Блестящий фасад огромного отеля был похож на маяк во мраке, знаменитое на весь мир название сияло и переливалось яркими огнями. То был другой мир — роскошный океанский лайнер, с которого она упала в глубокие темные воды.
В вестибюле она встретила мужчин в смокингах, женщин в вечерних платьях. Любопытные взгляды ни на секунду не оставляли ее, засыпанную снегом брошенную девочку, пришедшую с холода во дворец, в который она едва ли имеет доступ. Но эти взгляды ее заботили мало, она лишь хотела добраться до комнаты и найти Антона.
Она вошла в мир розовых змеевидных колонн и богатого дерева, золотых листьев и роскошных ковров в персиковых, голубых и желтых тонах, канделябров, отражающихся в хрустале. Вместо запаха снега ее ноздри наполнились ароматами духов разных парфюмерных домов.
И тут она увидела Антона. Он шел с Лавинией по холлу прямо к ней. Женщина властно держала его под руку. На нем красовался вечерний костюм, а на ней — длинное тонкое платье жемчужного цвета, изумительно оттенявшее ее отброшенные с лица темные волосы.
Сегодня вечером они стали самой прекрасной парой в залах отеля: король и королева.
Затаив дыхание, Эми попыталась улизнуть, но было уже поздно. Движение толпы вытолкнуло ее прямо на Лавинию с Антоном.
Глаза Антона расширились, когда он увидел ее.
— Где, черт возьми, ты была? — свирепо заскрежетал он зубами.
От боли и страданий ее ноги подкашивались.
— Гуляла, — ответила она.
— Гуляла? В снегопад? Ты в своем уме?
— Полагаю, да, — ответила Эми. Фиалковые глаза Лавинии злорадно смеялись. Как сладко видеть свою соперницу замерзшей и запорошенной снегом в вестибюле отеля «Ритц»!
Антон схватил Эми за руку и то ли втолкнул, то ли провел в нишу, где не было людей. Лавиния, усмехаясь, последовала за ними.
— Ты очень бледна, — сказал Антон, поднимая лицо девушки за подбородок и вглядываясь в ее глаза. — Почему ты убежала из «Савоя»?
— Мне нечего было сказать, — ответила она, отталкивая его руку от своего подбородка.
— А теперь? — прорычал он. — Тебе есть что сказать?
— Не в присутствии этой женщины, — заявила Эми, даже не удостоив взглядом Лавинию Кэррон.
Жеманная улыбка леди Кэррон увяла от враждебного тона девушки.
— И ты позволишь ей говорить со мной таким образом, Антон? — рассерженно спросила она.
— Эми, — коротко произнес он, — все, что мне нужно от тебя, — это «да» или «нет».
— Я не могу говорить с тобой здесь, — резко возразила она, — по крайней мере не при ней.
— Она та, кто выяснил правду о тебе, — мрачно заметил Антон. — Она та, кто просветил меня. Если ты хочешь сказать что-нибудь, тогда тебе придется сказать это в ее присутствии.
— А если ты не можешь понять, почему я ни слова не скажу в ее присутствии, тогда ты не тот мужчина, в которого я влюблена.
— Ты не любишь его, — прошипела Лавиния, наклоняясь вперед и обнажая зубы. — Ты хочешь, чтобы он снизошел до твоего жалкого уровня. Ты не можешь ничего ему предложить, лишь руины!
— Я же люблю тебя, Антон, — воскликнула Эми, игнорируя шипение Лавинии. — Вопрос в том, любишь ли ты меня?
— Я любил кого-то, — тяжело ответил он, и в кругах под глазами она внезапно увидела усталость. — Но я не знаю, где она теперь.
— Ее никогда не существовало, — зло рассмеялась Лавиния. — Подобно всем тем людям, зовущими себя стражами окружающей среды, она любила корчить из себя святую, но тот, кто использовал беременность, чтобы шантажировать своего любовника, а затем в отместку сделал аборт, не может взывать к моральным принципам других людей! Она не заслуживает даже того, чтобы о ней говорили!
— А кто-то с таким отвратительным умишком, как ваш, мог бы заткнуться, — горячо отпарировала Эми, наконец-то признав присутствие Лавинии. — Как вы смеете говорить о шантаже? Разве вы сейчас не шантажируете Антона? Все, что вы любите, — это деньги, Лавиния. Вы сами сказали это в Антибе, ничего вас не волнует, кроме банковского счета.
Лэди Кэррон повернулась к Антону, ноздри ее раздувались.
— И ради этой женщины ты рыскал по Лондону весь день? — Ее голос охрип. — Она разрушила счастье Мартина. И ты собираешься позволить ей разрушить твое?
— Довольно с вас обеих, — тихо сказал Антон. Он посмотрел на часы. — Через пять минут нам нужно присутствовать на совещании. Я так понимаю, ты не намереваешься идти туда, Эми?
Прием в зале Марии Антуанетты! У нее совсем вылетело из головы. Ее пропитанная снегом одежда тяжело свешивалась с плеч.
— Нет, — ответила она, — я не могу быть там.
— Ты намериваешься прийти завтра на собрание? — спросил он.
— Ты хочешь, чтобы я пришла? — спросила она, встречаясь с его взглядом.
— Нет, — просто ответил он. — Тебе лучше оставаться в тени.
Эми показалось, что сердце перестало биться. Она едва могла дышать. Итак, случилось! Она всегда боялась… и всегда знала: это произойдет. Лавиния выиграла, а она проиграла. И пока ее соперница насмешливо улыбалась, Эми не могла даже заплакать.
