ь Егору Кенясову, собственное драповое пальто на каком-то жалком проверочном наблюдении! Не такие ему деньги платят на службе!
— Кто ходит в двенадцатую квартиру? Кроме господина Клеточникова, — строго спрашивает он старика дворника.
— А вы кто такой? — поднимает голову дворник.
Мразь грозно и выразительно глядит на него:
— Не первый год метешь. Понимать должен…
Дворник, в свою очередь, оглядывает его и, видимо, остается доволен осмотром.
— Так что, кто в двенадцатую ходит, кроме господина Клеточкина? — старик был в общем-то рад по привычке поболтать, посплетничать да еще тем самым оказать услугу великой державе Российской. — Почитай, никто. Двоюродный братец к ней по воскресеньям захаживает, вот и все. Кроме жениха да брата, никого к себе не пускает. Как монашка, отсиживается в дому, даже в теятер не ходит. Известное дело, жених у нее приличный, хоть невзрачен на вид, к чему ж его знакомствами отпугивать, шантрапой какой-нибудь. Она девица, себя блюдет, ето дело хорошее…
Кенясову страшно хочется уйти скорее домой. Для очистки совести надо бы, конечно, подождать выхода братца и последить за ним тоже. Но… сегодня воскресенье, праздничный день. Сколько можно работать! И вообще, какая, к черту, может быть слежка в воскресенье! Да еще за своим!
На следующий день после доклада Мрази действительный статский советник Кирилов убеждается лишний раз, что его новый чиновник подозрительных связей не имеет.
АНОНИМКА В СОБСТВЕННЫХ РУКАХ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
— Здесь мой будущий шурин? — мрачно шутит Клеточников, вешая пальто на деревянные плечи.
Девушка покраснела. Но «братец» — Александр Михайлов сам вышел в переднюю встретить дорогого гостя.
— Что, детинушка, не весел, что головушку повесил? — смешно наморщив нос, затеребил он унылого, даже угрюмого гостя.
— Возненавидел я человечество…
— С чего бы это? — засмеялся Александр.
— Вы бы в моей шкуре побывали. Не могу, не хватает сил больше служить в этой государственной помойке! Иногда кажется: там не люди работают — обезьяны в мундирах, жадные, глупые, грубые обезьяны сортируют вонючие доносы.
Михайлов по-детски фыркнул. Но Клеточникову было не до смеха: с мрачным видом прошествовал он в Наташину комнату. Александр последовал за ним и плотно прикрыл дверь.
— Есть новости?
Новости оказались исключительными.
Три дня тому назад Кирилов разрешил Клеточникову вечером поработать одному в архиве Третьего отделения: надо было срочно подобрать кой-какие справки к докладу начальника. Неожиданно для себя чиновник наткнулся в архиве на папку — ту самую, которую он безуспешно разыскивал уже больше месяца.
В папке лежало несколько аккуратно сложенных конвертов с анонимными письмами. Письма были написаны аккуратным чиновничьим почерком на глянцевитой бумаге с золотым обрезом. Вместо адреса на конвертах стояла одна и та же надпись: «В собственные руки Его Величества».
Судя по пометкам на полях, анонимки дошли до адресата и были внимательно прочитаны.
— Опущены в почтовый ящик у ворот Зимнего! — догадался Михайлов. — В личный ящик царя.
Неизвестный доносчик указал в письмах не только адрес штаб-квартиры «Земли и воли», но дал также подробное описание примет всех землевольцев, посещавших эту квартиру. Довольно верно передавались разговоры, которые революционеры вели там между собой.
Сделать все остальное полиции было очень легко…
Но кто же он, анонимный предатель «Земли и воли»?
В субботу Клеточников подпоил жандармского штабс-капитана Соколова, «кириловского волкодава», самого жестокого и страшного человека в Третьем отделении.
Но из уст пьяного Соколова ничего не удалось вытянуть: похоже было, что политическая полиция сама не знала фамилии своего неизвестного «доброжелателя».
Несколько раз Клеточников повторял Михайлову содержание этих писем. Михайлов анализировал их, сопоставлял разные факты, сведения и, наконец, понял, что предатель не имел прямого отношения к организации, что это лицо постороннее.
Ниточкой послужило неоднократное упоминание в письмах имени младшей сестры одной из землеволок, шестнадцатилетней Валентины Малиновской. Ее когда-то пытались привлечь к организации: сестра девушки, Александра, хозяйка главной конспиративной квартиры партии, даже нарушила ради нее правила конспирации — она приводила девушку к себе в гости во время собраний землевольцев. Это нарушение казалось мелочью даже Дворнику.
Но мелочь обернулась трагедией. Девушка, видимо, испугалась смельчаков землевольцев и побежала к кому-то поделиться… Но к кому?
Может быть, она рассказала все своей тетушке, которая тоже упоминалась в письмах? — пробовал рассуждать Михайлов. Но старушка не могла стать доносчицей. Михайлов знал ее: богобоязненная раскольница, она тем не менее никогда не обратилась бы с доносом к царю. Скорей всего старушка посоветовалась с кем-либо из знакомых, а этот знакомый решил из ее рассказов извлечь выгоду для себя. В доносах поминались не известные Михайлову люди: должно быть, это были враги доносчика, которых он «вмешал в политику» и убрал со своей дороги руками полиции.
