В августе 1946 года в ЦК ВКП(б) поступила жалоба тамбовского коммуниста А. Беспалова на первого секретаря областного комитета партии И.А. Волкова. «Волков превратился сам в диктатора и насадил диктаторство в области», — сетовал Беспалов. «Волков во многом подменил советские и хозяйственные органы… Руководящие работники на работе не закрепляются, сменяемость приняла угрожающий характер… Нет у работников уверенности в завтрашнем дне, на работе они чувствуют себя временными… Принижена, а зачастую и зажимается критика. За критику Волков под всеми предлогами освобождает от работы», — так Беспалов конкретизировал суть своих обвинений[153].
Расследование, организованное аппаратом ЦК, в целом подтвердило обвинения Беспалова[154], хотя Волкову это не причинило особого вреда. Он ещё пять лет пробыл первым секретарём в Тамбовской области, после чего был переведён на аналогичную должность в Орловскую область. Беспалов мог этого и не знать, но поведение Волкова было достаточно типичным. Первые секретари были одной из важных опор системы управления, основанной на жёстком принуждении. Очевидно также, что Беспалов, наблюдая внешние проявления «диктаторства» Волкова, не был осведомлён о многих приёмах и методах, которые Волков использовал в отношениях с областными чиновниками, включая его ближайшее окружение. Однако именно эти политические манипуляции местного значения играли важную роль в формировании региональных руководящих сетей. Собственно говоря, большинство секретарей, подобных Волкову, действовали по двум основным направлениям. На виду у всех они руководили работниками районного уровня, нередко прибегая к угрозам и различным репрессиям. Одновременно они манипулировали своим ближайшим окружением при помощи различных закулисных методов.
Каким образом секретари держали в повиновении своих подчинённых? Насколько они были свободны в своих действиях? Централизованная экономика ставила жёсткие задачи перед должностными лицами всех уровней. Вынужденные выполнять планы, часто не располагая достаточными ресурсами, они нередко нарушали правила и законы. Конечно, руководители областного и краевого ранга обладали относительным иммунитетом: они входили в номенклатуру ЦК, в силу чего могли быть уволены лишь при получении недвусмысленного согласия из Москвы. Однако любой скандал и огласка информации о всех тонкостях и тёмных сторонах положения в регионе мог повлечь соответствующие проверки из центра и разрушить карьеру секретаря. В такой ситуации секретари нуждались в коллегах, которые были бы не только компетентными, но и — в свете рутинного нарушения правил и преодоления многочисленных трудностей — лояльными. Для обеспечения лояльности региональные секретари нередко прибегали к более тонким механизмам, чем прямые преследования или репрессии. К ним, как показывают источники, относились в числе прочего использование компромата, неформальные исключения из сетей и внеочередные повышения. Все эти методы скрытых манипуляций обеспечивали поддержание необходимой стабильности и добровольно-вынужденной солидарности местных руководящих сетей.
Авторитарный контроль
В первые послевоенные годы действия секретарей в отношении подчинённых находились под влиянием нескольких факторов, связанных с общим социально-политическим контекстом. Один из них был связан с необходимостью выполнения напряжённых планов восстановления экономики страны, усугублённых последствиями жестокого голода и эпидемий, унёсших до полутора миллионов жизней[155]. Экономические кампании, первоначальный импульс которым давал центр, становились особенно беспощадными на низовом уровне, где разрыв между целями и неадекватными ресурсами преодолевался в значительной степени силовыми методами. Нигде это не проявлялось с большей очевидностью, чем в сельском хозяйстве, представлявшем собой первоочередную сферу ответственности региональных секретарей, в том числе даже в промышленных регионах. Непосредственной мишенью для наказаний в случае невыполнения планов сельскохозяйственных заготовок служили председатели колхозов и секретари райкомов. Однако в ряде случаев за провалы хлебозаготовительной кампании расплачивались также областные и краевые секретари. В Ставропольском крае в 1946 году А.Л. Орлов был снят «как неспособный проводить линию партии и обеспечить интересы государства в деле хлебозаготовок», а в Рязанской области в 1948 году С.И. Малов расстался со своей должностью из-за того, что план хлебозаготовок в регионе был выполнен всего на 62%[156].
Ещё одним важным фактором, влиявшим на поведение региональных руководителей, было политическое и социально-психологическое наследие предвоенной политики скачка, а также самой войны, до пределов усилившей мобилизационные методы в работе аппарата. Некоторые секретари служили на фронте политкомиссарами или армейскими командирами. Другие осваивали военные методы руководства, решая многочисленные мобилизационные вопросы в тылу. Через три с половиной года после окончания войны Управление кадрами ЦК ВКП(б) так, к примеру, характеризовало первого секретаря Львовского обкома И.С. Грушецкого, начавшего карьеру в качестве партийного функционера, но во время войны оказавшегося в армии и выросшего в чинах до генерал-майора:
Тов. Грушецкий не обладает достаточным уровнем общего образования и знанием работы первичных парторганизаций… Пребывание на высоких постах в Красной Армии развило в нём зазнайство, привычку командовать и видеть беспрекословное выполнение своих приказаний. Эти качества по инерции он перенёс и на партийную работу, не сумев в должной мере перестроиться[157].
Подобные характеристики, исходившие из самых разных источников, в больших количествах накапливались в архивах партийных органов. Одна из местных функционеров так оценивала руководителя Хабаровского края:
Секретарь крайкома Назаров Р.К. приехал в край из Москвы в 1938 г., проработал 7 лет. Живой, глубоко-партийный, внутренне и внешне активный, простой и внимательный в обращении с людьми, т. Назаров постепенно утратил за эти годы многие из этих качеств… У него мало общей культуры, и за эти семь лет у него её не прибавилось, зато привилось высокомерие, грубость, выработалась привычка к бесконечной брани[158].
Один из районных секретарей Рязанской области в 1948 году говорил об А.И. Марфине, назначенном первым секретарём обкома ещё в 1943 году, следующее:
Грубость его доходит до невозможного. Особенно эта грубость проявляется, когда проходят очередные кампании по севу или хлебозаготовкам. В это время тов. Марфин превращается в человека, с которым трудно говорить… эта грубость доходит до принижения достоинства человека[159].
