Новичок одержим работой. Старики, как говорится, проевшие зубы на службе Третьему отделению, и те удивляются беспредельному старанию нового помощника делопроизводителя. Энтузиазм в работе — необычайная, странная вещь в стенах этого сурового заведения, и он не может не вызвать к себе повышенного интереса. «Нашел себе Кирилов хорошего ослика, — ехидно сплетничают чиновники. — Тянет дела за начальство, дурачок! На наградные, что ли, рассчитывает? Как бы не так…»
Но в общем к новому чиновнику здесь относились неплохо. У него всегда можно было занять денег на попойку, а главное, он оказался очень компанейским человеком во всем, что касалось службы.
Вот, например, сейчас он обводит товарищей внимательным взглядом, и кто-то из них сразу зевает, якобы не в силах взяться за перо.
— Кончили?
— Черт бы все это взял — нет! Разве можно когда-нибудь кончить все эти дела? Курить смертельно хочу, а тут надо торопиться, торопиться…
— Да вы идите, кончу за вас.
— Любите работать? — чиновник уже не в состоянии сдержать довольную ухмылку. — Тем лучше для меня и хуже для вас.
Бьют часы. Все расходятся, оставляя фанатика бумажной переписки в одиночестве. Кое-кто про себя удивляется: как не жаль человеку портить здоровье ради сомнительной карьеры? Но никто этого не скажет вслух: иметь такого работящего карьериста у себя в учреждении удобно и выгодно.
В опустевшем особняке осталось двое — дежурный на площадке и новичок в канцелярии. Поработав немного, чиновник встает и начинает бродить по залу, вдоль конторок и столов сослуживцев. Если сейчас сюда заглянет дежурный, он увидит, как уставший от напряженного труда помощник делопроизводителя прохаживается по пустой комнате и, в рассеянности опираясь на чужие столы и конторки, машинально листает оставленные на них бумаги. Думает он при этом о чем-то своем, беззвучно шевеля губами.
Со стен на него глядят портреты сановников, создавших и выпестовавших Третье отделение — мозг государственной полиции. На самом почетном месте, над столом начальника канцелярии, висит изображение Александра Христофоровича Бенкендорфа, генерал-адъютанта Николая I. Кажется, будто граф Бенкендорф исподтишка наблюдает за новым помощником делопроизводителя. Чиновник невольно вглядывается пристальнее в проницательные, хитрые глаза графа, удачно схваченные на портрете неизвестным живописцем, и вдруг ему припоминается сцена, описанная в одном эмигрантском журнале…Июль 1826 года. Николай I, недавно взошедший на престол, вызывает к себе Бенкендорфа и властно произносит: «Жалую тебя, Александр Христофорович, главноуправляющим Третьим отделением моей канцелярии». Бенкендорф растерялся, сразу не сообразил, о чем ведет речь император. Ведь у собственной его величества канцелярии было дотоле всего два отделения: первое — комиссия по приему прошений на высочайшее имя, и второе — комиссия по составлению и кодификации законов. Но третье? «Каковы предначертания Третьему отделению, ваше величество?» — спросил генерал, рискуя вызвать гнев повелителя: Николай обычно не терпел вопросов. Однако на сей раз такой вопрос, видимо, был предусмотрен, а ответ — заранее подготовлен императором, причем с явным расчетом на историю. «Вот тебе мой носовой платок, — он протянул державную длань своему генералу, — чем больше слез утрешь у сирот и вдовиц, тем лучше исполнишь мои цели».
Вот так якобы и была создана Николаем I в империи тайная государственная полиция, так с той поры и начали голубые мундиры утирать слезы сирот и вдовиц…
Насупротив Бенкендорфа повешен поясной портрет его преемника, другого николаевского любимца — светлейшего князя Алексея Орлова. Переводя взор на этот портрет, чиновник мысленно усмехнулся: до чего же стремился бравый Орлов походить на императора! Так же нафабрил шевелюру и усы, такие же отпустил бакенбарды и попытался придать лицу то же безжизненное выражение. Самый любимый из фаворитов Николая I! В добрую минуту, говорят, царь называл князя Орлова «братом Алексеем»: вот какой любовью и доверием пользовался у Николая шеф жандармов номер два!
Много пришлось этим двум генералам пролить крови и слез человеческих, чтобы оправдать любовь и доверие своего повелителя. Но не Бенкендорфу с Орловым, этим придворным дипломатам и политика-нам, суждено было вдохнуть истинную жизнь и энергию в ту страшную машину, с помощью которой Николай I самодержавно правил Россией. Всю «черную», организаторскую, кропотливую работу исполнял за свое начальство человек, чей портрет висел нынче на самом почетном месте — в кабинете у самого Кирилова. Человек, бывший кумиром и идолом всех российских жандармов, человек, у которого не было на эполетах генерал-адъютантских вензелей, и тем не менее именно он воспитал ветеранов сыска, именно он создал в империи систему тайной полиции…
Канцелярист помнит его лицо: исхудалое, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, рытвины на щеках и лбу. Начальник штаба корпуса жандармов и управляющий Третьим отделением генерал-лейтенант Леонтий Васильевич Дуббельт…
Странной и по-своему трагической фигурой был этот генерал. «Много страстей, должно быть, боролось в этой груди прежде, чем голубой мундир победил, или, лучше, накрыл все, что там было, — писал о Дуббельте Герцен, который считал этого человека — канцелярист помнил слова Искандера наизусть — умнее всего Третьего и всех трех отделений собственной канцелярии». Честолюбие и корыстолюбие победили в незримой схватке, Дуббельт отдал свои необыкновенные способности и ум делу тайной полиции, он продал дьяволу душу, и только время от времени внезапные истерики генерала слегка изумляли и пугали его близких. Дуббельта ненавидели, презирали и боялись современники. Ох, как боялись его все — даже могущественные аристократы! Во времена Николая I перед Третьим отделением действительно трепетало все, кроме, пожалуй, нескольких особо дерзких вольнодумцев. Третье отделение было в государстве всесильным. Под неусыпным наблюдением тайной полиции находились не только подозрительные отщепенцы и заговорщики — нет, все чиновники, все губернаторы, все министры, даже великие князья, даже сам царь — за всеми был надзор, никто шагу ступить не мог без ведома шефа жандармов.
