Глава 10. Новый курс
Можно назвать немало факторов, которые подтачивали власть Хрущёва и вели к очередной перестановке в руководстве страны. Нарастали экономические проблемы. Создание совнархозов не оправдало себя, и реформа была повёрнута вспять. Обещания догнать США в сельскохозяйственном производстве закончились массовыми приписками и закупками импортного зерна. Об обострившейся проблеме авторитарного контроля в большей степени, чем что-либо иное, говорила волна бунтов и забастовок, достигшая кульминации в ходе Новочеркасской трагедии в июне 1962 года. На этом фоне в июле 1962 года Президиум ЦК КПСС утвердил постановление Совета Министров СССР и приказы КГБ и генерального прокурора по вопросам «усиления борьбы с враждебными проявлениями антисоветских элементов»[700]. Хаос, последовавший за разделением обкомов, внёс немалый вклад в недовольство Хрущёвым со стороны региональных руководителей. Нарастая, неурядицы спровоцировали в конце концов открытое выступление соратников против Хрущёва, что привело к его отставке в октябре 1964 года.
Наследники Хрущёва, не тратя времени, воссоединили региональные партийные комитеты, демонтировали систему партийно-государственного контроля, упразднили совнархозы и восстановили центральные промышленные министерства. Итогом этих мероприятий стало воссоздание классической партийной «вертикали», объединявшей московский ЦК, республиканские, краевые, областные и районные комитеты партии и представлявшей чёткую иерархическую структуру, не имевшую разрывов[701]. Несмотря на консервативный характер изменений, многие решения, принятые после 1964 года, были всё же отмечены новизной. Во-первых, отходя от традиции, заложенной при Сталине и продолженной Хрущёвым, надеявшимся избавиться от нехватки продовольствия при помощи недорогих, быстродействующих рецептов, Брежнев пошёл на крупномасштабное вливание ресурсов в аграрный сектор[702]. Во-вторых, честно признавая снижение мотивационных возможностей марксизма-ленинизма, некоторые функционеры из аппарата ЦК обратились к русскому национализму как средству мобилизации. Опираясь на идеологические мотивы позднесталинской эпохи, писатели националистического толка в своих произведениях и полемических статьях, издававшихся в книгах и журналах, имевших обширную аудиторию, утверждали, что сущность российской истории заключается вовсе не в классовой борьбе, а в нескончаемом конфликте русского народа, его ценностей и традиций с Западом[703]. В-третьих, обновился подход к репрессиям. Государственная безопасность, подвергавшаяся давлению в 1950-х годах[704], усилила своё влияние. Создание Пятого управления КГБ и назначение председателем КГБ Ю.В. Андропова (1967) были важными вехами на этом пути. Однако наряду с арестами и судебными преследованиями больше внимания уделялось «профилактированию» инакомыслящих, включавшему «беседы» и различные формы устрашения[705].
Ил. 18. Первый секретарь Хакасского обкома А.Г. Данковцев открывает в 1965 году железную дорогу Абакан — Тайшет. Из фондов РГАСПИ
Ил. 19. Секретарь ЦК КПСС Ф.Д. Кулаков вручает орден Ленина Волгоградской области, 8 января 1971 года. Награду принимают первый секретарь обкома Л.С. Куличенко (в центре) и председатель облисполкома Ю.И. Ламакин (справа). Из фондов РГАСПИ
Сферой, в которой политические предпочтения Брежнева раскрывались особенно ярко, были его отношения с местными руководителями. В этой области он предложил новое, прежде неизвестное решение стоявшей перед властью проблемы агентства. Выше мы показали, как эту проблему решали предшественники Брежнева. Сталин после Большого террора 1930-х годов наделял региональных секретарей административной властью, но вместе с тем прибегал к многочисленным институциональным сдержкам, включавшим ротацию, выборы, различные формы жёсткого контроля и как крайнее средство — выборочные репрессии. Хрущёв отказался от репрессий, снизил административную нагрузку на центр и расширил пределы полномочий своих представителей в регионах. В то же время по примеру Сталина он давил на региональных руководителей, ставя перед ними высокие плановые задания, проводя чистки (впрочем, обходившиеся без арестов) и поощряя ротацию кадров. При всех различиях и Сталин, и Хрущёв отличались склонностью к нажиму на секретарей, сочетающему навязывание трудновыполнимых планов, проведение кадровых перетасовок и периодическую угрозу чисток.
Брежнев избрал иной подход. Отказываясь от принципа назначения «варягов» и переброски из региона в регион руководителей (чтобы те не обрастали сетями и не попадали под местные влияния), брежневская администрация выбирала секретарей из числа местных функционеров и оставляла их в должности на длительные сроки. Такая политика была предпочтительной для высших советских руководителей, которые стремились укреплять принципы коллективного руководства и ограничивать возможности лидера в принятии кадровых решений на местном уровне. Сами региональные секретари, сыгравшие важную роль в снятии Хрущёва, также желали получить гарантии стабильности. Важным фактором была традиционная озабоченность центральных властей стабильностью многонационального государства. Более активно проводя политику коренизации, Брежнев явно давал понять, что лишь те лидеры, которые знакомы с социальными и культурными традициями, обладают навыками общения и социальными связями, требовавшимися для эффективного управления национальными республиками. В немалой степени это касалось не только национальных регионов. Секретарь, опиравшийся на местные нормы и обычаи, имел наилучшие возможности для выстраивания сетей и завоевания авторитета. Местные кадры при таком подходе к кадровой политике имели явные преимущества.
