— Ну! Ну и племянничек! Как назвался? Гусевым? Крупный гусь… Поздравляю, Николай Васильевич. Поступай с богом к Гусеву!
На следующий день в секретную «Книгу сотрудников III-го отделения собственной Его Величества канцелярии» — так официально именовалось новое место службы чиновника — внесли фамилию еще одного кандидата в штатные шпионы.
«Коллежский регистратор Клеточников Николай Васильевич, — аккуратно выводил строчки помощник делопроизводителя Праскухин. — Прибыл из Симферополя. Рекомендован агентом Мадам. Лично проверен его превосходительством господином действительным статским советником Кириловым».
Племянником мадам Кутузовой оказался сам начальник российской секретной агентуры действительный статский советник его превосходительство Григорий Григорьевич Кирилов.
ШПИОНА ГОТОВЯТ К СЛУЖБЕ
Все агенты тайной полиции официально разделялись на два разряда: на штатных и сверхштатных. Штатные, иначе филёры, вели наружное наблюдение за подозрительными лицами. Сверхштатные, в документах называвшиеся секретными сотрудниками, состояли из осведомителей и провокаторов. Осведомители добывали нужную информацию — внутри подпольного кружка, возле него или иным каким-нибудь путем; что касается провокаторов, то эти стремились не только проникнуть в революционную группу или ячейку, но и занять там руководящее положение. Нередко именно они подбивали подпольщиков на особо рискованные и опасные дела и в последний момент выдавали их полиции, помогая ей создавать громкие, а следовательно, выгодные дела.
Поскольку Клеточникова зачислили в штат, было ясно, что начальство решило подготовить из него филера. Благодаря покровительству старой провокаторши Николая Васильевича обучили очень быстро — буквально в две недели. Однако даже такой сжатый курс полицейских наук неожиданно оказался шире того, что нужно знать простому полицейскому шпику. Клеточников догадался, что Кирилов у себя в отделении, видимо, готовит филеров, так сказать, широкого профиля, то есть годных для использования их также и в роли секретных осведомителей.
За две недели новый «слухач» успел узнать немало относительно своих будущих обязанностей. Ему показали таблицу «типичных носов», «типичных волос» и «типичных ушей», таблицу мундиров — военных и штатских, и предложили все эти таблицы выучить наизусть. Объяснили, что обучают его новейшему методу словесного портрета француза Бертильона.
Клеточников сразу понял, что суждено ему стать жертвой новой моды в полицейском деле, и покорно учился этому словесному портрету. Целыми днями заучивал Николай Васильевич классификацию носов (нос прямой, нос с горбинкой, нос орлиный, нос греческий), классификацию ушей (прижатые, фигурные, оттопыренные), с одного взгляда пробовал определять рост всех встречных и поперечных согласно мерке, указанной ему начальством (рост большой, средний, низкий). После сдачи первого испытания его познакомили с весьма несложной методикой наружного наблюдения. Попросту говоря, чиновнику показали, как надо следить за «объектом», чтобы тот не заметил преследователя. Приемы сего дела оказались нехитрыми, и Клеточников даже подивился этому. Напоследок ему вручили толстый альбом с фотографиями — предмет особой гордости архивариусов Третьего отделения. В альбоме этом были собраны изображения всех виднейших революционеров, известных полиции. Агенту предложили запомнить лица, занесенные в альбом, и, по существу, на этом его так называемые специальные занятия окончились.
Особое внимание Кирилов обращал на теоретические дисциплины — на знакомство с социалистическими взглядами и с историей русского революционного движения последних лет. «Без этого нельзя войти в полное доверие», — любил повторять шеф агентуры и сам проводил беседы по этим предметам с дебютирующими агентами. Начинал он обычно с весьма поучительной истории Сергея Нечаева, вожака тайной организации «Народная расправа», — истории, случившейся почти десять лет назад.
Нечаев провозглашал: во имя революции подпольщики могут лгать, шантажировать, выдавать нестойких товарищей полиции; во имя революции можно вообще попирать все законы морали и справедливости. Все дозволено! Ибо «цель оправдывает средства».
Вначале, по словам действительного статского советника, тайная полиция всерьез думала: мол, Нечаев — этакий некоронованный монарх подпольщиков и нигилистов, некий духовный отец «революционизма и пропагаторства». Но очень скоро агентам удалось выяснить, что в подполье у Нечаева есть многочисленные и могущественные противники, которые возглавляют самые важные организации революционного движения. И эти люди, с удивлением рассказывал Кирилов, заявили: дескать, бесчестная и безнравственная позиция революциониста несовместима с делом революции! Взамен ножа, кистеня, револьвера, которыми грозил всероссийскому начальству Нечаев, эти— самые опасные, по мнению шефа агентуры, — действовали иным оружием: книжками, листовками и беседами. Казалось бы, что особого? Ведь одни слова — пух, тьфу, ничего! А вот поди ж…
— Недооценили мы их сначала, — откровенно признавался Кирилов. — Почитали первые книжечки, видим — властей не признают, ерунда какая-то… Да не царскую власть, пойми, а вообще, любую власть не признают… Хотят, чтоб каждая деревня сама собой правила. Запиши, Клеточников, это анархизм. Запиши, говорю, забудешь! Заводы, говорят, надо отдать рабочим, землю — крестьянам, деньги вовсе отменить. Это социализм у них называется. Понял?