Судя по документам, грубость секретарей, стимулируемая традицией и тяжёлыми условиями работы, получала широкое распространение в аппарате в целом. Комиссия ЦК ВКП(б), побывавшая в Новосибирской области, докладывала в августе 1946 года секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову:
Приказы, угрозы судом, грубый окрик — вот стиль работы первого секретаря обкома ВКП(б) т. Кулагина по руководству сельскими районами. Этот стиль работы перенимают некоторые секретари райкомов партии и в ещё более грубых формах распространяют его на сельсоветы и колхозы. Председатели сельсоветов… председатели колхозов… рассказывают о том, что когда они выезжали в район на собрание или совещание, то сушили сухари и запасались бельём, т.к. были уверены, что «каталажки не миновать»[160].
Подобные угрозы далеко не всегда оставались только угрозами. Мощным рычагом контроля в руках секретарей были партийные взыскания, исключения из партии и увольнения с должностей. С 1945-го по 1953 год численность партии выросла с 5.8 млн до 6.9 млн, в то же время из неё были исключены 1.2 млн человек. Изгнание из партии во многих случаях означало не просто утрату прежнего социального статуса и руководящей должности. Для многих посвятивших свою жизнь партии и отождествлявших себя с ней оно было равносильно утрате смысла существования. Помимо исключения из партии широко практиковались различные партийные взыскания. Согласно оценкам, число выговоров за 1945–1953 годы составило от 2 до 3 млн[161].
Среди результатов такой политики можно отметить высокий уровень текучести кадров, который повышался по мере продвижения вниз в партийной иерархии. Так, в то время как текучесть кадров номенклатуры ЦК (включавшей и секретарей райкомов) в целом колебалась в 1945–1950 годах в пределах 20–22% в год, уровень сменяемости среди секретарей райкомов был неизменно выше, в некоторых регионах поднимаясь до 40 и даже до 50% в год[162].
Помимо высокой сменяемости регулярную деятельность низового аппарата подрывала практика чрезвычайного управления посредством уполномоченных, посылавшихся на места с целью решения тех или иных задач. Согласно сообщению из Костромской области,
посылка в районы и колхозы всякого рода уполномоченных в Костромском обкоме превратилась чуть ли не в единственный способ руководства районами в период сельскохозяйственных кампаний. Областной партийный и советский актив большую часть своего рабочего времени находится в командировках. В прошлом году (1947 году. — Примеч. авт.) секретарь обкома по кадрам… в течение трёх месяцев был уполномоченным в Вохомском районе, заместитель председателя облисполкома… и начальник областного управления сельского хозяйства… более двух месяцев были уполномоченными в районах без выезда. Также была построена деятельность и многих других областных работников[163].
Сталинградский обком в 1947 году направил в районы 550 уполномоченных[164]. Как показывают документы, эти примеры отражали общую тенденцию, существовавшую во всех регионах страны.
Уполномоченные фактически подменяли низовое руководство. Постоянные разъезды функционеров в качестве уполномоченных не могли не привести к нарушению рутинной работы руководящих структур, включая бюро региональных партийных комитетов. В Рязанской области, как отмечал второй секретарь обкома, вследствие отлучек членов бюро в связи с различными кампаниями, «по существу бюро не было»[165]. На 37 из 104 заседаний бюро Одесского обкома КП(б) Украины, собиравшихся в период с марта по октябрь 1948 года, присутствовало лишь по два-три члена бюро из семи. Первый секретарь Одесского обкома не присутствовал на 50 из 104 заседаний бюро, председатель облисполкома — на 56 заседаниях, начальник областного управления МГБ — на 50, второй секретарь обкома партии — на 72, а кандидат в члены бюро второй секретарь Одесского горкома — на 91 заседании[166]. Бюро Винницкого обкома с января по август 1948 года собиралось 44 раза, при этом только на трёх заседаниях присутствовали все семь членов бюро. Как докладывало первому секретарю ЦК КП(б)У Л.Г. Мельникову руководство отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КП(б)У, несмотря на указания, сделанные первому секретарю Винницкого обкома, «нарушение коллегиальности в работе бюро обкома продолжается»[167].
Учитывая высокий уровень текучести кадров и дезорганизацию регулярных практик работы аппарата, местные секретари нуждались и в относительной кадровой стабильности, и в достойных доверия коллегах и помощниках. Принуждение и чистки как методы кадровой политики имели в связи с этим свои пределы. Не менее важной задачей для любого республиканского или регионального секретаря являлось формирование лояльных и эффективных руководящих сетей, способных решать повседневные задачи, предотвращать постоянно назревавшие номенклатурные скандалы и выступать единым фронтом в случае давления со стороны центра.
Методы сплочения
Наиболее известным способом сплочения руководящих сетей были и остаются неформальные иерархические связи между их участниками, известные как патрон-клиентские отношения. Несмотря на официальное осуждение, эти практики взаимодействия и интеграции номенклатуры получили широкое распространение и были важной основой сплочения партийно-государственного аппарата. Однако констатация этого факта лишь подчёркивает необходимость изучения механизмов установления патрон-клиентских отношений, методов, при помощи которых республиканские и региональные руководители формировали своё окружение и стремились превратить его в консолидированную и лояльную группу.
Решение этой задачи имело принципиальное значение для всех секретарей. Те из них, кто находился у власти долгие годы в одних и тех же республиках и регионах, должны были поддерживать уже сформировавшиеся патрон-клиентские отношения и предотвращать любые потенциально возможные расколы. Вновь назначенным секретарям приходилось формировать свои группы поддержки с нуля, точнее, почти с нуля.
Осознавая важность укрепления позиций секретарей на этапе их вступления в должность, Москва нередко предоставляла им право чистки рядов местных функционеров, даже придумав формулировку для таких действий: «оздоровление обстановки»[168]. Во многих случаях новым секретарям разрешалось брать с собой какое-то количество их прежних сотрудников[169]. Хороший пример — назначение в 1947 году первым секретарём в Белоруссию Н.И. Гусарова, вместе с которым прибыла «группа поддержки» с его прежнего места службы — из Молотовской области. Она включала первого секретаря областной комсомольской организации, двух помощников Гусарова, хозяйственника, назначенного начальником строительства Белорусского тракторного завода, и бывшего начальника управления МГБ по Молотовской области, который стал заместителем белорусского министра госбезопасности. Назначение этих лиц вызвало недовольство местных функционеров, которые после смещения Гусарова в 1950 году открыто называли их «наушниками»[170].