Восстановление сетей и сведение счетов
Из всех неудачных реформ Хрущёва, осуждённых на октябрьском пленуме ЦК КПСС в 1964 году и ставших причиной его падения, источником наибольшего раздражения служило разделение партийного аппарата. Неудивительно, что эта реорганизация была отменена самой первой. Априори такая контрреформа грозила некоторыми опасностями. В конце концов, половине первых секретарей предстояло лишиться своих должностей, а большое число должностей в региональном партийно-государственном аппарате подлежало сокращению. Однако, как мы видели ранее, в разделённых обкомах складывалась иерархия должностного и личного старшинства, свидетельствовавшая о высоком уровне стабильности старых сетей, лишь отчасти поколебленных хрущёвской реорганизацией. Эта стабильность и основанная на ней система старшинства сыграла роль своеобразного амортизатора, как во время разделения, так и в процессе воссоединения.
Ведущую роль в проведении контрреформы неизменно играл старший секретарь, который теперь вернулся на прежнюю должность первого секретаря единого обкома. Например, в РСФСР это произошло в 37 из 42 разделённых обкомов[706]. Назначение младших секретарей также следовало определённому алгоритму: как правило, руководители промышленных обкомов становились вторыми секретарями объединённых обкомов (27 случаев), а тех, кто возглавлял сельскохозяйственный обком, назначали председателями объединённых региональных исполкомов (11 случаев)[707]. Аналогичные тенденции наблюдались и в других республиках с разделёнными обкомами (Украина, Узбекистан и Казахстан), хотя там старшие секретари в целом чаще шли на повышение или получали должности в других регионах.
Передвижения младших секретарей, скорее всего, были результатом некоторых общих установок. В условиях быстрого проведения контрреформы у центра просто не было времени заниматься конструированием индивидуальных конфигураций нового регионального руководства. Кроме того, Москва опасалась спровоцировать в регионах массовые конфликты и недовольство обделённых номенклатурных работников. Судя по всему, в ходу был принцип, который озвучил на пленуме обкома в декабре 1964 года новый (старый) первый секретарь Курского обкома Л.Г. Монашев. Объясняя необходимость избрания вторым секретарём обкома бывшего первого секретаря промышленного обкома С.И. Шапурова, он заявил: «Это надо сделать и потому, чтобы нас правильно поняла бывшая промышленная партийная организация, чтобы она видела: соединились, правомерные заняли посты. (Голоса из зала: правильно)»[708]. У большинства старших секретарей такой подход также не должен был вызывать возражений. Они вполне сработались с младшими секретарями и были готовы принять их в ряды своих сотрудников и в дальнейшем.
Однако для определённой группы старших секретарей, как показывает более внимательный взгляд на события, стандартное назначение младших секретарей по принципу «номенклатурного старшинства» было не более чем вынужденным шагом. В максимально короткой перспективе они изменяли первоначальные решения и удаляли младших секретарей. В том же Курске, формально поддержав выдвижение Шапурова, Монашев сделал всё возможное, чтобы вскоре избавиться от него. Уже 25 ноября 1964 года на объединённом пленуме промышленного и сельского обкомов при избрании организационного бюро объединённого обкома с резкой критикой на Шапурова обрушился директор одного из заводов[709]. Выступление было явно инспирированным, путаным и неконкретным и, судя по стенограмме, вызвало недовольство части пленума[710]. На последующей партийной конференции атаки на Шапурова продолжались, хотя критика в адрес Монашева практически отсутствовала. Дело дошло до того, что Шапурова заставили давать объяснения по поводу владения двумя квартирами — в Москве, откуда он приехал на работу в Курск ещё в 1957 году, и в Курске, что было неправдой, так как Шапуров, согласно правилам, освободил квартиру в Москве[711]. Одновременно с дискредитацией Шапурова была проведена акция против председателя промышленного облисполкома. Накануне конференции были преданы огласке материалы о его происхождении из «кулацкой семьи» (на самом деле в период коллективизации ему было всего два года). Чтобы избежать дальнейших «разоблачений», председатель промышленного облисполкома заявил о желании уйти «на хозяйственную работу»[712].
На состоявшемся после конференции первом организационном пленуме обкома Шапурова вновь резко критиковали, ставя под сомнение саму возможность его избрания вторым секретарём объединённого обкома[713]. Недовольство Шапуровым коренилось — и это не скрывали его критики — в прошлых конфликтах между сельскими и промышленными сетями. Один из ораторов даже обвинил Шапурова в том, что он своими заявлениями «сталкивал коммунистов города с сельской партийной организацией»[714]. Несмотря на то что Шапуров в основном признал свои «ошибки» и не стал защищаться, уже через несколько месяцев его окончательно выжили из Курска. В ноябре 1965 года он перешёл на работу в одно из министерств в Москву[715].
