Когда Н.С. Патоличева как первого секретаря обкома перевели из Ярославля в Челябинск, его, как отмечает один комментатор, «никто не спрашивал заранее; он просто получил по телефону приказ на следующий день явиться в Кремль»[230]. Такой подход к назначениям опирался на общепризнанные номенклатурные правила. Они позволяли центру достаточно жёстко контролировать перемещения значительной части республиканских и региональных руководителей, однако не предоставляли возможности в такой же степени проникать в глубины местных сетей, где номенклатурная политика получала свои реальные очертания.
Советская система решала эту проблему посредством контролируемого делегирования полномочий. Получателями таких полномочий были прежде всего первые секретари региональных партийных комитетов. В свою очередь, их действия, как мы видели, опирались на различные институты: сбор информации, исключения из партии, социальные исключения, создание собственных кадровых сетей. Впрочем, в институциональной картине советской системы партийные секретари имели на руках не все карты. Они могли столкнуться с вызовом в своей среде, с конфликтующим и амбициозным ближним кругом сотрудников, особенно если они чувствовали слабости секретаря и были готовы ими воспользоваться. Партийный аппарат представлял собой ядро многослойной, хотя и взаимосвязанной властной структуры, охватывавшей многочисленные организации. Министерства и крупные предприятия распоряжались ресурсами, государственные учреждения исполняли административные функции, госбезопасность осуществляла надзор и репрессии. В некоторых случаях даже самый опытный первый секретарь мог столкнуться с противодействием со стороны местных акторов, чьи институты и ресурсы подчинялись ему не в полной мере.
Мы изучаем этих акторов, исходя из того, что основу их влияния составляли не только активы, находившиеся в их распоряжении, но и тесное сотрудничество с региональными руководителями. И те и другие оценивались по одинаковым критериям выполнения планов и указаний центра, а значит, нуждались друг в друге. Более того, в некоторых случаях партийные секретари в этом взаимодействии вынужденно принимали правила, ограничивающие их возможности, больше обычного считаясь с интересами экономических ведомств и предприятий.
Не был абсолютно послушной и лояльной массой актив — многочисленные низовые руководители различных структур местной власти. Акции отдельных «возмутителей спокойствия», писавших жалобы в центр, периодически дополнялись коллективными демонстрациями протестов. Местные чиновники использовали, например, формальные механизмы тайного голосования на партийных выборах, позволявшие посылать в Москву сигналы о своём недовольстве действиями высших региональных руководителей. Руководство страны поощряло такие механизмы обратной связи, видя в них институциональные сдержки, позволяющие оценить эффективность региональных лидеров, а также контролировать их. Ещё более серьёзные последствия для секретарей могло иметь неповиновение ближайшего окружения, если оно играло на слабостях своего формального лидера и предпочитало неформальные способы усиления собственного влияния.
В совокупности такие институты местной власти создавали сдержки и противовесы потенциальным или реальным устремлениям секретарей к единовластию и жёсткому подчинению местной номенклатуры. Эти тенденции нет оснований как переоценивать, так и игнорировать. В совокупности они закладывали некоторые предпосылки для изменений, постепенно происходивших внутри преобладающей модели региональных диктатур сталинского периода.
Конкурентное окружение
Изучение факторов, ограничивающих власть и влияние секретарей на местах и затрудняющих превращение их в полноценных автократов, целесообразно начать с анализа феномена оспариваемых секретарей — секретарей, которые так или иначе подчинялись своему ближайшему окружению. И хотя этот феномен не был широко распространённым, он тем не менее демонстрировал важные тенденции развития сетей и представлял потенциальную угрозу единоначалию, которая исходила от руководящей региональной группы (бюро обкома) — в том случае, если она по разным причинам не признавала авторитет и силу первого секретаря. Справки отделов ЦК ВКП(б), контролировавших регионы, описывают несколько таких ситуаций в послевоенный период.
В феврале 1946 года ответственный организатор организационно-инструкторского отдела ЦК ВКП(б) Л.М. Энодин, докладывая секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову о результатах своей командировки в Ростовскую область, сосредоточился на критике «либерализма» первого секретаря обкома П.И. Александрюка. В записке говорилось, что Александрюк всячески тормозит вынесение взысканий в отношении ряда провинившихся работников, а также нерешителен в руководстве:
Бюро обкома партии проходит неорганизованно. Во время заседаний бюро работники аппарата обкома устраивают беспрерывное хождение, раздаются многочисленные реплики в адрес докладчиков и выступающих со стороны членов бюро обкома и присутствующих. Все курят. Между тем, т. Александрюк безучастно относится к происходящему на бюро и не пытается навести порядок. На заседания бюро т. Александрюк приходит с опозданием. Причём, часто бюро обкома руководит второй секретарь т. Пастушенко, а т. Александрюк сидит в стороне, словно посторонний человек. Его выступления не отличаются заострённостью, не содержат анализа обсуждаемого вопроса… Как правило, т. Александрюк ограничивается пересказыванием уже сказанного предыдущими членами бюро, общими словами, вроде: «Надо сделать, выполнить. Так дальше работать нельзя. Нас за это не похвалят. Надо выполнять указания обкома, работать лучше. Видимо, вы хотите и дальше тянуть дело» и т.д.
Энодин сообщал также, что Александрюк часто уступает другим членам бюро, ему «ничего не стоит внести своё предложение и поспешно отказаться от него, если кто-нибудь из членов бюро не согласится с ним». Так, на заседании бюро 30 декабря 1945 года Александрюк внёс предложение сделать указание уполномоченному Наркомата заготовок одного из районов области. Однако второй секретарь обкома партии заявил, что он не согласен и считает необходимым объявить выговор. Александрюк немедленно сдал свои позиции: «Я ведь не настаиваю на своём предложении, я внёс его, чтобы обсудить. Давайте обсудим, давайте ваши предложения. Пожалуй, можно согласиться, объявим выговор, возражений нет? Принято». 18 января 1946 года Александрюк предложил снять с должностей и объявить выговоры некоторым руководителям одного из заводов. Однако, столкнувшись с возражениями третьего секретаря обкома, он отказался от своего предложения: «Я же не сказал, что моё предложение окончательное». Второй секретарь обкома, по сообщению Энодина, характеризовал своего шефа так: «Пётр Ильич у нас очень мягкотелый человек»[231].
Эти колоритные зарисовки московского инспектора подводили к очевидному выводу, сделанному в его записке: Александрюка нужно снимать с должности. Маленков поддержал это мнение и дал поручение готовить замену. Однако процесс этот, что бывало нередко, затянулся. В справке, составленной в аппарате ЦК ВКП(б) в 1947 году, вновь говорилось о том, что, несмотря на свои положительные качества, Александрюк «не охватывает всего объёма работы в такой большой и сложной области, какой является Ростовская область». «В отношении к работникам, — говорилось в этом документе, — т. Александрюк обычно прост и общителен. Но он не проявляет достаточной твёрдости и прямоты в своих требованиях к руководителям. В его действиях наблюдается инертность, недостаток инициативы при решении хозяйственно-политических задач. Он нередко обходит острые вопросы и медленно реагирует на сигналы о недостатках в работе партийных организаций». В вину Александрюку, в частности, ставилось попустительство действиям секретарей Новошахтинского и Шахтинского горкомов ВКП(б) и хозяйственных руководителей, которые расходовали государственные средства и материалы на строительство собственных домов. В течение пяти месяцев обком «тянул рассмотрение дела о неправильном расходовании премиальных средств на Северо-Кавказской железной дороге», защищая начальника дороги, который был членом бюро обкома[232].
Итак, судя по приведённым характеристикам, Александрюк принадлежал к типу оспариваемого секретаря, высшее образование которого (в 1931 году закончил Кубанский пединститут по специальности преподаватель политэкономии) сочеталось с относительной мягкостью характера. Не закалил Александрюка даже значительный опыт работы в аппарате в экстремальных условиях. На руководящую работу в Ростовскую область он попал в 1933 году, в период страшного голода, поразившего в числе прочих и этот регион. Причём карьеру он начинал в политотделах МТС, чрезвычайных органах управления, которые жёсткими, преимущественно репрессивными методами усмиряли деревню после голода. В годы войны Александрюк работал третьим, а затем вторым секретарём Ростовского обкома. На пост первого секретаря Ростовского обкома был назначен в сентябре 1944 года в 40-летнем возрасте[233].