Тем не менее в целом номенклатурные нормы не поощряли подобную практику, и новые секретари действовали осторожно, с оглядкой на начальство. Отправленный руководить Рязанской областью работник ЦК ВКП(б) А.Н. Ларионов в ноябре 1948 года оправдывался перед секретарём ЦК Г.М. Маленковым за перевод в область своих бывших коллег:
Все они работали в аппарате ЦК ВКП(б), подбирались они отделом ЦК с моим участием. Причём, никто из указанных товарищей не являлся и не является мне другом или приятелем. Ко всем работникам обкома и области у меня принципиальные партийные отношения, исключающие малейшие тенденции семейственности и приятельских отношений. Я стараюсь строго подходить к себе и ко всем, кто со мной вместе работает, как к секретарям обкома, так и к рядовым работникам, как к местным рязанцам, так и к товарищам, приехавшим из Москвы[171].
В общем, и старым, и новым секретарям приходилось постоянно решать задачу подчинения и консолидации кадров. Документы позволяют выделить несколько методов достижения этой цели, которые будут рассмотрены далее.
Первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Мир Джафар Багиров был достаточно типичным руководителем сталинского периода. Два факта политической биографии, однако, выделяли его среди других секретарей. Во-первых, как будет показано далее, он пользовался значительной поддержкой И.В. Сталина и поэтому занимал свою должность долгие пятнадцать лет[172]. Во-вторых, после смерти вождя он попал под удар как сторонник Л.П. Берии и был расстрелян. Именно в этот последний период жизни на Багирова обрушились многочисленные обвинения, которые (если очистить их от политических ярлыков и очевидных нелепостей) позволяют судить о некоторых методах, при помощи которых формировалась сплочённая руководящая группа в Азербайджане. Особое внимание обращают на себя повторяющиеся обвинения в использовании компрометирующих сведений как основы для подчинения и выказывания лояльности.
Как и в других регионах и республиках, в Азербайджане при Багирове активно использовались различные методы авторитарного контроля. Они включали традиционные принудительные сельскохозяйственные кампании, а также наказание функционеров районного уровня, неспособных выполнить поставленные перед ними задачи. Должностных лиц низшего звена не только снимали с должностей, но и отправляли в тюрьму по обвинению в саботаже[173]. Преследовались неугодные, включая журналистов и правдоискателей. Эта политика по самой своей природе проводилась относительно открыто, и о ней даже можно было узнать, читая республиканскую печать. Однако перед Багировым, как и перед другими секретарями, стояла не менее сложная проблема — заручиться безусловной поддержкой и лояльностью со стороны тех, кто входил в его непосредственное окружение. Репрессии и перестановки в этом случае были не слишком полезны, поскольку Багиров, как и другие секретари, нуждался в сотрудниках, с которыми мог бы установить длительные рабочие взаимоотношения.
В карьере Багирова важную роль сыграло то обстоятельство, что, прежде чем стать в 1933 году первым секретарём, он восемь лет (в 1921–1927 и 1929–1930 годах) возглавлял республиканские органы госбезопасности и был хорошо осведомлён о многих способах манипулирования и шантажа. После террора 1930-х годов Багиров наладил надёжные каналы взаимодействия с республиканской госбезопасностью, в частности с С.Ф. Емельяновым, её многолетним (с 1939-го по 1953 год) руководителем. После падения Багирова секретарь Бакинского горкома партии и член бюро ЦК Компартии Азербайджана отмечал: «Ни один вопрос, касающийся Министерства внутренних дел, Министерства госбезопасности, члены бюро не обсуждали, о положении там не знали, и их не считали нужным информировать. Емельянов был особо доверенным человеком»[174].
Емельянов, очевидно, импонировал Багирову по нескольким причинам. На протяжении большей части 1920-х и 1930-х годов Емельянов служил на невысоких хозяйственных должностях. Его первый большой карьерный скачок состоялся в мае 1938 года, когда он был назначен первым секретарём районного комитета партии в Баку. Уже через полгода в условиях массового выдвижения партийных работников в НКВД на замену арестованных чекистов он возглавил республиканское управление НКВД (не исключено, что по инициативе Багирова). Отныне он являлся начальником важнейшей организации республиканского масштаба, не имея для этого ни знаний, ни опыта, которые были у Багирова. Сделавший быструю карьеру в Азербайджане, Емельянов никогда не работал в Москве и вряд ли имел там серьёзные связи[175]. В общем, по всем статьям Емельянов зависел от помощи и покровительства Багирова.
Одна из функций госбезопасности под руководством Емельянова заключалась в сборе компрометирующих материалов и слежке за неугодными[176]. Такие задания не были чем-то исключительным. Всплывающие в архивных источниках факты позволяют говорить об определённой типичности этого явления. Так, в Пскове в начале 1949 года обком приказал местному управлению МГБ установить личность авторов анонимных жалоб[177]. Аналогичным образом в январе 1951 года в преддверии партийной конференции в городе Кыштым в Челябинской области первый секретарь горкома поручил начальнику городского управления МГБ «при помощи осведомительского аппарата отдела выяснить, кто из делегатов конференции намерен выступить с критикой по адресу его… (первого секретаря. — Примеч. авт.), и какой характер будут носить эти критические выступления». Задание было выполнено[178]. Обобщая подобные факты на материалах Молотовского обкома, один из исследователей отмечает: «Архивные материалы начала 1950-х гг. сохранили большое количество свидетельств обращений регионального парткома в компетентные органы по поводу проверки компрометирующих фактов биографии номенклатурного работника и членов его семьи перед утверждением на бюро парткома»[179].