Аналогичные столкновения между бывшими младшими и старшими секретарями происходили и в других регионах. На областной конференции в Куйбышеве в ходе выборов нового состава обкома против бывшего первого секретаря сельского обкома И.Г. Балясинского было подано 84 голоса, а против второго секретаря сельского обкома 32 голоса из 805. В то время как все другие руководители прошли лишь с небольшим количеством голосов против. Первый секретарь Куйбышевского промышленного обкома А.М. Токарев, возглавивший объединённый обком, получил 5 голосов против[716]. Балясинский, сначала назначенный председателем Куйбышевского облисполкома, через несколько месяцев уехал на работу в Москву. В Костромской области на выборах секретарей объединённого обкома в декабре 1964 года резкой критике подвергся один из секретарей промышленного обкома (обкома второй категории)[717]. На пленуме Омского обкома в это же время большая группа членов обкома пыталась оспорить решение о назначении на должность одного из секретарей бывшего секретаря промышленного обкома, выдвигая вместо него одного из секретарей бывшего сельского обкома (обкома первой категории)[718]. В Красноярске первый секретарь обкома вскоре после воссоединения отправил на пенсию второго секретаря, бывшего секретаря промышленного обкома, с которым у него были трения[719]. Мотив некоторой «несработанности» между старшими и младшими секретарями позволяет подозревать быстрый уход из области (уже в 1965 году) бывших младших секретарей из Калуги (на учёбу в Высшую дипломатическую академию), Смоленска (на должность начальника железной дороги), Орла (с перемещением на должность заместителя министра местной промышленности РСФСР), Пензы (на место заместителя министра приборостроения СССР), Челябинска (заместителя министра сельского хозяйства СССР). Хотя нельзя исключать, что переход на руководящую работу в Москву был вызван личными интересами некоторых из этих руководителей.
В перечисленных случаях нападкам в период объединения аппарата подвергались функционеры обкомов второй категории. Однако известны и обратные примеры, когда группы местных чиновников пытались не допустить избрания старшего секретаря первым секретарём объединённого обкома. Согласно мемуарным источникам, первый секретарь Тюменского промышленного обкома А.К. Протазанов (младший секретарь) боролся за пост первого секретаря объединённого обкома со старшим секретарём Б.Е. Щербиной[720]. На Кировской партконференции в декабре 1964 года группа областных функционеров выступила с резкой критикой первого секретаря сельского обкома Б.Ф. Петухова, которому предстояло занять пост первого секретаря объединённого обкома. Оппоненты выражали сомнение в способности Петухова в дальнейшем руководить областью[721]. Первый секретарь промышленного обкома П.Г. Доброрадных открыто не поддерживал эти атаки, но, судя по всему, сочувствовал им. При выборах нового состава обкома Петухов из 491 голоса получил 53 голоса против, а Доброрадных — 13[722]. В дальнейшем это противостояние в кировской сети получило развитие. Доброрадных, занявший пост второго секретаря объединённого обкома, и ряд других кировских руководителей вступили в острый конфликт с Петуховым[723].
Вместе с тем значительная часть младших секретарей закрепилась на своих новых должностях вторых секретарей обкомов или председателей облисполкомов и достаточно долго работала с бывшими старшими секретарями, занявшими посты первых секретарей объединённых обкомов. Этот факт можно оценивать как свидетельство относительно бесконфликтного сосуществования разделённых сетей в этих регионах в предшествующие два года.
Преемственность наблюдалась не только в верхних слоях региональной пирамиды власти. Несмотря на кадровые перетряски при Хрущёве и новую реорганизацию после его снятия, состав сетей на протяжении этого периода отличался стабильностью. Анализ данных по 11 (из 70) обкомов РСФСР за декабрь 1961-го — декабрь 1964 года показывает, что в среднем 60% одних и тех же руководящих работников из числа членов и кандидатов в члены крайкомов и обкомов и членов ревизионных комиссий, избранных в конце 1961 года, оставались на своих должностях и три года спустя[724]. С учётом естественной ротации (переход на работу за пределы региона, на учёбу, смерть и т.д.) нужно признать такой уровень стабильности в сетях высоким. В условиях серьёзных организационных переворотов сети демонстрировали сохранение преемственности.
Кадровая политика Брежнева
30 января 1967 года было принято постановление ЦК КПСС «О работе ЦК Компартии Эстонии с руководящими кадрами». В нём с сожалением отмечалась низкая численность резерва кадров с опытом работы «на местах»[725]. На первый взгляд, это решение представляется частью взятого Брежневым курса на коренизацию, открытого двумя годами раньше в Казахстане, где Брежнев сам служил первым секретарём и с которым у него сохранялись прочные связи. При Хрущёве в Казахстане сокращалось число казахов, принятых в партию, снижалось число казахов на ведущих должностях в партаппарате. Первым секретарём ЦК компартии республики был уйгур И.А. Юсупов. Якобы уведомив Юсупова о том, что «первым секретарём Казахстана должен быть кандидат из местных жителей», Брежнев в январе 1965 года заменил его Д.А. Кунаевым. На протяжении двух следующих лет, в 1964–1966 годах, число казахов, принятых в партию, удвоилось, а 1964–1971 годы отмечены заметным ростом числа секретарей республиканского ЦК, которые были не просто казахами, но казахами, выросшими и получившими образование в республике[726]. Через несколько месяцев после назначения Кунаева, в апреле 1965 года первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии, белорус по национальности К.Т. Мазуров, был переведён в Москву на пост первого заместителя председателя Совета Министров СССР. Вместо него был назначен тоже белорус П.М. Машеров. В феврале и мае 1966 года по такому же сценарию были проведены замены первых секретарей в Армении (прежний первый секретарь перешёл в Москву заместителем министра в союзном министерстве) и в Латвии (А.Я. Пельше получил высокий пост председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС). Постановление по Эстонии оставляло впечатление сигнала об официальном одобрении этого курса в национальных республиках.