Александрюк был освобождён от должности в августе 1947 года с благоприятной формулировкой: «отозван в распоряжение ЦК ВКП(б)». Вместо него был назначен «сильный секретарь» — Н.С. Патоличев, который, как уже говорилось, делал в послевоенные годы стремительную карьеру. Александрюк был назначен вторым секретарём в Рязанский обком. Несомненно, учитывая свой печальный опыт в Ростове, Александрюк попытался на новом месте вести себя более жёстко. Но и здесь не прижился. Через восемь месяцев после прибытия в область на партийной конференции его обвинили, с одной стороны, в недостаточной активности, а с другой — в высокомерии и грубости в отношении районных работников. В ходе тайного голосования при избрании в состав обкома он получил 53 голоса против (13% голосовавших)[234]. Это обстоятельство, несомненно, сыграло свою роль в том, что вскоре Александрюка отправили на учёбу в Москву. В 1950 году он был назначен в аппарат ЦК ВКП(б), а затем в течение нескольких лет занимал руководящие посты в Центральном союзе потребительских обществ СССР[235].
К категории оспариваемых секретарей, судя по информации, имеющейся в документах ЦК ВКП(б), принадлежал также руководитель Смоленского обкома ВКП(б) Д.М. Попов. В октябре 1947 года в Управлении кадров ЦК ВКП(б) для секретаря ЦК А.А. Кузнецова[236] была подготовлена записка, в которой систематизировались наблюдения работников Управления за деятельностью Попова, который занял этот пост в 40-летнем возрасте в 1940 году. Отдавая должное Попову («активный партийный работник, политически грамотный, имеет хорошую теоретическую подготовку, знает хозяйство и руководящие кадры области, в парторганизации и среди трудящихся пользуется авторитетом»), сотрудники Управления кадров докладывали также о его недостатках. Они отмечали отсутствие у Попова необходимых «организационных способностей», «решительности», требовательности к подчинённым. Попов знал, что ряд секретарей обкома и руководителей облисполкома плохо работали, но не ставил вопрос об их замене. Принятые обкомом решения часто не выполнялись. При обсуждении ряда вопросов на заседаниях бюро обкома между секретарями обкома возникали «длительные споры и разногласия». При этом Попов в некоторых случаях оставался в меньшинстве[237]. Общий вывод записки звучал так:
Имеет слабые организационные способности, нетребовательный, излишне доверчив, нерешителен, в работе проявляет вялость. Несмотря на то, что т. Попов на руководящей партийной работе находится уже длительное время, чувствуется, что он больше преподаватель, чем организационный работник[238].
Обвинения в «мягкости» предъявлялись Попову несмотря на то, что ещё в апреле 1947 года Управление кадров ЦК ВКП(б) подвергло Смоленский обком критике за большую текучесть руководящих работников. В течение 1946 года в области сменилось 30% из 2 тысяч функционеров, входивших в номенклатуру обкома, в том числе 52% секретарей райкомов ВКП(б), 76% председателей райисполкомов, 39% председателей колхозов. Многие из этих работников снимались за плохое выполнение обязанностей, а некоторые даже отдавались под суд[239]. Причины такого парадоксального поведения «слабого секретаря» могли быть разными. Не исключено, например, что массовые увольнения низовых работников были результатом отсутствия единоначалия на областном уровне и рассредоточения полномочий на применение репрессивных мер между значительным кругом руководителей.
Несмотря на обвинения, Попов оставался первым секретарём обкома ещё год. Только 26 ноября 1948 года он был освобождён от своей должности. Причём произошло это по максимально благоприятному для Попова сценарию. Сам он был отправлен слушателем курсов переподготовки первых секретарей при ЦК ВКП(б), а на его место назначили второго секретаря Смоленского обкома В.П. Фронтасьева, проработавшего с Поповым несколько лет. После завершения курсов Попов был назначен на высокую должность заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), которая, очевидно, в большей мере соответствовала его характеру.
В целом, если абстрагироваться от характерных для того времени претензий центра к функционерам, принадлежавшим к типу оспариваемого секретаря, можно отметить, что руководители, склонные к компромиссу со своим окружением, в сталинской системе считались «слабыми». Поддерживая авторитет бюро обкома как коллективного органа руководства, позволяя членам бюро иметь собственное мнение и даже голосовать против предложений первого секретаря, такие секретари достигали относительной стабильности сетей. Однако за такую стабильность, выстроенную на компромиссах, нужно было платить свою цену. Чем дальше, тем больше оспариваемый секретарь терял свои административные возможности и даже авторитет, поскольку система ценила силу и жёсткость. Аналогичный исход мог постигнуть также тех секретарей, которые были склонны уступать другим влиятельным акторам региональных сетей, прежде всего хозяйственным руководителям.
Секретари против директоров
В сталинской экономике партийный аппарат нередко являлся важным источником внеэкономических стимулов роста. В первую очередь это касалось деревни, где для обеспечения сельскохозяйственного производства требовались принуждение и нажим со стороны партийных функционеров. В индустриальном секторе ситуация была более сложной. Промышленные предприятия нередко подчинялись центральным или республиканским министерствам с их собственной вертикалью власти. Но и здесь партийный аппарат постоянно занимался решением долгосрочных и повседневных проблем под лозунгом партийного руководства экономикой.
Тесная связь между региональной властью и директорским корпусом, впрочем, не означала полного совпадения их интересов. И те и другие стремились любой ценой выполнить план, но не всегда одинаковыми методами. Директора были больше сосредоточены на потребностях своих предприятий. Перед секретарями стояли более сложные задачи. Они отвечали не только за выполнение заданий в сфере промышленности, но также и за состояние сельского хозяйства и социальной сферы на подчинённой им территории. В результате в основе взаимоотношений директоров и секретарей лежал обмен. Местные руководители знали, что их собственное положение зависит от способности крупных предприятий региона выполнять планы, и всячески помогали им, мобилизуя рабочую силу, транспорт и снабжение, лоббируя различные решения в Москве и обращаясь за содействием в другие регионы. В свою очередь, директора заводов могли направить часть средств, выделенных им центральным министерством, на решение местных социальных задач: строительство и ремонт жилья, содержание общественного транспорта, учреждений здравоохранения и учебных заведений. Успех сотрудничества, как правило, был обусловлен компромиссами и взаимными уступками.
Москва была в курсе этого взаимодействия, и в целом оно её вполне устраивало. Но система давала сбои. Партийные руководители до такой степени разделяли интересы хозяйственников, что забывали о своих обязанностях контролировать и блюсти «государственные» (не ведомственные) интересы. Причём такая линия поведения не всегда была совершенно бескорыстной. Все чаще партийные работники получали от хозяйственных структур различные материальные премии и помощь. Центральное руководство беспокоили такие факты, означавшие укрепление круговой поруки чиновников на местах и ослабление партийного контроля[240]. Так, 29 мая 1946 года начальник Управления по проверке партийных органов ЦК Н.С. Патоличев (ранее работавший первым секретарём в Челябинской области) дал поручение своим подчинённым «срочно позвонить всем первым секретарям обкомов и договориться о немедленном прекращении каких бы то ни было премирований партийных работников»[241].
В записку на имя секретарей ЦК ВКП(б) о работе с кадрами в украинской партийной организации, подготовленной в аппарате ЦК ВКП(б) в июле 1946 года, был внесён раздел с красноречивым названием: «О фактах потери независимости и самостоятельности парткадров и партийных органов». В нём резко критиковались денежные выплаты хозяйственных организаций партийным работникам, которые в результате «стали игрушкой в руках хозяйственников». Практические результаты такой зависимости не заставляли себя ждать. Так, в 1945 году руководство Ворошиловградского угольного комбината осуществляло массовые приписки для выполнения плана, а работники обкома партии, получавшие от угольщиков многочисленные премии, «просмотрели» этот факт. Руководители партийных органов в Харьковской области, для которых на авиазаводе № 135 отремонтировали пятнадцать личных автомобилей, закрывали глаза на плохую работу предприятия и расхищение продуктов и промышленных товаров в заводском отделе рабочего снабжения. В Запорожье обком партии взял под защиту директора завода «Коммунар», которого обвиняли в расхищении материальных ценностей. Инспектора ЦК считали, что причиной этого были услуги, которые директор оказывал работникам обкома. Подобные практики, как свидетельствовала записка, были характерны не только для областных, но и для районных партийных структур[242].
Опираясь на такие сигналы, 2 августа 1946 года Политбюро приняло постановление «О фактах премирования министерствами СССР и хозяйственными организациями руководящих работников регионов». В нём указывалось, например, что министр бумажной промышленности СССР премировал заместителя секретаря Молотовского обкома месячным окладом и ценным подарком. Министр лесной промышленности СССР преподнёс первому секретарю обкома и председателю Совета Министров Удмуртской АССР золотые часы, а секретарю обкома и председателю Калининского облисполкома — охотничьи ружья и т.д. Из таких частных примеров выводилась проблема общего характера. ЦК осуждал
практику премирования хозяйственными руководителями руководящих партийных и советских работников как неправильную и вредную… Такая практика премирования, получения подачек, наград приводит к неправильным взаимоотношениям между партийными и хозяйственными органами, по существу носит характер подкупа, ставит партийных работников в зависимость от хозяйственных руководителей, приводит к отношениям семейственности и связывает парторганизации в критике недостатков в работе хозяйственных организаций в силу чего руководящие партийные работники теряют своё лицо и становятся игрушкой в руках ведомств… Такое положение… является позором и гибелью для партработников и парторганизаций[243].