Ил. 1. Вручение ордена Ленина первому секретарю ЦК Компартии Азербайджана М.Д. Багирову, 26 января 1946 года. Из фондов Российского государственного архива кинофотодокументов (РГАКФД), г. Красногорск
Согласно одному заявлению, поступившему в ЦК в октябре 1953 года, Багиров «превратил МВД в какой-то надпартийный орган, в послушное орудие исполнения всех его грязных дел… Этот орган он превратил в свою рабочую кухню по фабрикации фальшивок, ложных обвинений против всех, кто ему не по душе»[180]. В докладной записке, составленной в аппарате ЦК в декабре 1953 года, указывалось: «Проверкой установлено, что т. Багиров в течение длительного времени насаждал в организации непартийные нравы и порядки, воспитывал кадры в духе раболепства и беспрекословного послушания, а людей, неугодных ему, имевших собственное мнение и вскрывавших недостатки в работе, жестоко преследовал, шантажировал и открыто угрожал «сгноить» их в тюрьме, «выгнать из Азербайджана»… Многие руководящие работники преследовались путём составления на них компрометирующих материалов…». В документе приводились многочисленные конкретные примеры, подтверждавшие эти выводы[181].
Судя по данным, приведённым в цитируемых выше документах, компромат использовался не только против оппонентов, но и для подчинения окружения Багирова, включая и тех, кто считался его союзником. В тёмном мире советской политики доверие было в таком дефиците, что многие секретари предпочитали рассчитывать на поддержку тех сотрудников, в отношении которых имелись дополнительные рычаги воздействия. Компромат мог служить бонусом для доступа в руководящие круги регионов и республик — и не только в Азербайджане[182].
В упомянутом выше докладе ЦК, составленном в декабре 1953 года, имеются указания на некий шаблон: в верхние слои азербайджанской элиты нередко попадали люди, в отношении которых имелись компрометирующие материалы, и лица, «не внушающие политического доверия». Среди них назывались «выходцы из буржуазно-кулацкой среды, вплоть до сыновей миллионеров, люди, связанные родством с эмигрантами и скомпрометированные на прошлой работе», родственники репрессированных и т.д. «Все эти люди, — говорилось в докладной записке, — были нужны Багирову для того, чтобы через них выполнять свою волю»[183].
В целом можно сказать, что случай Азербайджана даёт нам относительно надёжный пример того, каким образом компромат мог применяться для сплочения руководящей сети.
Ещё один механизм консолидации сетей можно назвать неформальным исключением, примеры которого наблюдались, в частности, в деятельности первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана У.Ю. Юсупова, который возглавлял эту республику с 1937-го по 1950 год. Подобно другим секретарям, Юсупов консолидировал свою власть, действуя по двум направлениям. Первое из них — традиционные методы авторитарного контроля в отношении аппарата, описанные выше. Принуждение и разного рода репрессии вполне годились для Узбекистана с его преимущественно монокультурной экономикой, ориентированной на производство хлопка (в соответствии с планом 1947 года республика должна была собрать 71% хлопка, выращенного в СССР). Узбекское хлопководство опиралось на широкое применение ручного труда. Ведущую роль в сезонном привлечении несельскохозяйственной рабочей силы к уборке хлопка играл низовой партийный аппарат. В сезон 1947 года ему удалось направить в деревню более 190 тысяч горожан. Той осенью школьники в возрасте от 11 до 17 лет и студенты техникумов были на три месяца оторваны от занятий. В Наманганской области милиция задерживала людей на базарах, сажала на грузовики и под конвоем отправляла в колхозы[184].
Внешним проявлением доминирования Юсупова в республике было развитие культа его личности, во многом подражавшего культу главного советского вождя. Статьи и речи, изданные за подписью Юсупова, столь широко пропагандировались и восхвалялись, что в ряде случаев замещали московские директивы. В феврале 1947 года ЦК ВКП(б) провёл один из своих редких послевоенных пленумов, на этот раз посвящённый сельскому хозяйству. Резолюции пленума печатались в «Правде» и распространялись в виде массовой брошюры для изучения на партийных собраниях. Однако в Узбекистане популяризовались вовсе не резолюции ЦК, а последняя статья Юсупова о сельском хозяйстве. Такое же частичное замещение наблюдалось в визуальной пропаганде. Многочисленные портреты Юсупова (наряду с портретами Сталина и других вождей, конечно) украшали госучреждения и такие общественные пространства, как площади, клубы и парки культуры. Хотя в качестве символического жеста бюро ЦК Компартии Узбекистана с благословения Юсупова требовало убрать часть из них, большинство узбекских функционеров не собирались всерьёз принимать этот приказ и просто игнорировали его[185]. Статус местного вождя не просто определялся секретарской должностью Юсупова, но являлся также результатом целенаправленного формирования и консолидации его собственной руководящей группы.
Юсупов, родившийся в крестьянской семье одного из кишлаков в Ферганской области, в 1916 году, в возрасте шестнадцати лет, пошёл работать на хлопкоочистительный завод. Спустя восемь лет вступил кандидатом в партию. Это открыло новые карьерные горизонты. Юсупов стал профсоюзным и партийным функционером. С конца 1934-го и по конец 1936 года он был слушателем курсов марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) в Москве. Это несколько отдалило Юсупова от вершин узбекской власти. Но, как оказалось, вполне вовремя. Не связанный со старым руководством республики, уничтоженным в ходе террора, в сентябре 1937 года он стал первым секретарём республиканской парторганизации.
Ил. 2. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана У. Юсупов выступает на собрании по случаю 70-летия И.В. Сталина 21 декабря 1949 года. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Ко второй половине 1940-х годов, после десяти лет управления Узбекистаном, закалённый, не очень образованный, но понимающий советские политические реалии руководитель превратился в опытного секретаря. Уже в начале 1948 года в докладе комиссии ЦК ВКП(б), посетившей Узбекистан, роль Юсупова описывалась следующим образом: «Тов. Юсупов в погоне за личным авторитетом стремится решать вопросы единолично, казаться всегда инициатором в постановке всех вопросов»[186]. «На всякое возражение или несогласие с его мнением со стороны отдельных членов бюро тов. Юсупов реагирует крайне болезненно», — говорил на пленуме ЦК Компартии Узбекистана в феврале 1948 года второй секретарь республиканской компартии Н.И. Ломакин[187]. Материалы московской проверки свидетельствовали, что руководство республики, и в первую очередь её партийные руководители, по сути, превратились в клиентов Юсупова:
Секретари ЦК КП(б) Узбекистана… в своей практической работе не принципиальны и по существу выполняют функции не секретарей ЦК, а помощников и советчиков тов. Юсупова. На одном из заседаний бюро второй секретарь ЦК т. Ломакин подхалимски заявил: «Золотые Ваши слова, Усман Юсупович, как бы их только не забыть»[188].