Тем не менее его смысл был более широким. К середине 1960-х годов Советский Союз существовал уже полвека — время, которого было достаточно, чтобы вырастить, выучить и воспитать местные кадры. Наличие руководителей, разделяющих определённые ценности и чутких к пожеланиям центра, несомненно, приветствовалось. Однако Москве были нужны лидеры, имевшие авторитет в своих республиках и регионах, способные работать с учётом местных обстоятельств и обычаев, располагавшие сетями клиентов и друзей и способные говорить на одном языке с населением. Логика, из которой исходила политика коренизации, теперь распространялась и на РСФСР[727]. Об этом свидетельствует, например, принятое в мае 1967 года, вскоре после постановления по Эстонии, постановление ЦК КПСС «О работе Омского обкома КПСС». Оно предусматривало создание местного кадрового резерва и назначение на руководящие должности местных кадров, «пользующихся авторитетом у коммунистов и беспартийных»[728]. Как заявил первый заместитель заведующего отделом организационной партийной работы ЦК КПСС Н.А. Вороновский, посетивший Омск в июне 1967 года, «после октябрьского Пленума ЦК (пленум 1964 года, на котором сняли Хрущёва. — Примеч. авт.) и XXIII съезда КПСС отношение к кадрам в корне изменилось. Создана деловая обстановка в работе. Требовательность к кадрам сочетается с полным доверием и уважением к ним»[729]. Иными словами, если перед региональными кадрами ставилась задача приобрести реальный авторитет в глазах населения, завоевать его доверие, то самое меньшее, чем могла помочь им Москва, — удостоить своего доверия, соблюдать преемственность, ценить опыт и избегать частых ротаций[730].
Эти темы лежали в основе новой политики «кадровой стабильности». Однако брежневское руководство не ограничивалось этим. Отвергнув обычную практику назначений в регионы московских функционеров и их перемещений между областями, Брежнев выступил за выдвижение местных лидеров из уроженцев данной местности[731]. За период с октября 1965-го по март 1971 года в двух случаях из трёх первыми секретарями в РСФСР становились выходцы из соответствующего региона, а в течение следующих пяти лет их доля выросла до пяти шестых[732]. Следствием новой политики стало также сокращение кадровых трансферов между регионами. С 1965-го по 1976 год доля действующих первых секретарей, которые перед назначением на должность были переведены из другого региона, сократилась с 39 до 23%, при том что снизилось и число выходцев из аппарата ЦК[733]. В Сибири последним известным случаем, когда руководить регионом был отправлен функционер из ЦК, было назначение в 1965 году первым секретарём в Томскую область бывшего сотрудника ЦК Е.К. Лигачёва[734].
Распространение принципа коренизации на российские провинции способствовало формированию «рабочей идеологии» русского национализма, которая посредством неявной стратегии «культурной политики» акцентировала внимание на русских традициях, русской деревне, русской архитектуре и истории[735]. Налицо были различные аспекты этой тенденции. Возрождалось краеведение, создавались краеведческие музеи, изучалась история родного края в школах, предпринимались усилия по охране памятников местной архитектуры и т.д.[736] Эта разновидность местного национализма, исходившая из получившего распространение веком ранее понятия «малой родины» (в основе которого лежала идея о том, что вследствие чрезвычайной обширности и разнообразия России простым людям трудно осознать её единым государством и тем более отождествлять себя с нею), стремилась к насаждению общерусского национального сознания путём возвеличения местной идентичности и усиления привязанности человека к своему региону[737]. Выдвижение местных уроженцев в первые секретари обкомов представляло собой естественное звено этой политики.
Важным методом повышения престижа местных лидеров было укрепление иерархии, на которую они опирались. При внимательном изучении принципов выдвижения выясняется, что большинство новых первых секретарей были не только выходцами из данного региона, но занимали до своего назначения должность, расположенную лишь одной ступенью ниже в региональной табели о рангах[738]. Более того, при Брежневе все заметнее становилась тенденция выбирать первых секретарей обкомов из числа функционеров, медленно поднимавшихся по партийной лестнице с самых низов. К середине 1970-х годов большинство первых секретарей обкомов составляли те, кто начинал свою партийную карьеру на должностях секретаря райкома, заводской партийной организации и т.п.[739] Эта система постепенных пошаговых повышений уравнивала должностное старшинство с личным старшинством, критерием которого служил партийный стаж[740].