В ходе последующей кампании, руководимой аппаратом ЦК, были выявлены другие факты премирования партийных функционеров министерствами и директорами заводов и их щедрого вознаграждения в виде дефицитных товаров. Принимались постановления, запрещающие такие действия[244]. Однако формальный запрет на подношения и премии не мог в полной мере преодолеть традицию взаимной поддержки хозяйственников и партийных функционеров, что нередко приводило к нарушению субординации. Министерства считали возможным командовать партийными органами. Сталкиваясь с подобными фактами, заместитель начальника Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) Г.А. Борков в записке секретарю ЦК А.А. Жданову от 10 марта 1948 года сетовал:
За последнее время некоторые союзные и республиканские министерства в обход подчинённых им советских и хозяйственных органов усвоили привычку посылать различные запросы и даже давать директивные указания непосредственно обкомам и крайкомам ВКП(б)… Многие телеграммы, направляемые министерствами и главками в обкомы и крайкомы ВКП(б), не только недопустимы по форме обращения, но и по своему существу свидетельствуют о непонимании некоторыми работниками министерств роли и места партийных органов.
В записке приводились многочисленные примеры телеграмм, по сути приказов, которые рассылались министерствами в обкомы[245].
По причине стремления министерств к доминированию между ними и местными властями периодически возникали конфликты. Так, в апреле 1948 года министр совхозов РСФСР отказался утверждать рекомендованного обкомом директора одного из совхозов в Пензенской области. Министр дополнил своё решение телеграммой в адрес этого работника: «Директором вас не считаю. Доверенность на вас из Сельхозбанка и Госбанка отозвал. Предупреждаю, за дальнейшее пребывание вас на территории совхоза привлеку к уголовной ответственности»[246].
Ил. 3. Директор Челябинского Кировского завода И.М. Зальцман, 15 марта 1946 года. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Имея поддержку со стороны влиятельных московских министерств, директора крупных заводов порой держались с региональными секретарями как с равными. В отдельных случаях партийные руководители и вовсе могли оказаться в тени хозяйственников. Вероятно, самым известным примером в этом отношении служит Челябинск, где находился огромный Кировский завод, во время войны выпускавший танки, а после войны переходивший на производство тракторов. 26 января 1950 года решением Политбюро первый секретарь обкома А.А. Белобородов был снят с должности. В соответствующем постановлении перечислялся ряд недостатков в работе обкома, в том числе беспринципное отношение А.А. Белобородова и второго секретаря обкома А.В. Лескова к «безобразиям, которые творил» директор Кировского завода И.М. Зальцман, снятый к тому времени с должности и исключённый из партии. В постановлении говорилось: «Белобородов и Лесков не только не принимали никаких мер по сигналам… об антипартийной провокационной деятельности Зальцмана, но и скрывали эти сигналы от ЦК ВКП(б) и расправлялись с людьми, критиковавшими Зальцмана»[247].
Ил. 4. Первый секретарь Челябинского обкома А.А. Белобородов, 1946 год. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Ил. 5. Директор Магнитогорского металлургического комбината Г.И. Носов, 1946 год. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Дело Зальцмана, одного из самых известных советских хозяйственников, носившее антисемитскую окраску[248], выявило некоторые черты советской системы управления. Кировский завод в Челябинске являлся одним из важнейших предприятий в СССР, а его директор занимал особое положение в региональной руководящей сети. Более того, пример Зальцмана не был исключением. В той же Челябинской области ведущие позиции занимал директор знаменитого Магнитогорского металлургического комбината Г.И. Носов. Хотя Носов не упоминался в постановлении Политбюро от 26 января 1950 года, его роль, как и роль Зальцмана, довольно долго разбиралась на пленуме Челябинского обкома, собранном по случаю снятия Белобородова.
Каким образом Зальцман и Носов обрели своё влияние? Оба они родились в один и тот же год и были типичными выдвиженцами: в возрасте тридцати с небольшим лет назначены на важные должности, освободившиеся в ходе массовых репрессий. Восхождение Зальцмана было особенно стремительным. В 1938 году, в 33-летнем возрасте, он стал директором ленинградского Кировского завода (до убийства Кирова в 1934 году известного как «Красный путиловец») — одного из старейших и крупнейших металлообрабатывающих и машиностроительных заводов страны. Эвакуированный в начале войны в Челябинск, завод под руководством Зальцмана перевёл своё производство на военные рельсы. Он стал одним из важнейших оборонных предприятий СССР, снабжая фронт танками и другой военной техникой[249]. О роли завода и его руководителя свидетельствовало назначение Зальцмана в 1941 году заместителем наркома танковой промышленности СССР в дополнение к директорскому посту. Вскоре Зальцман ненадолго покинул Челябинск, в течение года (с середины 1942 года) возглавляя Наркомат танковой промышленности. Затем вновь вернулся директором на Кировский завод в Челябинск. Руководя одним из крупнейших предприятий страны, Зальцман имел независимые каналы связи с Москвой, в том числе мог напрямую позвонить Сталину[250]. Звания и награды долгое время сыпались на Зальцмана дождём. В 1941 году он был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Помимо получения Сталинской премии и награждения орденами Кутузова, Суворова, Красной звезды и тремя орденами Ленина, он был произведён в генералы и избран в Верховный Совет СССР. Не менее примечательным руководителем был Г.И. Носов. В 1940 году, в 35-летнем возрасте, он был назначен руководителем крупнейшего завода страны, символа первой пятилетки — Магнитогорского металлургического комбината. Как и Зальцман, в 1946 году Носов был избран депутатом Верховного Совета и имел немало наград, дважды становился лауреатом Сталинской премии.
На фоне этих известных директоров партийный секретарь Белобородов явно проигрывал. Подобно Зальцману и Носову, он был выдвиженцем, на волне террора сделавшим быструю карьеру. За несколько предвоенных лет Белобородов прошёл путь от рядового агронома до председателя Челябинского облисполкома и третьего секретаря Челябинского обкома. В 1946 году был назначен первым секретарём обкома этого крупного и стратегически важного региона страны. Успех и карьерные возможности Белобородова сильно зависели от достижений челябинской индустрии, и прежде всего Кировского завода и Магнитогорского комбината. Он много сил тратил на удовлетворение нужд этих двух промышленных гигантов, чьё значение в глазах Москвы было в какой-то степени равноценно значению области в целом. Белобородов унаследовал особые отношения с Зальцманом и Носовым от своего предшественника Н.С. Патоличева, переведённого на высокую должность секретаря ЦК в Москву. По свидетельству одного из областных работников, Патоличев в бытность секретарём в Челябинске говорил: «Я считал бы за счастье работать с т. Носовым парторгом ЦК»[251]. Жалобы в адрес Зальцмана, как утверждали очевидцы, Патоличев отводил такими объяснениями: «Ну, слушайте, что можно сделать, ну хулиганит, ну хамит, но одновременно надо видеть в нём большой талант большого организатора, а нам сейчас такие люди нужны. Приходится мириться»[252].
Осуждение бесконтрольности челябинских директоров было важной темой пленума Челябинского обкома, созванного 3 февраля 1950 года для обсуждения постановления Политбюро об ошибках руководства обкома и снятии Белобородова. Тональность пленума была задана представителем ЦК ВКП(б), который заявил, что секретари обкома «часто заигрывали с некоторыми директорами крупных предприятий, вывели некоторых директоров предприятий из-под контроля партийных комитетов»[253]. Ещё более жёстко эту мысль повторил секретарь Тракторозаводского райкома партии, в ведении которого формально находилась партийная организация Кировского завода:
…Беспринципность т. Белобородова зародилась потому, что он заигрывал перед директорами заводов. Это т. Белобородова поставило в некоторую зависимость от этих директоров и все принципиальные вопросы с Зальцманом и Носовым решались по-семейному. Тов. Белобородов… не наказывал этих директоров потому, что он сам их крепко побаивался[254].
Белобородова обвиняли в том, что он всячески защищал и Зальцмана, и Носова, помогал им преследовать критиков и недовольных[255].