Трудно предположить, что такое восхваление патрона было искренним. Однако лояльное окружение Юсупова могло воочию наблюдать результаты возможной опалы, которой подвергся, в частности, глава республиканского правительства А.А. Абдурахманов. Юсупов не только решал все важнейшие экономические вопросы, которые формально находились в ведении Абдурахманова, но и взял в свои руки подбор кадров для правительства. «Тов. Юсупов, — утверждали московские контролёры, — игнорирует тов. Абдурахманова, не даёт возможности развернуть ему работу в советских органах, часто подменяет его, старается доказать, что тов. Абдурахманов — слабый работник, лентяй»[189]. Такая тактика неформальной изоляции одного из высших руководителей республики вместо его полного изгнания с должности давала Юсупову многие преимущества. С одной стороны, Юсупову не требовалось увольнять Абдурахманова, вступая по этому поводу в переговоры с Москвой. Более того, на Абдурахманова можно было списывать любые экономические трудности и провалы. С другой — пример Абдурахманова служил хорошим уроком для других руководителей, а их коллективные нападки на опального председателя правительства активизировали механизмы круговой поруки и лояльности.
Значение такой сплочённости резко возрастало в моменты нараставшего нажима на республиканское руководство со стороны центра, что наблюдалось, например, в начале 1948 года. Вследствие разочаровывающих итогов хлопкозаготовительной кампании 1947 года узбекские руководители были вызваны в Москву для объяснений. 3 февраля 1948 года Политбюро приняло резолюцию «Об ошибках ЦК КП(б) Узбекистана и Совета Министров Узбекской ССР по руководству хлопководством». Юсупову и председателю Совета Министров Абдурахманову был объявлен строгий выговор, а второму секретарю Ломакину было указано, что он «не критически относится к недостаткам»[190].
Неприятности на этом не кончились. Согласно неписаным правилам, секретарь, получивший выговор в Москве, был обязан выступить перед местным активом с самокритикой и выслушать критику со стороны подчинённых. Это был потенциально опасный момент. Дозировать критику не так просто. Её могло оказаться недостаточно, и тогда из Москвы следовали обвинения в зажиме критики и безответственном отношении к указаниям ЦК. Её могло оказаться чуть больше, чем нужно, и тогда подрывался авторитет местного секретаря, а Москва получала материалы для дополнительных расследований и новых обвинений. В таких критических ситуациях многое зависело от степени сплочённости руководящих сетей.
Юсупов, опираясь на лояльную группу подчинённых, предпочёл в 1948 году первый сценарий. Как отмечал проверяющий из ЦК ВКП(б) И.И. Поздняк, присутствовавший на пленуме ЦК Компартии Узбекистана 26–28 февраля 1948 года, решения пленума оказались на удивление сдержанными. Сам пленум был необычайно малочисленным — всего 168 человек, по большей части кадровые партийные функционеры. Юсупов, признав ряд ошибок, был немногословен и не пожелал отклоняться от текста резолюции Политбюро. Уничижительно отзываясь о своём противнике Абдурахманове и повторяя критику Политбюро в адрес Ломакина, он воздержался от упрёков, обращённых к кому-либо из прочих функционеров[191]. Они, в свою очередь, встали на защиту Юсупова. Например, один из областных секретарей оправдывал перехват Юсуповым обязанностей председателя правительства тем, что Совет Министров во главе с Абдурахмановым не справляется с работой. В таких условиях (и, скорее всего, по требованию Поздняка) был объявлен перерыв и проведено заседание бюро узбекского ЦК, на котором Юсупова призвали «исправить допущенную ошибку»[192]. Однако когда пленум продолжился, Юсупов демонстративно ограничился формальным заявлением, дав понять, что делает его не по своей воле[193].
Этот пленум ЦК Компартии Узбекистана проливает свет на ряд норм, сформировавшихся внутри сети Юсупова. В тех случаях, когда угроза со стороны центра выражалась в не слишком категорическом виде (прежде всего, не шла речь об отставках), местные сети могли сплотиться, и их члены не жалели усилий, чтобы защитить своего секретаря. В Узбекистане любые нападки на Юсупова давали его клиентам возможность продемонстрировать свою солидарность. Юсупов отвечал им демонстрацией собственной лояльности. В то же время изолированному Абдурахманову и подвергшемуся критике в Москве Ломакину досталась роль козлов отпущения. В результате атака со стороны Москвы в данном случае способствовала скорее укреплению сети Юсупова, чем её ослаблению. Механизмы неформального исключения сыграли в этом свою роль.
В августе 1947 года в характеристике на первого секретаря Винницкого обкома, подводившей итог первым двум годам его пребывания в этой должности, Управление кадров ЦК ВКП(б) отмечало те его черты, которые в целом характеризовали многих других секретарей — и позволяют нам определять их как низовых диктаторов. М.М. Стахурский «бывает груб и нетактичен в обращении с отдельными работниками аппарата обкома КП(б)У и коммунистами», — говорилось в этом документе[194]. В другом докладе, составленном в апреле 1948 года, указывалось, что в Винницкой области наблюдаются «администрирование в работе с кадрами» и их высокая текучесть: на протяжении 1947 года сменилось более трети партийных работников и значительно больше председателей сельсоветов и колхозов[195].
Тем не менее, как и во многих иных случаях, такая критика почти никак не отразилась на Стахурском. Отмечая его недостатки, в целом сотрудник ЦК в августе 1947 года давал ему позитивную оценку: «Товарищ Стахурский зрелый партийный руководитель, умеет быстро ориентироваться в обстановке, находить главное в работе и мобилизовать партийную организацию на успешное выполнение решений партии и правительства»[196]. В общем, Стахурский имел репутацию человека, выполняющего планы и поддерживающего порядок. После Винницы он был переведён на должность первого секретаря в Полтавскую область (с 1952 по 1955 год), после чего работал в Хабаровском крае (1955–1957) и в Житомирской области (1957–1961).
Эта карьера во многом была результатом успешного старта. Благодаря своей относительной молодости (первым секретарём он стал в 42 года), образованию (закончил сельскохозяйственный вуз) и большому партийному стажу (в партию он вступил в 1921 году) Стахурский вполне воспользовался карьерными возможностями, открывшимися благодаря Большому террору. Всего за несколько лет он вырос в чинах от директора МТС до замнаркома земледелия Украины. В годы войны служил на фронте на политических должностях, получив звание генерала.