В определённом смысле Брежнев сам служил примером собственной кадровой политики. Пройдя все ступени партийной работы, он проявлял больше уважения к окружающим, отличался сдержанностью и терпимостью[741]. Не исключено, что имевшийся у Брежнева многолетний опыт работы секретарём обкома сделал его особенно чувствительным к вызовам, с которыми приходилось иметь дело типичному руководителю обкома. Как утверждал его зять Юрий Чурбанов, «как-то раз у нас с ним был разговор о первых секретарях обкомов и крайкомов партии, и Леонид Ильич сказал так: «Каждого секретаря партийного комитета можно в любой момент снять с работы и всегда — при желании можно найти за что. Но прежде чем придираться к партийным секретарям, нужно помнить о той колоссальной ответственности, которая возложена на их плечи»»[742].
Однако решение сложных задач делегирования административной власти и осуществления контроля требовало не только манипуляции назначениями или поддержания соответствующего этикета и стиля руководства, но и создания определённых структур. Как отмечалось выше, в управлении неславянскими союзными республиками важную роль играл институт второго секретаря-славянина. Речь в этом случае шла не о конкретном функционере, а о сложном наборе практик, пришедших на смену прямым институтам контроля — уполномоченным центральных органов и республиканским бюро ЦК, преобладавшим в конце 1940-х годов. Институт вторых секретарей развивался как средство решения проблемы агентства. Позволяя избежать отчуждения титульной национальности данной республики, которой руководил один из своих, он помогал центру быть в курсе местных дел, поскольку «второй» отвечал за стратегически важную сферу отбора кадров и играл роль связного с госбезопасностью.
Вместе с тем наличие в республиках второго секретаря не снимало проблему подбора первого. Во многих случаях это было непростой задачей. Хорошим примером служит назначение нового первого секретаря в Литве после смерти А. Снечкуса в январе 1974 года. Вторым секретарём в то время был В.И. Харазов, до своего назначения в Литву, состоявшегося весной 1967 года, работавший в отделе партийных органов ЦК КПСС. В глазах Москвы наиболее предпочтительным кандидатом на место Снечкуса был председатель республиканского Совета Министров Ю. Манюшис[743]. Проблема, однако, заключалась в том, что Манюшис, литовец по национальности, вырос и воспитывался в России и слабо знал литовский язык. Москве не было смысла назначать кандидата, которого могла не поддержать местная номенклатура.
Действительно, связка Манюшиса как первого секретаря и Харазова как второго вызвала отрицательную реакцию. Представители ближайшего окружения Снечкуса при посредничестве первого секретаря ЦК Компартии Украины В.В. Щербицкого сумели связаться с Брежневым и высказать ему свои опасения. Харазову, которому поручили прозондировать почву в высших слоях республиканской номенклатуры, вскоре стало ясно, что в случае формальных выборов ряд высших должностных лиц республики, включая даже главу республиканского КГБ Ю. Петкявичуса, пойдут против центра и проголосуют против назначения Манюшиса[744].
В ходе 47 бесед с 55 представителями титульной номенклатуры, зафиксированных в его блокноте, Харазов, по сути, провёл неофициальные, но вполне реальные «выборы» преемника Снечкуса. Манюшис не получил ни единого голоса. Двенадцать человек назвали П. Гришкявичуса, первого секретаря Вильнюсского горкома партии, в качестве наиболее предпочтительного кандидата, а двадцать девять человек видели в нём второго по предпочтительности кандидата. Как отмечалось выше, формальные партийные выборы, как правило, решали целый ряд задач, но избрание вождя обычно не входило в их число. Выборы использовались центром для контроля над региональными партийными организациями и их руководителями, а с точки зрения последних — выполняли функцию сигнальной системы, помогавшей им скорректировать своё поведение. В Литве неформальные выборы, организованные вторым секретарём, позволили титульной номенклатуре в самом деле выбрать регионального руководителя, причём сделать это с уверенностью в том, что центр, скорее всего, утвердит их выбор. И действительно, кандидатура Гришкявичуса была одобрена, хотя на заседаниях Секретариата и Политбюро ЦК КПСС ему поставили на вид различные идеологические ошибки и националистические настроения. На очередном пленуме Литовской компартии Гришкявичуса, представленного кандидатом в первые секретари, встретили аплодисментами[745]. Гришкявичус возглавлял республиканскую компартию в течение следующих тринадцати лет, вплоть до своей смерти в 1987 году.
Литовский случай даёт представление об опасностях, связанных с назначением работников, не имеющих прочных корней в местном сообществе. В Литве центр, по сути, допустил проведение состязательных выборов с тем, чтобы точнее выяснить, кандидат какого рода окажется приемлемым для местной сети. Однако потребность в руководителях, которые бы пользовались поддержкой, ощущалась везде. Для решения этой проблемы поощрялись преемственность кадров, выдвижение руководителей по принципу старшинства и с учётом прочности их связей с регионом.