Если одним важным фактором фактического суверенитета директоров заводов являлась их способность нейтрализовать надзорные функции местных органов, прежде всего партийных, то другим было признание их реальных заслуг в развитии социальной инфраструктуры. Масштабы этой деятельности Носов охарактеризовал на пленуме так: «В распоряжении завода фактически находится город, трамвай, водоснабжение, электроснабжение, строительство города и всё жильё… 60% торговли в городе, большое сельское хозяйство»[256]. В конечном счёте от доброй воли Носова или какого-либо другого директора зависело выделение ресурсов, в которых нуждались местные власти. На пленуме был приведён красноречивый пример такого рода. Носов игнорировал просьбы магнитогорских руководителей о помощи городским больницам. Однако в определённый момент он собрал у себя медиков и передал им под больницу пятиэтажное здание. Поступая так, говорилось на пленуме, Носов «глубоко принижал горсовет с горкомом партии и подчёркивал своё личное положение»[257]. Такая оценка была в значительной мере справедливой. Действия Носова в данном случае имели принципиальный характер. Директора крупных предприятий категорически отстаивали своё право исключительного взаимодействия с областными властями через голову городских или районных структур. И Зальцман, и Носов, как неоднократно подчёркивалось на пленуме, игнорировали территориальные партийные органы — Тракторозаводский райком и Магнитогорский горком, запугивая или подкупая их руководителей[258].
Зальцман, которого ещё в июле 1949 года сняли с должности директора, на пленуме не присутствовал. Однако Носову пришлось каяться в ошибках[259]. Через полтора года после этого пленума Носов в возрасте 46 лет умер. Зальцман, несмотря на предъявленные обвинения, арестован не был. Он работал на рядовых должностях на небольших провинциальных предприятиях. После смерти Сталина в 1955 году был восстановлен в партии. Перебрался в Ленинград, где начинал делать карьеру, возглавил один из ленинградских заводов и умер в 1988 году в 83-летнем возрасте. Белобородова отправили в Калининскую область на должность начальника областного отдела коммунального хозяйства. Затем с 1952 года он занимал руководящие должности в Калининском областном управлении сельского хозяйства.
С учётом колоссального значения челябинских заводов влияние их директоров можно рассматривать как исключительное. Однако на самом деле модель взаимоотношений между хозяйственниками и региональными партийными руководителями, продемонстрированная в этом случае, имела универсальный характер. Секретари и директора зависели друг от друга, поскольку важнейшим критерием успешности их деятельности было выполнение индустриальных планов. Промышленные предприятия были источником социального обеспечения регионов, а нередко и дополнительных доходов местных руководителей. В ответ партийные органы могли прикрывать прегрешения директоров, игнорируя жалобы и блокируя проверки. В целом взаимодействие с директорским корпусом было одним из важных препятствий на пути непомерного роста влияния секретарей.
Партия и государство
Прочие функционеры регионального уровня лишь в некоторых случаях имели возможность стать такими же соперниками партийных секретарей, какими являлись директора заводов всесоюзного значения, — главным образом потому, что в их распоряжении не имелось сопоставимых ресурсов и поддержки со стороны центральных ведомств. С руководителями большинства региональных учреждений можно было справиться, используя стратегии, описанные во второй главе. Однако в документах встречаются свидетельства о формировании конкурирующих коалиций, в которых личные конфликты накладывались на уже имевшийся организационный раскол. В этом отношении вполне типичным было противостояние партийного секретаря и руководителя государственных структур.
В теории региональная административная система складывалась из взаимосвязанных партийного и государственного аппаратов, дополнявших и подкреплявших друг друга. Однако эта гармония порой омрачалась конфликтами, когда обе стороны использовали свои возможности для ведения бюрократических войн за сферы влияния. В первые послевоенные годы в ряде случаев наблюдался также особый контекстуальный фактор, обострявший подобные столкновения, — проводившаяся в годы войны политика этнической мобилизации, нацеленная на активизацию массовой поддержки фронта и тыла национальными меньшинствами, прежде всего посредством обращения к их культурным традициям и героическим страницам национального прошлого. В некоторых случаях документы позволяют говорить о том, что этот этнический фактор играл определённую роль в номенклатурной борьбе[260]. Примером могут служить столкновения в двух автономных республиках, входивших в состав РСФСР.
Трения между первым секретарём Чувашского обкома партии И.М. Чарыковым и председателем Совета народных комиссаров Чувашской АССР А.М. Матвеевым впервые обозначились, как следует из документов, в 1943 году. Матвеев начал избегать первого секретаря и не подпускал его к принятию решений, которые формально относились к юрисдикции Совета народных комиссаров, но по сути выходили за рамки его прерогатив и в обычных обстоятельствах считались бы находящимися в ведении первого секретаря. Одним из скандальных случаев стало увеличение норм снабжения для советского аппарата в большей степени, чем для партийных работников, предпринятое Матвеевым без ведома Чарыкова. Отношения между Матвеевым и Чарыковым ухудшались. С 1943-го по начало 1944 года «не проходило ни одного заседания бюро обкома партии, на котором не было бы грубых споров между т.т. Матвеевым и Чарыковым»[261]. Вскоре известия об их вражде дошли до Москвы. Обоих вызвали в ЦК, где они дали обещание исправить свои «ненормальные взаимоотношения»[262], чего, однако, так и не произошло.
25 декабря 1944 года уполномоченный КПК при ЦК ВКП(б) в Чувашской АССР И. Логвин составил для Г.М. Маленкова подробный доклад о нарастании трений между Чарыковым и Матвеевым. В документе говорилось, что Матвеев не желал признавать авторитет Чарыкова и даже отказывался с ним встречаться. По мере эскалации в конфликт втягивались другие республиканские руководители, разделившиеся на группы поддержки первого секретаря или председателя Совнаркома. Судя по всему, группировка Матвеева одерживала верх. На его сторону встали многие работники. Обострились отношения Чарыкова со вторым секретарём обкома Т.А. Ахазовым. Как указывал Логвин, многие видели в Матвееве реального главу республики[263]. После сигнала Логвина, в марте 1945 года в республику была направлена комиссия ЦК ВКП(б). В целом Москва поддержала Чарыкова. По результатам работы комиссии было проведено закрытое заседание бюро обкома в присутствии заведующего организационно-инструкторским отделом ЦК ВКП(б) М.А. Шамберга. Матвееву на этом заседании было указано на неправильное поведение по отношению к Чарыкову. Однако и после этого Матвеев не сдавался. При каждом удобном случае он выступал против Чарыкова, отказывался выполнять некоторые решения бюро обкома[264]. В конфликте проступали этнические мотивы. Ахазов в присутствии Матвеева заявил Чарыкову, что тот в период проведения хлебозакупок 1943 года «обобрал чувашский народ»[265]. Матвеев в преддверии выборов в Верховный Совет СССР в 1946 году заказал местному чувашскому писателю очерк под названием «Антон Матвеевич Матвеев — верный сын родного народа», в котором Матвеев сравнивался с Лениным. Этот очерк был зачитан по местному радио[266].
В июне 1946 года Чарыков перешёл в наступление. На заседании бюро обкома он обвинил Матвеева в невыполнении решений обкома и в игнорировании первого секретаря. В ответ Матвеев обвинил Чарыкова в мелочных придирках. Многие члены бюро поддержали Чарыкова. Однако второй секретарь обкома Ахазов занял нейтральную позицию, предложив обсудить вопрос отдельно. Этим заседание бюро и закончилось[267]. У Чарыкова явно не хватало административных возможностей и характера, чтобы подчинить Матвеева. Тем более что в этом вопросе не было единогласия в бюро обкома, которое фактически разделилось на две группы. Чарыкова поддерживали третий секретарь обкома и республиканский министр внутренних дел, а Матвеева — второй секретарь обкома Ахазов. «Остальные же члены бюро, — как сообщал в сентябре 1946 года инспектор Управления кадров ЦК ВКП(б), курировавший республику, — зная такое разделение, становятся в затруднительное положение при решении тех или иных вопросов, не знают, какую сторону поддерживать»[268]. Иными словами, в бюро сложилось двоевластие при наличии классического в таких случаях «болота». Взять верх не могла ни одна из сторон. О конфликте был широко осведомлён весь аппарат республики. В результате на районном уровне также усиливалось противостояние между партийным аппаратом, подчинённым Чарыкову, и советским аппаратом, подчинённым Матвееву. «Кое-где в районах председатели райисполкомов начинают следовать примеру т. Матвеева по отношению к райкомам ВКП(б)», — сообщал инспектор Управления кадров ЦК[269].
Ситуация зашла в тупик. В Москве вынуждены были определиться. В марте 1947 года было подготовлено решение о смещении Матвеева с поста председателя Совмина[270]. Полтора года спустя, в ноябре 1948 года, Чарыков был направлен на учёбу в Москву, а на его место назначен один из активных участников конфликта — второй секретарь Ахазов. После завершения учёбы Чарыков ненадолго попал в аппарат ЦК в качестве инспектора, а затем занимал различные второстепенные должности в Новгородской области. До уровня первого секретаря обкома он уже больше никогда не поднимался. Скорее всего, свою роль в этом сыграла репутация слабого руководителя, которую он приобрёл в период конфликта в Чувашии. Ахазов продержался в должности первого секретаря до 1955 года, а затем после учёбы в Москве в течение десяти лет до выхода на пенсию занимал почётный пост председателя Президиума Верховного Совета Чувашской АССР.