— Так точно…
Удовлетворенный понятливостью ученика, Кирилов продолжал. Последовал новый рассказ — о хождении пропагандистов со словом социализма на устах в деревни и села, о том, как ничего не поняли мужики в этом социализме и как переловила тогда полиция крамольников — «две тыщи поймали, а скольких не поймали…». А из непойманных года два назад образовалась новая партия — «Земля и воля». Она попыталась изложить задачи революции так, чтобы сделать их понятными самому темному крестьянину. «Власть — народу, земля — крестьянам» — вот каков был ее лозунг!
— Ну-с, какой, Клеточников, можешь сделать вывод из рассказанного мной сегодня?
— Видите ли… — начинающий агент невольно оттягивал время, пытаясь сообразить, чего же от него ожидает услышать строгое начальство. — Можно так понять, ваше превосходительство, что тонкости взглядов — все эти анархизмы, федерализмы, унитаризмы и прочие чужеземные «измы» — сие не слишком волнует землевольцев… Не так ли? Может быть, в их организации главное, чтобы новый член «Земли и воли» просто ненавидел устои государственного порядка в империи и хотел бы с ними бороться? И еще — чтобы он был лично честен, не подражал бы Сергею Нечаеву? Вот-с мои выводы…
— В точку попал! — шеф одобрительно закивал головой. — Так, Клеточников, и делай! Ругай правительство, ругай полицию, ругай суды, что хочешь, однако в тонкости не влезай. Запутаешься. И не пьянствуй. Не кути. Не картежничай. Картами грешишь, знаю, это бросить надо. К тому я и вел разговор, чтоб ты понял… Сколько у нас агентов на пьянстве да на картах засыпалось! Главное, значит, ты усвоил. Считаю, что готов искать врагов внутренних. Поздравляю. Ниточку на первый раз тоже дам, потом уж сам искать будешь. Мадам знакомила тебя с Ребиковым?
Клеточников подтянулся, внимательно глядя в рот шефу:
— Так точно-с.
— Сей студентик был подготовлен нами к высылке. Но… решено отложить ее: за ним желательно, оказалось, понаблюдать… Может, наколешь рядышком очень крупный объект! Есть у нас о нем такая информация, — щегольнул Кирилов модным иностранным словечком и от удовольствия даже пальцами щелкнул.
Итак, наступило оно, наконец, печальное прощание с «мадам»! Как она плакала, расставаясь с другом, больше того — с крестником по секретной службе! Но пришлось подчиниться дисциплине Третьего отделения! Ведь Клеточников переезжал на квартиру к Ребикову, к своему поднадзорному…
— Обещайте, милый друг, никогда, никогда меня не забывать!
— Обещаю, мадам, от всей полноты сердца. Вы тоже не забывайте.
Друзья на прощанье расцеловались.
БЕЗДАРНЫЙ ШПИК
— Хочешь в городе до весны протянуть?
Высокий лохматый Ребиков лишь устало пожал плечами: чего спрашивать, чего дразнить его душу тем, что не может, не в силах сбыться?
Уже несколько лет помогал он землевольцам: прятал у себя на квартире подпольщиков, переносил нелегальную литературу в тайники, выполнял разные мелкие поручения товарищей. До сих пор все сходило студенту гладко. Однако недавно полиция произвела внезапный обыск у него на квартире, и за иконой жандарм обнаружил три спрятанных номера подпольной газеты. С таким «поличным» по всем статьям полагалась немедленная административная ссылка — если не в отдаленнейшие места Сибири, то уж, во всяком случае, в «места не столь отдаленные». Странно, однако, было, что его не взяли сразу же — чего-то они ждали. Собственно, он давно понимал, что рано или поздно провалится, — сколько веревочка ни вейся, кончик найдется, — и внутренне готовился, но…
Но обидно, страшно обидно, что это случилось именно сейчас, за несколько месяцев до защиты диплома! Если бы дотянуть в городе еще хотя бы полгода — до весны… С дипломом врача в кармане ему не страшны никакие «не столь отдаленные места» — он и сам собирался, закончив Медико-хирургическую академию, покинуть Петербург, отправиться в глухую деревню и лечить там народ. Но недоучившийся студент, что он сможет сделать в местах ссылки, в деревне, как заработает на жизнь, кому он будет нужен? Ведь лечить больных никто без диплома не позволит, а другого он ничего не умеет…
— Так хочешь протянуть в Питере до весны? — усмехнувшись, еще раз спросил его Иван Петрович.
Ребиков вдруг почувствовал, что говорят с ним всерьез, встрепенулся.
— Конечно. Зачем вы спрашиваете?
— Я познакомился недавно с одним шпионом, которого начальство как раз надумало приставить к тебе, — медленно, как бы одно за другим, цедил слова его собеседник, о чем-то раздумывая.