Брежневская ротация
Чтобы привлечь в партию больше рабочих и колхозников, Хрущёв способствовал росту её численности. Если в 1953 году в рядах КПСС состояло не более 7 миллионов человек, то к 1965 году эта цифра выросла почти до 12 миллионов. Однако в это время обеспокоенное такой динамикой руководство партии начало принимать некоторые меры. В июле 1965 года ЦК КПСС принял постановление «О серьёзных недостатках в работе Харьковской партийной организации». На первый взгляд казалось, что это не более чем рутинная директива, имеющая целью устрожение политики приёма в партию. Опираясь на пример Харьковской области, ЦК требовал более тщательно отбирать кандидатов. Несколько следующих лет были отмечены некоторым снижением численности партии и небольшим ростом числа исключённых[746].
Вместе с тем в эзоповом мире советской политики постановление о Харьковской парторганизации решало ещё одну задачу. Первым секретарём Харьковского обкома в 1965 году был Г.И. Ващенко, связанный клиентскими отношениями с рядом предыдущих первых секретарей в Харькове, включая Н.А. Соболя, на тот момент второго секретаря ЦК украинской компартии, В.Н. Титова, секретаря ЦК КПСС, отвечавшего за кадры, и секретаря ЦК КПСС Н.В. Подгорного, который к 1965 году занимал важные позиции в аппарате ЦК[747]. Тот факт, что ошибки в Харькове «совершались на протяжении ряда лет», как отмечалось в статье в «Правде» за 28 августа 1965 года, бросал тень на всех трёх предшественников Ващенко, которые в это время постепенно вытеснялись со своих позиций[748]. Такие методы номенклатурного ослабления вполне характерны для начального этапа утверждения нового руководства у власти, проходившего олигархическую стадию развития. Новые руководители могли подозревать друг друга в попытках создать собственную политическую базу, в том числе путём перестановки региональных секретарей. Сам Брежнев в первые годы своего пребывания в новой должности оставался оспариваемым автократом, уязвимым в случае проявления недовольства со стороны своих соратников.
Очевидно, под влиянием этого фактора, а также в связи с массовым объединением разделённых крайкомов и обкомов в конце 1964-го — начале 1965 года новое руководство в 1965 году не предпринимало заметных перемещений секретарей. Только пять из них в РСФСР в ноябре – декабре 1965 года были заменены в связи с переходом на высокие посты в правительственный аппарат в Москве[749]. Аналогичная картина наблюдалась в областных комитетах союзных республик. 14 секретарей сменились здесь в результате переводов между обкомами и в связи с назначением ряда секретарей на другие руководящие должности. Только в одном случае, в Абхазском обкоме, где первый секретарь в сентябре 1965 года перешёл на научную работу, можно подозревать мотив мягкого снятия с руководящей должности. Эта тенденция кадровой стабильности продолжилась и в последующие годы. По сравнению с предыдущим десятилетием с ноября 1964-го по 1978 год ротация первых секретарей обкомов союзных республик сократилась вдвое, а в РСФСР — на 60%[750].
Заметное сокращение перестановок секретарей было не единственным свидетельством новых тенденций региональной политики. С самого начала Брежнев демонстрировал особую заинтересованность нового руководства в более тесном общении с секретарями. В контексте символического языка высокой советской политики характерным, например, было личное участие Брежнева в работе пленума Горьковского обкома партии 27 декабря 1965 года, на котором происходило переизбрание первого секретаря М.Т. Ефремова. В общем эта рутинная процедура не требовала присутствия лидера партии. Ефремов уходил с повышением на должность заместителя председателя Совета Министров СССР. Вместо него назначался К.Ф. Катушев, первый секретарь Горьковского горкома партии[751]. Это назначение имело определённый демонстративный смысл. Поскольку Катушев родился в Горьком и делал там карьеру, его назначение стало предвестником новой политики выдвижения местных кадров, о которой говорилось выше. Представляя Катушева, Брежнев заявил: «В последние годы сложилось так, что на пост первого секретаря Горьковского обкома КПСС присылались товарищи из других областей. В этом, пожалуй, ничего неправильного не было. На сей раз после размышлений ЦК КПСС пришёл к выводу, что на данный пост в Горьковской организации выросли свои кадры»[752]. С другой стороны, Катушев был 38-летним инженером-строителем, получившим свою первую партийную должность всего восемь лет назад[753]. Вопреки упору, делавшемуся на постепенных повышениях, это был классический пример внеочередного повышения, подчёркивавший роль Брежнева как лидера, игравшего важную роль в решении кадровых вопросов[754].
Подобные факты свидетельствовали, что новому руководству было необходимо подчеркнуть упорядоченность, предсказуемость и даже некампанейский характер кадровых перестановок, проведением которых занимается лично лидер партии. По многочисленным свидетельствам, отношения Брежнева с секретарями были демонстративно интенсивными и товарищескими. После назначения секретарей он неизменно устраивал встречи с ними, держал открытыми двери своего кабинета, когда секретари приезжали в Москву. Он ввёл в практику регулярные телефонные разговоры с региональными руководителями, а также осыпал их наградами и премиями, предоставлявшими новые возможности для личных встреч[755].