Существенной предпосылкой конфликтов внутри региональной партийно-государственной системы могла быть кадровая политика центральной власти, которая нередко назначала на руководящие должности чужаков с целью активизировать местные сети. Примером конфликта на этой почве могут служить события в Марийской АССР. Его истоки уходили в военный период, когда начались столкновения между первым секретарём и членами бюро Марийского обкома. Все участники конфликта были сняты с должностей и переведены в другие регионы[271]. Первым секретарём Марийского обкома весной 1945 году был назначен заведующий сектором организационно-инструкторского отдела ЦК ВКП(б) И.Т. Колоколкин.
Нельзя исключить, что Колоколкин воспринял это назначение без особого энтузиазма. Судя по воспоминаниям одного из руководящих работников Марийской АССР, Колоколкин с первых шагов демонстрировал пренебрежение к местным кадрам и просил Москву о присылке работников со стороны[272]. Не удивительно, что у Колоколкина возник конфликт с местной сетью, который нашёл отражение в его столкновениях с председателем Совета Министров республики, местным работником Г.И. Кондратьевым. В январе 1948 года Кондратьев написал жалобу в Москву на имя секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецова, в которой говорилось:
За последнее время со стороны т. Колоколкина проявляется грубость, нетактичное отношение к работникам и зажим критики… Наши встречи за последнее время всегда проходят в возбуждённой обстановке и заканчиваются запугиванием и оскорблением с его стороны… В одной из бесед в истёкшем году [Колоколкин] заявил: «Ваша судьба зависит от меня, вот подниму трубку, позвоню ЦК ВКП(б) и Вас снимут с работы»… Неоднократно т. Колоколкин меня поучал, как я должен вести себя на бюро обкома ВКП(б). Он предлагал не выступать против его предложений или предварительно своё выступление с ним согласовывать…[273]
Столкнувшись с повторением ситуации 1944 года, Москва решила не поддерживать своего ставленника. В сентябре 1948 года Колоколкин был направлен на учёбу в Высшую партийную школу, а вместо него назначен Кондратьев. Он стал первым марийцем, занявшим этот пост.
Поддержкой со стороны Москвы коренных кадров завершился также аналогичный конфликт в Дагестане. В 1942 году для «укрепления руководства» эта республика была переведена под своеобразный протекторат Азербайджана, руководитель которого М.Д. Багиров получил широкие права комиссара в этом регионе. Багиров расставил на руководящие посты своих людей во главе с новым первым секретарём Дагестанского обкома А.К. Алиевым. В 1948 году Москва решила опереться в республике на местные кадры. Алиев был отозван, и вместо него назначен А.Д. Даниялов, ранее занимавший должность председателя Совета Министров Дагестана. На пост председателя правительства был назначен С.М. Айдинбеков, а его первым заместителем — Т.И. Рихирев. Оба они являлись членами азербайджанского кадрового десанта 1942 года.
Трудно судить, какие цели преследовала Москва, создавая такой баланс сил. Однако объективно эта кадровая конфигурация не могла не закончиться конфликтом между обкомом и Советом Министров Дагестана. В августе 1950 года Рихирев был со скандалом снят со своей должности, а затем получил партийное взыскание[274]. В этой ситуации Айдинбеков перешёл в наступление. В конце 1950 года на совещании в Москве у секретарей ЦК П.К. Пономаренко и М.А. Суслова он в присутствии Даниялова обвинил последнего в ошибках. В начале лета 1951 года комиссия из Москвы проверяла новые обвинения, выдвинутые Айдинбековым против Даниялова. Чувствуя шаткость своего положения, Айдинбеков послал в июле 1951 года материалы о «националистических колебаниях» и «порочных методах руководства» Даниялова своему шефу Багирову. Багиров переслал документы в Москву секретарю ЦК Г.М. Маленкову, прямо не высказав по этому вопросу своё мнение. Документы Айдинбекова были вынесены на рассмотрение Секретариата ЦК 7 сентября 1951 года. Секретариат полностью поддержал Даниялова и объявил Айдинбекову взыскание за клевету. Айдинбеков был вынужден каяться[275].
Во всех рассмотренных выше случаях конфликты между партийными и государственными органами в той или иной мере имели этническую основу, демонстрировали стремление части аппарата к коренизации кадров, в разной степени поддерживаемое из центра. Вместе с тем преувеличивать значение этого фактора нет оснований. Значительное количество столкновений между руководителями партийного и советского аппарата происходило в этнически однородной кадровой среде. Например, после отзыва в апреле 1946 года первого секретаря ЦК КП(б) Таджикистана Д.З. Протопопова и назначения на этот пост второго секретаря ЦК республики Б.Г. Гафурова обострились отношения между Гафуровым и председателем Совета Министров республики М.К. Курбановым. Курбанов сам претендовал на пост первого секретаря и пытался подмять Гафурова, заявляя своим сотрудникам, что тот — «слабый работник и долго не проработает на этой работе»[276]. «Несработанность» первых секретарей с председателями областных и краевых исполкомов наблюдалась в регионах РСФСР[277].
Источником такого напряжения в верхушке региональных сетей была сама двухуровневая структура советской административно-политической системы. Фактическое дублирование функций партийного и государственного аппарата в принципе позволяло руководителям и того и другого действовать независимо друг от друга. Пользуясь этой функциональной особенностью, а также доминирующим положением партии, секретари, как уже говорилось выше, нередко изолировали руководителей государственных органов, оставляя в их руках относительно второстепенные полномочия. Однако, как показывают некоторые из рассмотренных примеров, наблюдалась и обратная тенденция, свидетельствовавшая об успехах функционеров советских институтов в противоборстве с партийными секретарями. Независимо от исхода таких конфликтов секретари должны были учитывать реальную или потенциальную угрозу, исходившую от советской ветви местной власти, и соответственно корректировать свои действия.
Фактор госбезопасности
Органы госбезопасности, в период террора 1930-х преобладавшие над партийным аппаратом, перед войной утратили свои позиции и нередко оказывались в полном подчинении у местных партийно-государственных руководителей[278]. Новое положение вызывало недовольство чекистов и их жалобы на пренебрежительное к себе отношение. Однако в отдельных случаях, когда у начальника регионального управления МГБ имелись очень хорошие связи в Москве, он мог стать реальным противовесом партийному секретарю. Изучать эти вопросы сложно из-за закрытости источников. Однако один красноречивый пример позволяет предполагать сохранение у госбезопасности потенциала для борьбы за влияние в местных сетях.
Начальник Хабаровского краевого управления МГБ С.А. Гоглидзе был отнюдь не заурядным региональным руководителем госбезопасности. В течение ряда лет он работал в Закавказье с Л.П. Берией и входил в его команду. Прежде чем получить в 1941 году назначение в Хабаровск, Гоглидзе в течение нескольких предвоенных месяцев занимал важный пост уполномоченного ЦК ВКП(б) и СНК СССР во вновь образованной Молдавской ССР, то есть фактически управлял ею. В начале войны Гоглидзе перевели в Хабаровск, где он работал с тогдашним первым секретарём крайкома Г.А. Борковым. Одна из примечательных акций Гоглидзе в военные и послевоенные годы — организация так называемой «мельницы», или «ложного закордона», представлявшего имитацию советской и японской застав на советской территории недалеко от границы с Маньчжурией. С полного согласия центральных властей подчинённые Гоглидзе засылали на эти объекты советских граждан, заподозренных во враждебных настроениях. Им давали приказ перейти мнимую границу для выполнения заданий в пользу НКВД-МГБ. Затем их захватывали мнимые «японцы» и пытками склоняли к сотрудничеству. Это служило основанием для последующих жестоких репрессий, вплоть до расстрелов за измену многих десятков жертв подобной провокации[279].
В разгар выполнения этой и других операций в Хабаровском крае сменился первый секретарь. Вместо Г.А. Боркова им стал Р.К. Назаров. Что именно стало поводом для столкновения Назарова с Гоглидзе, мы не знаем. Вероятно, своенравный Гоглидзе не мог рано или поздно не повздорить с новым секретарём, который, согласно справке, составленной в аппарате ЦК ВКП(б) в декабре 1947 года, «критику по отношению к себе не терпит, в обращении с кадрами груб, часто действует окриком. По своему характеру неуравновешенный, вспыльчивый и самолюбивый»[280]. Конфликт резко обострился в начале 1948 года, когда Гоглидзе отправил в ЦК донесение об упущениях регионального партийного комитета в сельском хозяйстве. 1 апреля в Москве было принято решение о командировании в Хабаровский край бригады ЦК ВКП(б) для изучения положения дел[281]. Как и следовало ожидать, комиссия выявила в крае многочисленные нарушения и недостатки в работе крайкома и первого секретаря. Лично встретившись с представителями комиссии ЦК, Гоглидзе дал такую характеристику Назарову: «У руководящего актива Назаров авторитетом не пользуется. Ему не верят, что он поднимет край, резко вскрывать недостатки боится, как бы это не отразилось на его служебном положении… К заседаниям бюро не готовится, речи держит длинные и нудные, язык бедный. По характеру — злопамятный»[282]. 13 декабря 1948 года на заседании Оргбюро был заслушан отчёт Хабаровского крайкома и по нему принято решение с требованием устранить недостатки[283]. Это стало непосредственным поводом для снятия Назарова, которое уже давно вызревало в недрах аппарата ЦК[284]. 22 февраля 1949 года решением Политбюро Назаров был отправлен на учёбу в Москву, а на его место назначен первый секретарь Иркутского обкома партии А.П. Ефимов[285].