Став первым секретарём Винницкого обкома, Стахурский среди разных способов формирования своей группы руководителей использовал выдвижение молодых кадров, порой через головы их заслуженных старших коллег. Так, в ноябре 1948 года Винницкий обком партии подготовил документы для назначения районных функционеров. В число кандидатов на ключевые должности входили лица, имевшие не более трёх лет партийного стажа[197]. Это был классический метод формирования сетей внутри бюрократических систем. Внеочередное повышение укрепляло чувство благодарности выдвиженцев к патрону и усиливало их зависимость от него. Получив должность не по правилам, пусть и неписаным, молодые клиенты вызывали неприязнь у части сетей и могли рассчитывать в случае неприятностей только на покровительство выдвинувшего их шефа[198].
К внеочередным выдвижениям, по существу, относилась также поддержка Стахурским недостаточно опытных и попадавших под удар критики работников. Эту тенденцию инспектор из Москвы в 1948 году обозначил так: «Допускается неправильная, порочная практика перемещения провалившихся работников на другие руководящие посты». Причём в число таких работников московский контролёр включил даже секретарей обкома. Один из кандидатов в секретари райкома, получивший отвод на районной партийной конференции, был назначен Стахурским в аппарат областного исполкома. Стахурский демонстративно заступался за секретаря обкома по идеологии, против которого ополчилось его московское начальство[199].
Аналогичную кадровую политику проводил И.С. Кузнецов, строивший свою сеть почти с нуля после назначения в 1946 году первым секретарём Костромского обкома и перемещения с должности второго секретаря Красноярского крайкома. «На руководящую работу в областные и районные партийные, советские органы были выдвинуты десятки местных людей…» — докладывал он в ЦК[200]. Какое-то количество из этих работников были выдвинуты вне очереди, то есть в обход номенклатурной иерархии. Так, внимание работников ЦК ВКП(б) привлёк к себе третий секретарь одного из райкомов, который, перескочив через несколько уровней региональной иерархии, стал главой областного управления сельского хозяйства. Посетив Кострому в сентябре 1950 года в связи с заменой Кузнецова на посту первого секретаря обкома, заместитель начальника отдела партийных органов ЦК ВКП(б) Е.И. Громов осудил эту практику: «Может быть, он (выдвинутый третий секретарь райкома. — Примеч. авт.) и хороший товарищ, но такой метод его появления и выдвижения даёт тень на тов. Кузнецова и на того товарища, который появляется»[201].
Внеочередные повышения регулярно практиковались также в союзных республиках. Выше мы отмечали стремительную карьеру Емельянова, всего за полгода прошедшего путь от секретаря райкома до начальника республиканского управления НКВД в Азербайджане, чем он почти наверняка был обязан Багирову. Подобные выдвижения практиковал и Юсупов в Узбекистане — не имея достаточного образования, он окружил себя кадрами, находившимися в том же положении. Из пяти секретарей Узбекского ЦК только один, секретарь по пропаганде, имел высшее образование, в то время как трое других (включая самого Юсупова) окончили только начальную школу[202].
Знали ли обо всём этом в Москве? И если знали, то как к этому относились?
Потворствующие верхи
Вечером 4 мая 1946 года по срочному вызову в Кремль на квартиру Сталина приехал Н.С. Патоличев, недавний первый секретарь Челябинского обкома партии, месяц назад переведённый в Москву на должность заведующего организационно-инструкторским отделом ЦК ВКП(б), который контролировал местные партийные организации. Сталин завёл с Патоличевым такой разговор:
— Скажите… ведь вы заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК? Вот и расскажите, как Центральный Комитет руководит местными партийными организациями?
Я не сразу уловил, что Сталин хочет узнать. Сталин понял и это.
Повторил:
— Расскажите, как сейчас работают партийные организации на местах и как аппарат ЦК руководит ими.
Вопрос сам по себе был прост. Но ответить на него мне было чрезмерно трудно.
— Товарищ Сталин, я работаю заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК не более одного месяца, — сказал я. — Поэтому как заведующий отделом ЦК ничего, видимо, полезного и существенного сказать вам не смогу. Я понимаю важность вопроса о руководстве местными партийными организациями и, если вы мне позволите, отвечу вам не как заведующий отделом ЦК, а как бывший первый секретарь обкома партии.
Сталин согласился и даже одобрил такой подход и стал внимательно слушать.
Я рассказал ему о многих эпизодах и делах из жизни Челябинской партийной организации… Сказал, что некоторые важные вопросы… были неизвестны аппарату ЦК… И это было не только моё мнение. Мы об этом говорили с другими секретарями обкомов…
— Надо восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций [— сказал Сталин]… Давайте подумаем, как перестроить работу аппарата ЦК? Какие новые организационные формы должны быть введены в структуре ЦК[?]… Давайте создадим специальное управление в ЦК и назовём его Управлением по проверке партийных органов.
Мы согласились. Предложение было, конечно, разумным.
Считая вопрос решённым, Сталин добавил:
— А вас назначим начальником этого управления[203].
Любопытны два аспекта этого разговора. Первый — признание Патоличева, что многие важные вопросы, стоящие перед региональными партийными организациями, были «неизвестны аппарату ЦК». Второй — интерес Сталина к очередной организационной перестройке с целью «восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций».
Поскольку у нас нет оснований подозревать Патоличева в существенном искажении слов Сталина, возникает вопрос: действительно ли Сталин считал ситуацию столь серьёзной, что речь могла идти о «восстановлении» прав контроля со стороны ЦК? Как и почему эти права были нарушены? Как относился Сталин и, соответственно, работники ЦК к тем злоупотреблениям, которые наблюдались на местах в первые послевоенные годы? Как относились они к методам работы секретарей, проявлявших явную склонность к авторитаризму?