Другие вести, которые принес Клеточников, касались судьбы Владимира Сабурова. Полиция не смогла установить, кто скрывается под этим именем, но это не смутило следователей. Приговор по указанию императора ему вынесли заранее: Клеточников сам переписывал проект.
— Удавка? — спросил Михайлов.
— Да. Смертная казнь по подозрению в убийстве шефа жандармов. А не все ли равно, — вдруг горько закончил Клеточников, — виселица или вечное заключение? Виселица даже лучше.
Это было сказано с такой проникающей в душу грустью, что Александр не выдержал:
— Да бросьте, Николай Васильевич, революция все равно неизбежно настанет! Надо только продержаться, и мы увидим ее приход!
— Я всегда знал, что в душе вы поэт! Блажен, кто верует, Иван Петрович. А я мизантроп, у меня нету веры, что доживу… Будет революция, знаю, но когда? Если б вы служили у нас, в Третьем отделении, вы бы поняли мою тоску и мою муку… Ладно, хватит разговоры разговаривать, займемся-ка делами. А то меня агент на улице заждался.
Михайлов замолчал, вздохнул, раскрыл толстую клеенчатую тетрадь и приготовил острый карандаш для записи. Тетрадь была уже наполовину исписана его ровным почерком.
— Пишите дальше: номер сорок восемь — преподаватель физики в реальном училище Иван Петрович Афанасьев, кличка «Палкин». Приметы: лицо квадратное, скулы слегка выдаются, лоб мал; ноги слегка выворачивает пятками наружу. Похож на медведя. Выдавал преимущественно учителей. В настоящее время…
Так от свидания к свиданию заполнялась эта знаменитая впоследствии в мире подполья «тетрадь Клеточникова». В ней была собрана целая коллекция агентов — триста человек, — подобрана по типам, охарактеризована, расклассифицирована. Различались агенты жадные, которые выдавали из-за денег, и агенты ничтожные, выдававшие из-за трусости перед начальством; наконец, самые опасные — агенты-охотники. Для этих последних, авантюристов без веры и закона, революционеры казались просто «красным зверем», они с азартом, даже с риском любили охотиться на эту «знатную дичь». Но вот зачем им ловить революционеров? Об этом, по словам Клеточникова, ни один агент Третьего отделения не задумывался: об «идеях» они имели смутное представление.
Для страховки в книгу разоблаченных агентов внесли фамилию Николая Клеточникова. Но оба — и Дворник и Клеточников — понимали: если тетрадь попадет когда-нибудь в руки Кирилова, эта запись о Клеточникове вряд ли обманет действительного статского советника. Михайлов черкнул себе на полях для памяти: не забыть еще раз сказать в тайной типографии — в случае провала надо отстреливаться всем до последнего, но переданную туда на хранение клеенчатую тетрадь и бумаги сжечь во что бы то ни стало.
Уже стемнело, воскресный день кончался. «Родственники» попрощались.
Наташа проводила «жениха» до парадной двери, на глазах у дворника простилась с ним. Клеточников огляделся: агента проверочного наблюдения на месте уже не было…
А на следующий день в судьбе младшего секретаря тайной канцелярии произошел удивительный, фан-тастический взлет.
Началось с вызова к шефу.
НЕВИДИМКА ЗА РАБОТОЙ
Действительный статский советник Кирилов начинал свою службу рядовым шпиком еще при генерале Дуббельте. Немало намерзся он под фонарями, немало потерся в передних у начальства, за долгие годы прошел одну за другой все ступени политического сыска, пока не достиг, наконец, потолка — стал руководителем политической агентуры императорской тайной полиции. Да, нечасто делались в России такие карьеры!
При случае сей господин умел проявить не только мощную и целеустремленную энергию, редкую пронырливость и беззастенчивую подлость, но также талант незаурядного лицедея и хитрость опытного знатока душ. Он был вовсе не прост, этот Кирилов!
Однажды, например, Клеточников видел, как Григорий Григорьевич беседовал с журналистом, человеком, правда, молодым, но довольно известным, которому шеф агентуры почему-то должен был понравиться. Кажется, журналист еще много времени спустя был убежден, что ныне в тайной полиции служат совсем не дуббельтовцы, а, напротив, либералы, и чуть ли не любители щедринской сатиры…
Да, Кирилов был опытным профессионалом сыска. И к тому же совсем недурным организатором полицейской сети.
Подчиненных не раз поражало в этом крепко сбитом, коренастом и толстоногом господине его умение буквально выдавить из них последние соки, заставить работать до изнеможения, если это могло принести какую-то пользу делу или самому Кирилову, особенно если это приносило ему деньги, до которых генерал оказался жаден невероятно.
Но было у него одно весьма уязвимое место, которое давало Клеточникову реальные шансы на успех службы в Третьем отделении: не было у генерала глубоких и серьезных знаний, чтобы досконально разбираться в специальных тонкостях порученных его экспедиции (отделению) дел. Вдобавок дела эти, сложные, запутанные, требовали еще и большой черновой работы, а ее Кирилов избегал делать всю жизнь: для подобной работы он всегда имел так называемого «человека-перо»!