Ил. 6. Начальник Хабаровского краевого управления МГБ С.А. Гоглидзе, 1950 год. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Став руководителем на волне скандала, Ефимов должен был сразу показать, кто в крае хозяин. Амбициозный Гоглидзе, чувствовавший себя победителем в борьбе с Назаровым, неизбежно вступил в новый конфликт. Решающее столкновение произошло в связи с проверкой крайкомом партии работы с кадрами в управлении МГБ. Проверка выявила во многом стандартные недостатки — засоренность краевых структур МГБ «сомнительными кадрами» и слабую борьбу с врагами. Хабаровские чекисты встретили эти обвинения в штыки. На бюро крайкома, которое рассматривало результаты проверки, Гоглидзе пытался дать бой, но был вынужден отступить перед общей позиций членов бюро. Обо всём этом Ефимов 25 июля 1949 года сообщил секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову[286]. В записке особенно подчёркивалось, что периферийные органы МГБ в крае «стараются уйти из-под партийного контроля, а иногда и противопоставляют себя партийным комитетам». Причину этого Ефимов видел в действиях краевого управления во главе с Гоглидзе. «Среди руководящего состава Управления укоренилось вредное чувство самообольщения и самодовольства своими «успехами» и более опасное стремление уходить из-под контроля партийных органов», — говорилось в документе. Ефимов просил укрепить управление МГБ кадрами, что фактически означало призыв отозвать Гоглидзе.
Получив записку, Маленков распорядился разослать её секретарям ЦК и министру госбезопасности В.С. Абакумову, а также обсудить её с участием Абакумова на заседании Секретариата. Дело, однако, затянулось. Только 28 апреля 1950 года вопрос был заслушан на заседании Секретариата в присутствии Ефимова и Гоглидзе. Принятое решение имело ярко выраженный компромиссный характер. Гоглидзе указали на отдельные недостатки его работы с кадрами, а Хабаровскому крайкому (Ефимову) — на отдельные ошибки в оценке краевого управления МГБ[287]. В общем, Гоглидзе и Ефимова призвали ладить друг с другом. Такой исход конфликта, несомненно, был предопределён сильными позициями Гоглидзе в Москве. В 1951 году Гоглидзе был переведён в центральный аппарат МГБ, дослужился до должности первого заместителя министра государственной безопасности. В конце июня 1953 года был арестован, а в декабре 1953 года расстрелян, как и его патрон Берия. Судьба Ефимова сложилась куда более благополучно. До 1954 года он возглавлял Хабаровский крайком. Потом был переведён в Москву на должность первого заместителя министра лесной промышленности СССР, а последние 15 лет до выхода на пенсию работал на спокойной должности торгового представителя СССР в Чехословакии.
Ничейный исход конфликта между влиятельным главой регионального управления МГБ и типичным секретарём крайкома даёт некоторое представление об общем превосходстве региональных партийных структур над структурами госбезопасности в послевоенные годы. Вместе с тем столкновения в Хабаровском крае свидетельствовали и о том, что местные руководители госбезопасности потенциально могли создавать противовес непомерным претензиям партийных секретарей, а это последние так или иначе должны были учитывать.
Восстания низов
Источником сдержек ещё одного типа служила не региональная коалиция чиновников, а нижестоящие партийцы. Одним из факторов, ограничивавших власть секретарей, являлись различные механизмы «внутрипартийной демократии» — комплекс формальных и реальных процедур участия рядовых коммунистов и низовых партийных функционеров в управлении партийными делами. Согласно партийному уставу, региональные партийные организации должны были в определённые сроки проводить конференции, на которых выбирались региональный партийный комитет и его руководители. Участие в таких выборах сотен коммунистов, не все из которых были полностью лояльны региональному руководству, заслуживает внимания как один из механизмов сдерживания авторитарных устремлений секретарей.
Как бы региональные руководители ни старались контролировать результаты выборов, их относительная честность обеспечивалась несколькими факторами. Во-первых, немалое значение имели присутствие на конференциях представителей ЦК ВКП(б) и подсчёты бюллетеней значительными по размерам комиссиями. Во-вторых, выборы проводились методом тайного голосования[288]. В какой мере его можно было назвать полностью тайным — вопрос спорный. Любой делегат, желавший проголосовать против какого-либо из кандидатов, должен был на глазах у прочих участников голосования пройти в кабинку или подойти к столу, чтобы вычеркнуть соответствующее имя из избирательного бюллетеня. В то же время даже такая процедура голосования очень сильно отличалась от открытого голосования, когда собравшиеся просто поднимали руки.
Результаты выборов нередко имели реальные последствия. Как показывают документы, в Москве внимательно следили за ходом конференций и рассматривали итоги голосования как один из показателей дееспособности того или иного руководителя, его умения держать в руках аппарат и взаимодействовать с партийным активом.
Таким образом, критические выступления и голосование на партийных конференциях были для руководителей регионов серьёзной проблемой. Это в значительной мере объясняет тот факт, что секретари предпочитали не инициировать проведение конференций, даже если для этого наступали сроки, определяемые уставом партии. Общая обстановка в стране, вызванная войной и трудностями восстановления, способствовала этому стремлению. Согласно уставу партии, принятому на XVIII съезде в марте 1939 года, областные и краевые партийные конференции, а также республиканские съезды партии должны были проводиться раз в полтора года. Однако к июлю 1947 года сложилась следующая ситуация. Республиканские партийные съезды последний раз проводились в 1940–1941 годах. Из 157 областей, краёв и автономных республик только в 24 в 1946–1947 годах проводились партийные конференции, а в 105 — последний раз они собирались в 1940 году[289]. Такое положение отчасти оправдывалось (по крайней мере негласно) тем фактом, что даже всесоюзные партийные съезды не проводились много лет. Перерыв между XVIII съездом, собранным в начале 1939 года, и XIX съездом, заседавшим в конце 1952 года, был впечатляющим. Однако в конце 1947 года высшее партийное руководство решило отчасти исправить ситуацию. В октябре 1947-го — мае 1948 года в соответствии с решениями ЦК ВКП(б) была проведена массовая кампания по созыву конференций. Они состоялись в 55 областях, краях и автономных республиках РСФСР, 25 областях Украины, в 16 областях Казахстана, в шести областях Киргизии, в трёх областях Таджикистана и двух областях Туркмении. В 16 областях и автономных республиках РСФСР, а также во всех областях Белоруссии, Узбекистана и в автономных образованиях Грузии конференции по разным причинам не проводились[290].
| Таблица 6. Региональные партийные конференции за период с октября 1947-го по май 1948 года, на которых заметное количество делегатов проголосовало против первого секретаря обкома/крайкома (в %, в скобках — общее число проголосовавших против) | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Регион | Против первого секретаря | Против председателя регионального исполкома | Против второго секретаря | Против третьего секретаря | Против секретаря по кадрам | Против секретаря по пропаганде |
| Омская обл. | 26,0 (102) | 8,1 (32) | 4,5 (18) | 4,5 (18) | 8,1 (32) | 1,8 (7) |
| Хабаровский край | 15,2 (70) | 12,6 (59) | 2,2 (10) | о,8 (4) | 0,0 (о) | 0,0 (1) |
| Львовская обл. | 14,0 (44) | 0,9 (3) | 0,0 (1) | 4,4 (14) | 14,1 (45) | 1,9 (6) |
| Астраханская обл. | 14,7 (62) | 2,6 (11) | 4,3 (19) | 1,7 (7) | 3,3 (14) | 24,5 (103) |
| Пензенская обл. | 13,0 (48) | 35,5 (132) | 0,0 (о) | 6,0 (20) | 3,2 (12) | 0,5 (2) |
| Сталинградская обл. | 10,5 (46) | 23,7 (104) | 0,5 (2) | 8,2 (36) | 7,3 (32) | 3,6 (16) |
| Читинская обл. | 9,4 (34) | 2,0 (8) | о,5 (2) | 0,3 (1) | 1,5 (5) | 23,2 (84) |
| Саратовская обл. | 9,0 (57) | 4,0 (24) | 4,о (25) | 2,5 (16) | 2,4 (15) | 8,2 (51) |
| Новосибирская обл. | 9,0 (42) | 2,0 (10) | 12,0 (57) | 17,0 (8о) | 4,0 (19) | 3,0 (14) |
Источник: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 88. Д. 901. Л. 293–300.