Известные сегодня документы не дают оснований считать, что Сталин в этот период был как-то особенно обеспокоен действиями региональных руководителей. Проведённая в августе 1946 года реорганизация аппарата ЦК ВКП(б), составной частью которой являлась замена организационно-инструкторского отдела ЦК Управлением по проверке партийных органов, привела к расширению и усложнению структур ЦК, но не содержала каких-либо принципиальных новаций по сравнению с традиционными методами контроля центра над регионами. Претензии к положению дел на местах были изложены в общем виде: «ослабление внимания к партийной работе», «нарушение внутрипартийной демократии» и «кое-где» «зажим критики» и т.д.[204] Всё это было больше похоже на очередную административную встряску, чем на экстренные меры, вызванные нараставшими кризисными явлениями. Сталин, выступавший инициатором реорганизации и партийного, и государственного аппарата (в марте 1946 года СНК СССР был преобразован в Совет Министров), судя по всему, считал нужным провести своеобразную конверсию партийно-государственного управления после войны, упорядочить и нормализовать бюрократические структуры и нормы в целом.
В конечном счёте для оценки реального отношения центра к положению на местах определяющее значение имели повседневные практики контроля и взаимодействия с секретарями. Они же в первые послевоенные годы скорее свидетельствовали о том, что Москва требовала от секретарей результаты, не обращая особого внимания на методы их достижения. Хотя создание Управления по проверке партийных органов имело черты усиления централизации, другие решения, принимаемые в этот же период, можно трактовать как тенденции противоположного свойства. Например, в связи с созданием Управления по проверке партийных органов встал вопрос о целесообразности сохранения института уполномоченных Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), которые к апрелю 1947 года работали в 50 областях и краях РСФСР, четырёх областях Украины и семи союзных республиках — Азербайджане, Белоруссии, Казахстане, Киргизии, Таджикистане, Туркмении и Узбекистане[205]. 21 апреля 1947 года эта структура была ликвидирована. Такой размен — расширение московских структур ЦК ВКП(б), надзирающих за регионами, вместо аппарата уполномоченных КПК — был выгоден местным руководителям. В отличие от чиновников аппарата ЦК уполномоченные КПК постоянно находились в регионах, были в силу этого лучше осведомлены о делах на подведомственных им территориях и нередко стремились занять лидирующие позиции в региональных руководящих сетях. По этим причинам между региональными секретарями и уполномоченными КПК нередко вспыхивали конфликты[206]. Можно не сомневаться, что ликвидацию института уполномоченных КПК региональные руководители встретили с одобрением.
Создание Управления по проверке партийных органов не привело также к заметным строгостям в кадровых вопросах. Даже в отношении тех секретарей, которые подвергались критике во внутренних документах аппарата ЦК за неправильные методы работы, проявлялась заметная терпимость[207]. Хорошим примером этого может служить ситуация вокруг первого секретаря Калужского обкома партии И.Г. Попова[208].
Попов был назначен в Калугу с момента организации области в июле 1944 года переводом с должности ответственного организатора ЦК ВКП(б). Осенью 1944 года этот преимущественно сельскохозяйственный регион выполнил план сельскохозяйственных заготовок, что было записано Попову в актив. Однако вскоре Попов проявил себя как грубый администратор, который подавлял окружавших его работников, включая и секретарей обкома. В августе 1945 года ответственный организатор организационно-инструкторского отдела ЦК, который занимался Калужской областью, направил своему руководству первый сигнал о «неправильном стиле и методах руководства» Попова[209]. В апреле 1946 года тот же чиновник направил очередную записку по этому вопросу Н.С. Патоличеву, недавно назначенному заведующим организационно-инструкторским отделом. В ней говорилось о плохом положении дел в Калужской области, о массовых приписках и о материальных злоупотреблениях Попова, который занял под своё жильё лучший дом в центре города, выселив из него горком партии[210]. В мае 1946 года в ЦК поступило письмо от корреспондента «Правды», который также сообщал о скандальной истории с захватом здания горкома и о том, какой негативный отклик это имеет в полуразрушенной Калуге[211].
В июле 1946 года карьера Попова, казалось, висела на волоске. В Калугу выехала бригада сотрудников ЦК, которая выявила многочисленные злоупотребления, в связи с чем был снят с должностей ряд руководителей сельскохозяйственных органов, входивших в непосредственное окружение Попова. Более того, в материалах комиссии содержался вывод о том, что Попов не в состоянии обеспечить руководство областью[212]. В том же июле председатель Калужского облисполкома пробился на приём к секретарю ЦК А.А. Кузнецову и пожаловался ему на «неправильные методы руководства» Попова и его плохое отношение к руководящим кадрам[213]. В область со специальным заданием был послан ответственный организатор Управления кадров ЦК, который подтвердил истинность всех обвинений и вновь порекомендовал снять Попова[214].
Однако все эти обвинения против Попова не привели к его смещению. Более того, в 1947 году он добился отзыва из области уполномоченного КПК и второго секретаря обкома, которые пытались сопротивляться Попову, а также поставил вопрос о снятии председателя облисполкома[215]. Поскольку обстановка в калужском руководстве не улучшалась, с августа 1947 года в Управлении кадров ЦК начали готовить новые предложения о снятии Попова. В проектах записок по этому вопросу, составленных на имя секретарей ЦК, отмечалась плохая работа сельского хозяйства и промышленности области, недостатки Попова как руководителя, не сумевшего наладить отношения с другими областными работниками. В качестве замены Попову назывались разные кандидатуры[216]. В декабре 1947 года руководство Управления кадров в общей записке на имя А.А. Кузнецова сформулировало свои предложения по поводу Попова. Его обвинили в плохом руководстве хозяйством области, а также в создании «нездоровых отношений» со многими работниками, «что серьёзно сказывается на работе обкома ВКП(б)», и предложили снять с должности[217].
На этот раз сам Попов помог своим критикам в Москве. Видимо, уверовав в свою безнаказанность, он совершил серьёзное правонарушение. 14 декабря 1947 года, в период проведения денежной реформы, с помощью начальника областного управления сберкасс Попов задним числом оформил вклад на себя, своего брата и сына на значительную сумму с целью сохранения денег при обмене старых купюр на новые[218]. 13 марта 1948 года Политбюро исключило Попова из партии[219]. Таким образом, для снятия Попова понадобилось почти полтора года и серьёзное нарушение закона с его стороны. Впрочем, номенклатурная система удержала Попова на плаву. Вскоре он был отправлен на работу директором швейной фабрики в г. Чкалов, в 1950 году был назначен председателем Чкаловского областного комитета радиоинформации, а затем занимал в Чкалове другие руководящие должности[220].