В последний раз Антон посмотрел ей в глаза — во взгляде непроницаемая темнота, — затем повернулся, взял Лавинию под руку и направился в зал Марии Антуанетты.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Когда-то старый дом казался ей огромным, хотя он был всего лишь маленьким белым коттеджем с шиферной крышей и трубой, уютно гнездившийся в березовой роще. Сад, который в детстве был для нее страшным дремучим лесом, куда она бежала, преследуемая своими врагами, теперь стал зарослями лавра и кустами роз и золотых шаров.
Однако запах дома, воска и дыма остался прежним. Он рождал множество разнообразных образов, печальных, хороших, счастливых и безвозвратно утерянных.
Коттедж обогревался с помощью котла, устроенного в камине. Утро стояло холодное и снежное, огонь горел слабо, поэтому Эми подбросила поленья. Она колдовала над огнем, пока он не затрещал ровно и весело, а в трубах старых радиаторов не забулькала горячая вода. Холод в воздухе начал рассеиваться.
Она прошла на кухню, поставила чайник на плиту и, пока он закипал, стала готовить обед. Вот уже несколько дней вся ее жизнь сконцентрировалась вокруг простых вещей — развести огонь, подогреть чайник, приготовить еду. Ни больше, ни меньше. Она могла справляться только с этим, разбитое сердце ни на что другое не было способно.
Эми мыла овощи, когда услышала звук автомобильного мотора. Красная дамская машина медленно тащилась по глубокому снегу. Кто это едет? Автомобиль остановился около гаража, и из нее вышли женщина с ребенком. Ребенок бросился в дом, а женщина на секунду замерла у машины — закрывала дверь, наверное, — затем последовала внутрь.
И тут Эми узнала ее — одна из близняшек, кузина Джеми-Ли.
Она вытерла руки и пошла открывать дверь гостям. Ребенок, четырехлетний мальчик по имени Дэвид, запрыгнул ей на руки.
— Привет, тетя Эми!
— Господи, как ты вырос, Дэви, — воскликнула она, покачивая его на руках. — Привет, Джеми-Ли. Я только что поставила чайник.
— Тепло и уют, — сказала Джеми-Ли, сняла парку и повесила ее на вешалку около двери. — Ты снова вернула их в дом.
— Твой папа пошел прогуляться в деревню, чтобы купить газету и немного табака, — сказала Эми кузине.
— Я знаю, — ответила Джеми-Ли. — Мы видели его, когда пересекали мост. Но я хотела поговорить с тобой, Эми.
— Хорошо, — бодро откликнулась девушка, хотя сердечные тет-а-тет меж ними случались редко — практически в первый раз. — Я налью чаю.
В шкафу лежало несколько игрушек для ребенка, Эми достала их и отдала племяннику. Он принялся играть, а они с кузиной уселись у камина. Джеми-Ли, худая блондинка с пушистыми волосами, была замужем за доктором и жила в двух часах езды от коттеджа. По-видимому, она приехала ради Эми. Казалось, она нервничала, ее худенькие плечи подрагивали под дорогим кашемировым кардиганом, а рот сжимался плотнее и плотнее.
— О чем ты хотела со мной поговорить? — спросила Эми.
Джеми-Ли глубоко выдохнула.
— Я приехала ради мира, не ради войны, — сдержанно начала она. Эми ничего не сказала, лишь молча сидела, покачивая в руках чашку и наблюдая за тем, как языки пламени лижут дрова. Джеми-Ли сглотнула и продолжала: — Мы отвратительно обошлись с тобой, Эми. Мы все трое делали и говорили ужасные вещи. Когда я вспоминаю, какими мы были, меня тошнит. Ты потеряла родителей и была совсем одна. Нам нужно было по-доброму относиться к тебе, стать твоей семьей, чтобы помочь, но вместо этого мы…
В тиши потрескивал огонь. Эми все еще молчала. Впрочем, ей необязательно помогать кузине справляться с волнением.
Пальцы Джеми-Ли тряслись, и чашка позвякивала о блюдце.
— На днях мы говорили об этом. Нам всем очень стыдно за наше поведение. Я знаю, другие сами хотят поговорить с тобой, но когда я услышала, что ты остановилась здесь, у папы, то решила приехать и извиниться. Извини, Эми. Тысячу раз извини.
К своему удивлению, Эми увидела, что на глазах кузины повисли слезинки, а бледные губы подрагивают от волнения. Она похлопала сестру по руке.
— Не плачь, Джеми-Ли. Это случилось так давно.
Джеми-Ли отставила чашку в сторону и с рыданиями ухватилась за руку Эми.
— Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня, — умоляла она, — пожалуйста, Эми.
— Ну, конечно, я прощаю тебя, — сказала девушка, — хотя я никогда не понимала, почему вы так не любите меня.
Джеми-Ли издала смешок, похожий на всхлипывание.
— О, безусловно, ты знаешь почему!
— Клянусь тебе, нет.
— Ну, потому что ты была гораздо красивее и умнее нас, — Джеми-Ли утерла слезы. — Ты была такой талантливой, а мы — настоящие бездарности. И папа очень высоко ценил тебя. Ты показывала нам, какие мы есть.
— Понятно, — тихо ответила Эми.
— И все мальчики сходили по тебе с ума… они никогда не смотрели на нас, на меня и Салли-Энн. А затем ты начала выигрывать школьные олимпиады, конкурсы, получала грамоты за спортивные достижения. Учителя обожали тебя, а я и Салли-Энн всегда числились отстающими. Ты даже раньше нас стала девушкой. Мы безумно ревновали. У тебя быстрее росла грудь, и все мальчики сходили по тебе с ума…