Столь массовая кампания отчётов и выборов, за которой внимательно следили в Москве, явилась тяжёлым испытанием для секретарей и формировавшихся вокруг них сетей. Из 107 конференций 46 попали в поле повышенного внимания Москвы в связи с тем, что на них было заметным количество голосов, поданных на выборах против руководителей регионов[291]. Территориально эти конференции распределись следующим образом: 25 в РСФСР (45% конференций, проведённых в этой республике), 8 в Украине (32%), 8 в Казахстане (50%), 4 в Киргизии (67%), 1 в Таджикистане (33%). Таким образом, спокойно конференции прошли только в Туркмении. Областные организации в других республиках были отмечены вспышками протестного голосования той или иной интенсивности.
Документы позволяют выделить несколько типов фронды партийного актива на конференциях. Первый — противостояние руководства обкома и части партийного актива. В этом случае заметная часть выступавших с трибуны конференции подвергала прямой критике первого секретаря обкома и его окружение. Соответствующими были и результаты голосования: первый секретарь и другие члены бюро получали значительное количество голосов «против» (таблица 6).
Практически все первые секретари, попавшие в этот список, были склонны к авторитарному стилю работы (например, М.В. Кулагин из Новосибирской области, И.В. Грушецкий из Львовской области и Р.К. Назаров из Хабаровского края). Делегаты, особенно руководители райкомов, обвиняли этих секретарей в зажиме критики, грубости, высокомерии, отрыве от районных партийных комитетов и массовом избиении кадров[292]. В некоторых регионах (например, в Омской, Львовской областях и в Хабаровском крае) мишенью протестных голосований помимо первых секретарей становились и другие члены руководящей верхушки, которых считали принадлежавшими к ближайшему окружению первых секретарей. Во всех этих регионах итоги голосования можно было назвать бунтом актива против руководителя обкома и его приближённых.
| Таблица 7. Конференции областных партийных комитетов за период с октября 1947-го по май 1948 года, на которых протестное голосование было направлено против других членов бюро помимо первого секретаря (в %, в скобках — общее число проголосовавших против) | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Регион | Против первого секретаря | Против второго секретаря | Против председателя регионального исполкома | Против секретаря по кадрам | Против секретаря по пропаганде |
| Таласская обл. (Киргизия) | 1,7 (3) | 27,1 (47) | н/д | 0,5 (1) | 1,0 (2) |
| Черновицкая обл. (Украина) | 1,5 (4) | 25,0 (66) | 47,7 (126) | 8,9 (24) | 6,6 (18) |
| Тамбовская обл. | 54 (24) | 18,0 (84) | 1,0 (5) | 0,8 (4) | 0,8 (4) |
| Челябинская обл. | 4,2 (24) | 15,1 (85) | 23,4 (131) | 10,1 (57) | 16,5 (93) |
| Тульская обл. | 7,0 (31) | 2,5 (11) | 21,0 (92) | 51,0 (223) | 5,0 (21) |
| Южно-Казахстанская обл. (Казахстан) | 0,7 (2) | 2,5 (7) | 1,0 (3) | 15,1 (41) | 0,3 (1) |
| Закарпатская обл. (Украина) | 0,0 (0) | 1,9 (5) | 5,7 (15) | 15,6 (41) | 0,0 (0) |
Источник: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 88. Д. 901. Л. 84, 158, 155.
Вторую группу составляли те регионы, где недовольные голосовали не против первого секретаря, а против других членов регионального руководства (таблица 7).
Такой исход голосования мог быть следствием нескольких причин. Самая простая заключалась в том, что тот или иной чиновник в силу черт своего характера действительно особенно сильно досаждал партийному активу. Нельзя исключить, что в ряде случаев первый секретарь был организатором критики в адрес отдельных своих сотрудников с целью их последующего увольнения либо запугивания. Логично также предположить, что перенаправление критики мимо первого секретаря являлось результатом целенаправленных манипуляций негативными настроениями актива. В этом случае секретарь мог использовать своих клиентов в роли козлов отпущения для удовлетворения требований центра о развёртывании критики и отвода этой критики от себя. Не исключено, что нечто подобное произошло в Пензе, где заметное протестное голосование против первого секретаря и отвод, полученный тремя заведующими отделами в облисполкоме, остались в тени массового голосования против председателя облисполкома, которого после этого сняли с должности[293].
Однако было бы неверно переоценивать роль первого секретаря и его группы в манипуляции итогами голосования. Ход работы ряда конференций свидетельствовал о том, что протестные настроения на них явно выходили за рамки, которые могли бы устроить руководителей регионов. На Тамбовской конференции при обсуждении кандидатов в новый состав обкома получили отвод: заместитель председателя облисполкома, которого обвинили в злоупотреблениях в период проведения денежной реформы, уполномоченный Министерства заготовок — «за недостойное поведение в быту» и председатель правления облпотребсоюза — «за плохую работу». Бунт продолжился и во время тайного голосования. Хотя первый секретарь обкома И.А. Волков получил относительно немного голосов против — 26, или 5.5%, — второго секретаря М.М. Майорова вычеркнули из списков 84 делегата (18%), заведующего сельскохозяйственным отделом обкома — 158 (33%), начальника областного управления сельского хозяйства — 155 (32%)[294]. В связи с провалом Майорова в Москве было проведено решение о снятии его с должности. В записке Управления кадров ЦК ВКП(б) на имя секретаря ЦК А.А. Кузнецова в качестве аргумента в пользу замены Майорова приводился именно факт отрицательного голосования на конференции, а также критика Майорова со стороны делегатов конференции[295].
Ещё более шумный скандал во время конференции произошёл в Черновицкой области в 1948 году. Её начало, казалось, не предвещало особых потрясений. В первый день, как отмечалось в записке отдела по проверке парторганов ЦК ВКП(б), «критика была слабой» — иначе говоря, конференция шла по сценарию, явно намеченному руководством области. На второй день картина несколько изменилась, делегаты начали выступать смелее и резче. Возможно, свою роль в этом сыграло и неудачное заявление, которое в своём докладе сделал новый первый секретарь обкома Д.Г. Гапий. Критикуя ряд секретарей райкомов, он пригрозил: «Мы будем таких работников не только исключать из партии, но и отдавать под суд». Это заявление, как отмечалось в записке отдела по проверке парторганов, «вызвало законное недовольство делегатов конференции», поскольку Гапий только накануне был назначен первым секретарём и не прошёл ещё формальную процедуру избрания на пленуме[296].
Несмотря на недовольство, делегатам конференции было сложно выступать против только что назначенного Гапия. Поэтому огонь критики был сосредоточен на других секретарях обкома и председателе облисполкома. На совещании представителей делегаций, которое должно было утвердить списки для голосования, неожиданно было внесено предложение не выдвигать в новый состав обкома второго и третьего секретарей. Представитель ЦК КП(б) Украины, присутствовавший на конференции, не имел по этому вопросу указаний сверху и поэтому настойчиво требовал включить секретарей в списки. Делегаты не соглашались. Тогда в работе конференции был сделан перерыв до следующего утра. За это время руководство обкома обсудило сложившуюся ситуацию с руководством КП(б)У, которое, в свою очередь, несомненно, связалось с Москвой. Было принято решение уступить бунтующему активу. Собравшееся на следующее утро совещание представителей делегаций подтвердило, что второй и третий секретари не будут внесены в списки. Однако на этом неприятности не закончились. При тайном голосовании делегаты наказали ещё несколько руководителей. Так, секретарь обкома по кадрам получил 66 голосов против (25%), а председатель облисполкома — 126 (48%). Несмотря на это, секретаря по кадрам выдвинули вторым секретарём обкома[297].
Вместе с тем большинство партийных конференций 1948 года прошли относительно спокойно. Недостаток материалов о внутренней кухне подготовки таких конференций не позволяет уверенно судить о факторах, способствовавших их бесконфликтности. В ряде случаев благоприятный исход конференции, вероятно, мог быть обеспечен при помощи тщательного подбора делегатов конференций на основе критерия лояльности и сговорчивости. В ряде случаев свою роль могла играть хитроумная процедура голосования. Например, широко распространённой была практика выдачи бюллетеней и проведения голосования в одной комнате. В этом случае, как считали сотрудники аппарата ЦК, многие делегаты, получив бюллетени, старались тут же опустить их в урну (то есть проголосовать за все предложенные кандидатуры), так как опасались, что их могут заподозрить в голосовании против[298]. Однако с точки зрения развития региональных сетей бесконфликтный исход конференций, скорее всего, могла обеспечить долговременная или ситуативная (на момент конференции) гибкость первых секретарей, даже тех из них, кто был склонен к авторитарным методам руководства.