Тем не менее реальности политической борьбы в высших эшелонах власти и необходимость пресечения местных злоупотреблений влияли на региональную политику Брежнева, особенно в начальный период его руководства. Некоторое количество секретарей в конце 1960-х – начале 1970-х годов были сняты с компрометирующими формулировками. Так, в апреле 1968 года первый секретарь Кокчетавского обкома компартии Казахстана был освобождён от должности как «не обеспечивший руководство». В октябре 1969 года «как не обеспечивший порученный участок работы» лишился поста первый секретарь Гомельского обкома в Белоруссии. В январе 1970 года первого секретаря ЦК Компартии Туркменистана отправили в отставку «в связи с серьёзными недостатками в работе и личном поведении». С разоблачениями громких экономических преступлений в Грузии так или иначе была связана отставка многолетнего руководителя республики В.П. Мжаванадзе в 1972 году[756].
Очевидным мотивом перестановок были также трения между высшими руководителями в Москве, претендовавшими на расширение своего политического влияния. Выше мы видели, что в 1965 году Брежнев послал сигнал харьковской группировке во главе с Подгорным. Отчасти с продолжением этих трений было связано смещение в 1972 году первого секретаря ЦК Компартии Украины П.Е. Шелеста. Многоходовыми манёврами, как известно, Брежнев устранил также потенциальную угрозу, исходившую от группы функционеров, формировавшейся вокруг секретаря ЦК КПСС А.Н. Шелепина и председателя КГБ В.Е. Семичастного. Эти сравнительно молодые руководители, родившиеся уже в советское время (спустя 10–15 лет после Брежнева), по причине своего возраста не занимали высоких должностей при Сталине и не были причастны к политике террора того периода, считая это своим политическим преимуществом[757]. Некоторые из них воевали, что стало мощным формирующим опытом. Ощущая угрозу со стороны этой когорты, Брежнев решил избавиться от неё. В 1967 году Семичастный был снят с поста председателя КГБ, а Шелепин — секретаря ЦК. Многие из их сторонников также потеряли посты в центральном аппарате[758].
Одним из членов этой группы был Н.Г. Егорычев, первый секретарь Московского горкома партии. Избавление от него в некоторых отношениях было сложной задачей. Во-первых, у Егорычева имелись тесные связи в Московской городской партийной организации, в том числе с рядом секретарей райкомов, которые, как и он, были фронтовиками. Во-вторых, в отличие от Шелепина и Семичастного, Егорычев руководил партийным комитетом, а в партийных организациях существовали определённые процедуры избрания и снятия секретарей. В этом отношении особенно досадным было то, что всего лишь годом ранее, на партийной конференции в марте 1966 года, московская городская парторганизация единогласно выбрала Егорычева своим лидером[759].
Предлогом для снятия Егорычева послужило его выступление 20 июня 1967 года на пленуме ЦК КПСС, в котором содержались некоторые критические заявления, касающиеся военной политики и состояния обороноспособности страны. Поначалу, полагая, что Егорычев говорил с благословения Брежнева, многие члены ЦК, включая подчинённых Егорычева по Московскому горкому, бросились поздравлять его. Однако уже на следующее утро первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Ш.Р. Рашидов, а за ним и другие выступавшие с трибуны пленума обрушились на Егорычева с критикой. Егорычев тут же выступил с оправданиями и опровержением собственных слов. Но было уже поздно. В заключение Брежнев выступил на пленуме с резкой критикой Егорычева. Егорычеву не оставалось ничего другого, как подать заявление об уходе с должности[760].
Для того чтобы провести это решение на пленуме Московского горкома, потребовалась некоторая подготовительная работа. Дальнейшее стало хрестоматийным примером новой разновидности политического исключения, не связанного с репрессиями. Сначала на заседании бюро Московского горкома партии были произнесены подготовленные обвинения членов бюро. Ораторы, как вспоминал один из участников этих событий, «доставали тексты и шпарили по написанному»[761]. Затем на пленуме Московского горкома 27 июня 1967 года единогласно без обсуждения было утверждено решение бюро горкома об освобождении Егорычева от должности[762]. В конце концов формальное исключение Егорычева было подкреплено демонстрацией неформального исключения. Как вспоминал помощник Егорычева, после заседания бюро горкома «вышли в кулуары. Там ещё оставались все секретари, члены бюро, и мы сразу почувствовали, что вроде бы образовалась такая стеночка… Николай Григорьевич и я шли как бы в пустоте. К нему никто не подошёл. Никто!»[763] На протяжении следующих месяцев бывшие друзья и коллеги Егорычева на публичных мероприятиях или при случайных встречах отворачивались либо делали вид, что не замечают его[764].