Терпимость к недостаткам секретарей проявлялась не только в РСФСР, но и в других республиках. Например, несмотря на громкий скандал в начале 1948 года, как говорилось ранее, сохранил своё место первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Юсупов. Долгое время продолжали работать пять секретарей обкомов Украины, которых Управление кадров ЦК предлагало заменить во второй половине 1947 года[221], и т.д.
Все эти инциденты и промедления, несмотря на свою показательность, имели всё же сравнительно частный характер. Однако летом 1948 года произошли события, которые можно считать символом послевоенной «секретарской вольности» и мягкой региональной политики Москвы.
В мае 1948 года на основании решения Совета Министров СССР Министерство госконтроля СССР начало ревизию финансово-хозяйственной деятельности Совета Министров Азербайджана[222]. Причиной ревизии являлись многочисленные сигналы о злоупотреблениях, приходившие из этой республики. Прибыв в Азербайджан с существенной порцией материалов о коррупции, контролёры из Москвы выявили многочисленные злоупотребления. Речь шла о воровстве чиновников, строительстве дач за государственный счёт и т.д. Одними из наиболее скандальных были злоупотребления со стороны заместителя председателя Совета Министров Азербайджана А.М. Азизбекова. Ещё в 1944 году он приобрёл в личную собственность 3.5 га земли и построил за государственные средства дом. На даче Азизбеков организовал хозяйство, продукция которого реализовывалась через государственные магазины, а деньги поступали на его личный счёт[223].
Осознавая нависшую над ним угрозу, первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Багиров начал контратаку, используя при этом любые способы для компрометации самих контролёров. Подручные Багирова организовали для руководителя группы контролёров, заместителя министра государственного контроля, свидания с женщинами, которые скрыто фотографировали[224]. Собранные компрометирующие материалы Багиров послал Сталину. Сталин приказал организовать проверку, для чего была создана комиссия. В неё наряду с членами Политбюро вошли Багиров и министр государственного контроля Л.З. Мехлис[225].
Судя по выводам комиссии, Сталин дал указание поддержать Багирова. Причём сделано это было в демонстративной форме. Сравнительно частный конфликт послужил поводом для существенной реорганизации деятельности Министерства государственного контроля. 30 июля 1948 года Политбюро при участии Сталина и Багирова[226] приняло постановление, в котором говорилось, что проверка в Азербайджане была организована неправильно, что «министр госконтроля СССР т. Мехлис без всякой нужды… придал ревизии большой размах» и что «ревизия носила тенденциозный характер». Центральным пунктом обвинений против московских контролёров было то, что «они проявили особую заботу к «жалобщикам», игнорируя в то же время ЦК КП(б) Азербайджана, в результате чего имел место поток всякого рода заявлений и обращений в Госконтроль со стороны сомнительных лиц». Особое значение имел тот факт, что в связи со скандалом в Азербайджане Политбюро приняло решение, существенно ограничивающее права Министерства госконтроля при проведении проверок ведомств и регионов[227]. Это было тем более показательно, что в 1940 году создание Наркомата госконтроля и наделение его широкими полномочиями произошло именно по инициативе Сталина[228]. Хотя в упомянутом постановлении от 30 июля 1948 года содержалось некоторое количество обвинений в адрес азербайджанских властей, в целом результаты разбирательства в Москве правильнее рассматривать не как компромисс, а как победу Багирова над могущественным министром госконтроля.
Закрепляя эту победу, 24 сентября 1948 года бюро ЦК КП(б) Азербайджана приняло постановление «Об анонимных заявлениях на руководящих партийных и советских работников в Азербайджанской ССР». В нём утверждалось, что возросший поток анонимных заявлений и жалоб был результатом злонамеренной деятельности группы «нечистоплотных и вражеских элементов». Прокурору республики и министру юстиции было поручено в десятидневный срок закончить следствие по делам клеветников, организовать над ними показательные судебные процессы с публикацией приговоров в печати. Карательным органам республики вменялось в обязанность и в дальнейшем бороться с клеветниками, «привлекая их к самой суровой ответственности»[229]. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, Багиров расправлялся с недовольными и запугивал действующих и потенциальных критиков. Такие действия — прямой результат «умеренной» региональной политики Сталина — наблюдались и в других местах.
По какой причине послевоенный период отмечен распространением авторитарного типа руководителей и присущих им практик управления? Немалую роль, несомненно, играл опыт войны, а также трудности послевоенного восстановления в условиях голода и холодной войны, растущих экономических планов и требований, выдвигаемых центром. Жёсткие административные меры и репрессии были в этих условиях привычным и фактически единственным из проверенных на практике способов решения многочисленных задач. Периодически критикуя административные перегибы и грубость секретарей, центр тем не менее исходил из приоритетов достижения целей. Обычный для системы централизованный контроль над регионами сочетался с уступками секретарям и терпимостью к местным злоупотреблениям, если они не выходили за некоторые, впрочем не очень чётко очерченные, пределы.
Действуя в таких обстоятельствах, секретари широко применяли методы авторитарного контроля (административное давление, увольнения и аресты) в отношении низовых работников. Сценарии авторитарного разделения власти в руководящих группах регионального уровня подразумевали более тонкие формы воздействия. Самыми распространёнными среди них были компромат, неформальное исключение, внеочередные повышения. Фиксируя наличие и характерные черты таких способов манипулирования сетями, мы, конечно, не можем оценить степень их распространённости и соотношение между ними в точных цифрах. Из известных примеров следует, что секретари обращались к этим практикам как по отдельности, так и в их совокупности. Но само по себе их применение было основой регионального авторитаризма.
Выполняя задачи консолидации и подчинения сетей секретарям, авторитарные методы были тем не менее обоюдоострым оружием. Использование компромата или внеочередные повышения могли способствовать укреплению сети, но в то же время вызвать обвинения в сокрытии компрометирующей информации (если секретарь не пускал её в ход, а использовал как потенциальную угрозу) или протекции. Следствием неформального исключения работников номенклатуры могли стать жалобы и нежелательное вмешательство центра. Таким образом, применение, тем более чрезмерное применение, каждого из этих методов было чревато рисками. Однако, не прибегая к ним, секретари не имели возможности укрепить свои сети и консолидировать своё влияние.