Хорошим примером такого секретаря служит М.М. Стахурский, первый секретарь Винницкого обкома, которого вполне можно было отнести к категории секретарей-диктаторов[299]. Инспектор Управления кадров ЦК ВКП(б), выезжавший на Винницкую областную партийную конференцию, по возвращении в Москву направил в апреле 1948 года секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецову записку, в которой сигнализировал о тяжёлом положении в области и плохой работе Стахурского. Он писал, что Стахурский «подменил советские и хозяйственные организации, допускает в партийной работе командование и администрирование»; «бюро обкома партии… принижено, нарушается коллегиальность»; «критику и самокритику т. Стахурский воспринимает болезненно и не создаёт условий для её развёртывания в областной партийной организации». В записке говорилось о конфликтных отношениях («не сработанности») Стахурского с председателем облисполкома, а также об «администрировании в работе с кадрами», то есть их частой сменяемости[300]. Аналогичные обвинения в некоторых других организациях, как мы видели, вызывали на конференциях острые конфликты. Однако в Виннице этого не произошло. Критика в прениях была умеренной. В результате голосования сам Стахурский получил только 18 голосов против, что составляло 4.6% голосовавших. Больший удар обрушился на некоторых других членов бюро. Например, против секретаря обкома по кадрам голосовали 29 человек[301]. Однако на фоне результатов голосования в остальных областях это были вполне приемлемые показатели. Поэтому Винницкий обком даже не попал в уже упоминаемый перечень 49 неблагополучных обкомов и крайкомов, составленный в аппарате ЦК ВКП(б).
В данном случае мы имеем пример ситуативной гибкости первого секретаря, сумевшего провести корабль конференции между многочисленными рифами, подстерегавшими руководителя его типа. Несколько приёмов, которые мог применить Стахурский, лежат на поверхности. Прежде всего это отбор лояльных делегатов. В этой операции Стахурский мог опираться на относительную сплочённость своей патрон-клиентской сети, признаки чего зафиксировал инспектор Управления кадров ЦК ВКП(б), командированный на конференцию в Винницу. В уже цитируемой записке он отмечал, что в области «допускается неправильная, порочная практика перемещения провалившихся работников на другие руководящие посты и подбор кадров по семейному признаку». Слабыми и послушными были секретари обкома, окружавшие Стахурского, и в том числе, что особенно важно, второй секретарь[302].
Многое зависело от предварительной подготовки и направления выступлений на конференции. В отличие от первых секретарей, которые включали в свои доклады резкие оценки и даже угрозы в адрес подчинённых, подогревавшие тем самым оппозиционные настроения, Стахурский был предельно миролюбив. Как отмечалось в справке Управления парторганов ЦК ВКП(б) о винницкой конференции, «в отчётном докладе… т. Стахурского очень мало говорилось о серьёзных недостатках в работе обкома… Тов. Стахурский задним числом подверг критике секретарей райкомов партии и отдельных руководителей областных организаций, которые в области уже давно не работают». Такое направление конференции, заданное при её открытии докладом Стахурского, было закреплено последующими хорошо подготовленными выступлениями. Прения в начальной своей стадии были спокойными и неконфликтными. Они, как отмечалось в цитируемой справке, «сводились к самоотчётам о работе райкомов и похвальным отзывам в адрес обкома партии». Только в конце прений критика набрала некоторый оборот, но и тогда она носила лишь общий характер[303]. Скорее всего, это был хорошо продуманный сценарий. Без критики на конференции нельзя было обойтись, чтобы не вызвать недовольство Москвы. Начинать же конференцию с критики означало дать ход неконтролируемым взаимным обвинениям. Стахурский в своём докладе не трогал подчинённых (прежде всего секретарей райкомов — наиболее взрывоопасный элемент, как показали конференции во многих других областях), а они не трогали его. Действуя по такому сценарию, Стахурский избежал соблазна использования «критики снизу» против своего недоброжелателя — председателя облисполкома Д.Т. Бурченко. Бурченко отплатил Стахурскому той же монетой.
Подобно Стахурскому в целом достаточно благополучно прошли через отчётно-выборную кампанию и многие другие секретари авторитарного типа. Хотя некоторые из них и получили досадно заметное количество голосов против, они всё-таки избежали масштабных скандалов на своих конференциях.
Партийные конференции 1948 года обозначили высшую точку выступлений актива против региональных руководителей, хотя электоральные протесты на этом не закончились. Например, на конференции в Ярославле в феврале 1951 года многие делегаты, особенно секретари райкомов и горкомов, критиковали первого секретаря обкома Г.С. Ситникова за «неправильные методы руководства, администрирование, грубость, неправильное отношение к людям», «угрозы и запугивания». В результате при тайном голосовании Ситников получил 77 голосов против (18%), значительно опередив по этому показателю других членов бюро[304]. В аппарате ЦК ВКП(б) это событие было воспринято как выходящее из ряда привычного. О нём доложили секретарю ЦК Маленкову. Он, в свою очередь, дал поручение ознакомить с этой информацией других секретарей ЦК[305]. Через полтора года Ситников был направлен на курсы переподготовки при ЦК ВКП(б) и после этого уже не посылался на руководящие должности в регионы, а использовался на хозяйственной работе.
Вместе с тем, судя по изученным нами документам, на областном уровне ярославский скандал был скорее исключением. Зато сохранялись электоральные конфликты на уровне районных и городских партийных конференций, на которых делегаты выступали против партийных руководителей, навязанных им обкомом. Имеется информация о таких острых противостояниях в Волынской области в 1950 и 1952 годах[306] и во Львовской области в 1952 году[307].
В целом, однако, партийные электоральные конфликты после 1948 года стали скорее исключением. Несомненно, выборы на конференциях 1948 года преподали многим региональным секретарям хороший урок. Массовое недовольство актива в период отчётно-выборной кампании 1948 года в значительной мере было результатом нестабильности региональных сетей и особенно их районного звена. Именно секретари райкомов составляли наибольшую часть ораторов, выступавших с критикой на конференциях. Им было проще, опираясь на делегатов, избранных от районов, организовать протестное голосование. Конференции 1948 года можно назвать своеобразным «референдумом» районных секретарей. Это усложняло задачу областных и краевых руководителей. Для них было важно не только контролировать своё непосредственное окружение, но и проводить политику, которая обеспечивала бы лояльность всей вертикали руководящей сети, вплоть до районного уровня. Судя по всему, региональные руководители осознавали эту необходимость и принимали меры, стабилизируя сети и ослабляя нажим на районные кадры и т.д. Угроза партийных электоральных конфликтов подталкивала секретарей к компромиссам и новым формам руководства, что дало о себе знать в последующие годы.
После войны большинство руководителей республик и областей широко использовали жёсткие административные методы руководства с целью создания и поддержания в работоспособном состоянии местных руководящих сетей. Вместе с тем существовали важные факторы, ограничивающие авторитарные устремления секретарей. Периодически некоторые из них сталкивались с оппозицией в собственном окружении и не всегда выигрывали в этой борьбе. Они должны были учитывать влияние хозяйственных руководителей, особенно директоров крупных предприятий, имевших прямой выход на Москву, а также некоторых руководителей госбезопасности. Источниками этих сдержек являлись как институты, так и отдельные лица, проявлявшие амбиции. Влиятельные региональные акторы, бросая вызов секретарю, могли устанавливать новые правила — например, создавая теневую номенклатуру или опираясь на принципы политики коренизации.
Противоборство с другими руководителями регионов представляло для секретарей особую угрозу. В отличие от сигналов, поступавших от простых граждан и нередко сводившихся к слухам и домыслам, заявления высокопоставленных региональных функционеров обычно содержали реальные факты, трактовка которых зависела лишь от намерений и настроений руководителей в центре. Секретари не могли не осознавать, что им лучше избегать таких утечек компрометирующей информации — этого неизбежного спутника борьбы за влияние.
В этом контексте опасными становились даже такие обычно формальные процедуры, как партийные выборы, способствовавшие открытому проявлению недовольства актива неприкрытым авторитаризмом и недостаточной гибкостью секретарей. Проведённая с опозданием из-за войны выборная кампания 1948 года нередко демонстрировала негативные настроения низового, прежде всего районного аппарата. Случаи, когда сотни делегатов партийных конференций, собравшись вместе, давали выход накопившемуся раздражению, были серьёзным ударом по репутации и номенклатурным позициям секретарей. Секретари должны были учитывать этот фактор «внутрипартийной демократии» и, как показали последующие выборные кампании, предпринимали умиротворяющие актив манёвры.