвокат, а кто подсудимая, было бы непросто, если бы не подпись.
– Сейчас вернусь, – пообещала Сандра и отошла, прижимая к груди папки.
Она держалась как на вечеринке с коктейлями, щебетала и улыбалась сотрудникам суда, но, видимо, в том и заключалась ее работа, чтобы налаживать с ними контакт. Помню, какой одинокой и всеми покинутой чувствовала я себя, глядя ей вслед, и с каким облегчением вздохнула, когда вошел Дэйв. Я уже готова была помахать ему и позвать к себе, но тут заметила рядом его жену Сэм – они держались за руки – и притворилась, что не вижу их. А немного погодя вошли и Мина с Энди, которых сразу же увели в отдельный кабинет – привилегия, завидовать которой я не стала.
Мина Эплтон. Кристина Бутчер. Дэвид Сантини. Мы оказались гвоздем программы – наши имена назвали первыми. Втроем мы очутились и за стеклом на скамье подсудимых: мы с Дэйвом по обе стороны от Мины. Когда мне пришлось подтверждать свое имя и адрес, во рту пересохло, и каждое слово получалось с причмокиванием – мой страх слышали все. Зачитали обвинения: по одному мне и Дэйву, секретарю и водителю, и два – нашей работодательнице. Когда судья огласил условия нашего освобождения под залог, я оторопела: нам запретили поддерживать друг с другом какую бы то ни было связь, прямую или опосредованную. Меня отрезали от Мины и от моей работы, и я покинула здание суда, чувствуя себя еще более одинокой, чем раньше.
Через неделю мне позвонила Стелла Паркер. Нутриционист, хилер, массажистка Мины, а во время первого процесса – ее спасительница. Теперь ей предстояло спасать меня. С помощью Стеллы Мина поддерживала со мной связь, и недовольство, которое я испытала при знакомстве с ней, рассеялось. Стелла стала нашей посредницей.
Мне уже давно не приходилось раздеваться в присутствие кого-либо, поэтому первые несколько визитов Стеллы стали для меня пыткой. Но вскоре я научилась ценить ощущения, которые вызывали в моем теле ее ладони, с нетерпением ждала ее приездов и даже пристрастилась к ним. Я ложилась на обитый мягким материалом массажный стол, который она привозила с собой, закрывала глаза и отдавалась ее прикосновениям.
Она начинала с моих ступней, надавливала большими пальцами на их мясистые части, затем медленно продвигалась вверх по телу, задерживаясь на тех участках, которым, как она считала, требовалось особое внимание. Когда она добиралась до головы, пальцы гладили и мяли кожу до тех пор, пока, казалось, не начинали проскальзывать прямо в череп. Мне представлялось, как она кладет ладони на мой мозг и дочиста отмывает его от негативных мыслей. И я становилась пустоголовой, соглашалась на все и разрешала себе быть ведомой.