Ил. 20. Первый секретарь Московского горкома Н.Г. Егорычев выступает на XXIII съезде партии 30 марта 1966 года. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Ил. 21. Фотографировать на пленуме Московского горкома, формально утвердившем отставку Н.Г. Егорычева, скорее всего, было запрещено, но все такие собрания внешне выглядели одинаково. На этом снимке — заседание пленума Алтайского крайкома партии, 1972 год. Из фондов РГАСПИ
Егорычев, занимавший одну из влиятельных позиций в советской системе, получил второстепенную должность заместителя министра сельскохозяйственного и тракторного машиностроения, а в 1970 году был отправлен послом в Данию, где оставался до 1984 года. В политическом плане он был нейтрализован. Механика данной акции выявляет две долгосрочные тенденции в природе политического исключения. Во-первых, предъявленные Егорычеву обвинения были лишены политического содержания. Никто не ставил под сомнение его политическую лояльность и не задавал вопросов по поводу его классового или социального происхождения. Во-вторых, несмотря на нейтрализацию Егорычева, это никак не повлияло на его членство в партии. В этом отношении судьба Егорычева отражала общее положение дел. В 1966 году из партии были исключены 63 тысячи человек при общей её численности 12.7 миллиона. Лишь несколько сотен коммунистов потеряли в этом году партийный билет с формулировками «случайно попавшие в партию», «за притупление политической бдительности», «имевшие связь с чуждыми элементами», «скрывавшие социальное происхождение». В следующем, 1967 году эти мотивы были показательно переименованы: «за антипартийное поведение», «политическую невыдержанность», «притупление политической бдительности», «неискренность перед партией»[765].
Эти относительные перемены означали некоторое видоизменение практики политических исключений. Вместе с тем такие случаи, как снятие Егорычева, демонстрировали их преемственность. По-прежнему чистка была сопряжена не только с устранением того или иного руководителя, но также с искоренением сетей, которые складывались вокруг него. Так, на должность Егорычева был назначен руководитель советской профсоюзной организации В.В. Гришин. После своего избрания Гришин пригласил руководителей аппарата московской городской парторганизации и поблагодарил их за поддержку. «Но мы-то все понимали, — вспоминал один из секретарей горкома, — что он поставлен для того, чтобы разогнать всех тех, кто работал с Николаем Григорьевичем (Егорычевым. — Примеч. авт.)»[766]. Так и произошло[767]. Этот аспект исключения объясняет, почему такое значение придавалось его публичному проведению. Тщательно срежиссированные акты остракизма дополнительно нагнетали атмосферу политической опасности, окружавшей жертву[768].
С другой стороны, благодаря отсутствию компрометирующих политических коннотаций в отношении лояльности Егорычева, от него можно было избавиться без ареста, исключения из партии и даже без удаления из номенклатурной среды. Однако эта мягкость создавала также свои проблемы. В сталинский период организация политических исключений была максимально упрощена: система работала на автопилоте и могла спокойно полагаться на запасы страха и глубоко укоренившиеся представления о политической лояльности и классовой принадлежности. После Сталина, при Брежневе особенно, исключения проводились вручную. Как показывает история Егорычева, это требовало определённых усилий.
В таких условиях заметно выросло значение сочетания политического исключения с кооптацией. При политическом исключении таких руководителей, как Егорычев, считалось возможным не лишать их доступа к определённым номенклатурным преимуществам. При Брежневе, с 1965-го по 1976 год, было смещено 62 первых секретаря обкомов, при этом трое были существенно понижены в статусе. Большинство же было переведено в Москву, что даже в тех случаях, когда такой перевод был связан со снижением статуса, «само по себе было крайне желательно не только потому, что [в Москве] находился источник власти, но и вследствие намного более высокого уровня жизни [в столице]»[769]. Тем, кто подвергался изгнанию со старших должностей, нередко весьма болезненному и публичному, позволялось сохранить членство в партии, номенклатурные блага и даже — на какое-то время — членство в руководящих органах партии. Как, по мемуарным свидетельствам, говорил Егорычеву Брежнев, «…я же не ставлю вопрос о твоём исключении из состава ЦК»[770]. Главным было то, что опальных функционеров переводили на должности, сопряжённые с незначительными полномочиями.
Воссоединение разделённых областных и краевых аппаратов после отставки Хрущёва завершало определённый этап развития местных сетей и имело не только практическое, но и в определённой степени символическое значение. Новое руководство страны обозначило разрыв с региональной политикой Хрущёва. Конкретные очертания нового курса в отношении секретарей и местной номенклатуры обозначились достаточно скоро. Брежнев полагался на их лояльность и искал пути повышения эффективности управления за счёт ресурсов стабильности и кадровой коренизации в широком смысле этого понятия.
В отличие от Сталина и даже Хрущёва, при которых региональные сети и их руководители подвергались давлению и чисткам разной степени жестокости, Брежнев избрал иной подход. Вместо перебросок секретарей он предпочитал искать их в самих регионах, позволял им долго оставаться в должности, давая понять, что они могут спокойно выполнять свои обязанности. Наряду с сокращением кадровых ротаций характерной чертой номенклатурной политики Брежнева была трансформация практики политических исключений. При Хрущёве они были оторваны от репрессий и по большому счёту от исключений из партии. Однако Брежнев и в этом отношении пошёл дальше. Хотя работа с кадрами, как и прежде, опиралась на сочетание исключения и кооптации, роль последней в заметной степени выросла.
Ротации такого рода парадоксальным образом дополнительно укрепляли защищённость руководящих кадров, которые могли рассчитывать на относительную безопасность даже в критических ситуациях. В совокупности кадровая стабильность, коренизация и ограниченность исключений служили основой эволюции самих сетей и методов руководства секретарей. В брежневский период формировался новый тип региональных лидеров, которых условно можно назвать партийными губернаторами.