А кто знал тайны придворных кругов, тот почти все мог в империи.
Одну за другой вынимает он эти папки и, склонившись над конторкой, листает дела. Надо найти то самое, о котором ему говорил Дворник.
Чиновник отрывает взгляд от портретов сановников и подходит к шкафу. Открывает его: там лежат самые интересные дела, стекающиеся сюда со всех концов России. Сколько их скопилось здесь в красных папках за входящими номерами? Сотни? Тысячи?
Но если бы в Третьем отделении ввели внезапно систему обысков при выходе со службы, ни клочка секретных документов не обнаружили бы у этого чиновника бдительные стражи.
Он никогда ничего не записывал.
У новичка оказалась исключительная, феноменальная память. Наизусть запоминал этот человек десятки самых важных фамилий, адресов, цифр и никогда не ошибался.
…Да, прошло уже полтора месяца с того дня, когда проверочное наблюдение за ним окончилось вполне благополучно и Кирилов объявил окончательное решение: «Перевожу вас, Клеточников, на письменную работу в мою канцелярию. Почерк хорош, прямо как у царских писарей!» Чиновник изобразил на лице покорное безразличие, но внутри — внутри у него все ликовало. Еще бы! Кстати, он станет на десять рублей получать больше — такое доверие начальства надо же оправдать! Пришлось, естественно, всячески показывать, как старается он на новом посту, как стремится загладить свой неудачный дебют в роли шпика. И кажется, его старания заметили.
Все это время у него не оставалось свободных вечеров; он не ходил в театры, в гости — со стороны казалось, что он весь отдался службе Третьему отделению. Лишь по воскресеньям коллежский регистратор изменял обычный житейский распорядок дня — в такой день можно было ему и поразвлечься. Хотя бы немного!
Тогда он надевал черный визитный костюм, обувал модные узконосые туфли, украшал голову элегантным французским котелком и укутывал горло цветастым кашне. В левой руке покачивался темно-зеленый из крокодиловой кожи портфель, правая цепко держала за серебряную львиную голову изящную бамбуковую тросточку. Сразу было видно — идет по Петербургу солидный служащий солидного учреждения.
Вот и цель его путешествия — зеленоватый домик на Васильевском острове. Здесь снимала отдельную квартиру из двух комнат его «невеста» — Наташа Оловенникова. У человека с перспективами и невеста, конечно, была со средствами. Дворник, отставной николаевский солдат, почтительно ему кланялся: недавно прошел слушок, что Натальина жениха… соседи сами видели, как он туда ходит… в дом у Цепного моста…
А нет ли за ним самим какой-либо слежки? Похоже, что есть. Вот тот господин в пальто грязно-желтого, так называемого, горохового цвета, из-под которого болтаются на худых коротких ногах брюки с ободранными штрипками, вон тот — разве не похож он на агента, известного в Третьем отделении под презрительной кличкой «Мразь»?
Клеточников замечает его у самого входа в дом и презрительно усмехается: тоже ловкач, знаменитый сыщик! Повернувшись спиной, Мразь разглядывает в маленькое зеркальце соринку в глазу.
Известна нам, дорогой, эта соринка!
Что ж, смотри, смотри, Мразь. Иметь невесту не запрещено строгими правилами Третьего отделения. Интересно, почему он решил следить? Это новое проверочное наблюдение по указанию Кирилова? Или Мразь сам, от зависти к последним успехам Клеточникова у шефа, рассчитывает поймать его на чем-то недозволенном? Или… Нет, чепуха, скорей всего очередная проверка: Третье отделение подозрительно.
Он уверенно входит в дом, звонит. Дверь открывает Наташа — красавица с высоким лбом, с чудными карими глазами. Приятно на нее глядеть, приятно любоваться ею. «Жених» в нее действительно немного влюблен.
Через несколько минут, озираясь, приближается к двери дома и тот самый господин в гороховом пальто. Начальство из штаба отдельного корпуса жандармов выписало всем филерам по наряду эту своеобразную «спецодежду» — совершенно одинаковые для всех сотрудников пальто, причем запоминающегося цвета; и теперь прискорбная их примета хорошо известна всему Петербургу. Поэтому на серьезное дело гороховую форму никто не надевает; но не трепать же Мрази, то ест