– Тяпнешь? – всегда предлагал он мне, и я отрицательно мотал головой, зная, что мне это строго-настрого запрещается.
В тот вечер Илья Никифорович сделал по-другому. Он налил стакан вина и с пьяненькой улыбкой протянул мне: “Тяпни с нами, ты ж уже большой”. Не чувствуя подвоха, я выпил стакан одним махом и поставил на стол со стуком, как делали они сами. Мужики сдержанно хмыкнули. Я почувствовал себя героем.
– Теперь покури, – Илья Никифорович протянул мне горящую папиросину.
Я глубоко затянулся. Дома курили бабка, дед, отец и почти все гости, мне не надо было объяснять, что делать. Я вдохнул дым и зашелся кашлем. Слезы брызнули из глаз, горло перехватило. Пришлось бежать к рукомойнику, прочь от хохочущих подвыпивших мужиков.
Голова вела себя странно, всё вертелось перед глазами, земля уходила из-под ног. В результате я упал и, проехав на коленях по кирпичной дорожке, сорвал незажившие болячки. Взвыв от боли и обиды, я кое-как начал подниматься, и тут налетела бабка. Она быстро поняла, что к чему, погнала чистить зубы порошком, а потом долго умывала холодной водой. Дома, на веранде, промыла колени марганцовкой, прижгла болячки тампоном с зеленкой, приговаривая: “Нет, ну надо же, напился. Еще и покурил. Понравилось? Будешь еще? Будешь?”
Я рыдал в голос, понимая, что прощения не будет. Ужина мне в тот вечер не досталось. Бабка наклеила на коленки пластырь и отправила в кровать, грозно цыкнув: “Спать немедленно, чтоб я тебя до утра не видела!”
В постели стало хуже, голова кружилась и всё вокруг тоже – комната, потолок, лампочка… Последнее, что я помню, это истошные бабкины крики, доносящиеся с улицы, и извиняющийся баритон Ильи Никифоровича: “Наталь Юрьна, ты брось, успокойся, Наталь Юрьна”. Утром бабка не сказала мне ни слова, будто ничего не случилось. Единственным наказанием стал двухдневный запрет на купание, болячки должны были подсохнуть.
Встретившись вечером глазами с Ильей Никифоровичем, я быстро отвел взгляд. Он же похлопал меня по плечу, подмигнул и сказал: “Досталось нам вчера, да? Терпи, Петро. Бабка у тебя – сущая тигрица!” – и в его голосе прозвучало искреннее восхищение.
16
Вообще-то перед этой поездкой в Коктебель я уже побывал в Крыму, когда мне было три года. Папа с мамой познакомились на Тамани, в археологической экспедиции академика Рыбакова. Мама рассказывала, что по вечерам, когда студенты собирались у костра, папа оставался на кухне и там, под лампой, за столом, читал летописи. За такое неестественное в экспедиции поведение он даже угодил в куплет шуточной песенки, в котором высмеивалось его научное анахоретство. Он знал летописи почти наизусть, что помогло ему при работе над кандидатской диссертацией совершить открытие – отделить от поздних наслоений первоначальный текст “Повести временных лет” и вычленить в общем своде руки разных летописцев.
Наталья Недошивина в Таманской экспедиции. 1952–1953
В Крыму, в Херсонесском музее, работали друзья родителей по Таманской экспедиции. В памяти остались долгая поездка на троллейбусе, грузовые машины на шоссе по дороге в Ялту и самолет с огромными винтами, на котором мы улетали. И еще – темная звездная ночь. А потом звезды исчезли, и с черного неба обрушился страшный ливень, промочивший нас до нитки. Кто-то открыл дверь, сколоченную из неструганых досок, впустил нас в деревянный дом или сарай, где стояли простецкие лавки на козлах и длиннющий стол, заваленный глиняными черепками. По стенам лежали огромные кувшины-амфоры с двумя ручками и узкими горлышками. Целых было мало, большая часть была склеена из осколков. Трогать их мне не разрешили. Кормили нас за этим же столом, сдвинув черепки на другой край. Я сидел, укутанный в одеяло, и клевал носом.
Утром я попросился в туалет, и мне показали домик в конце садовой дорожки. Над дорожкой был свод проволочной беседки, увитой настоящим виноградом. Фиолетовые и зеленые гроздья свисали отовсюду, куда ни кинь взгляд. Виноград можно было есть, но немного, чтобы не заболел живот. Дойти до деревянного туалета в глубине сада оказалось огромной проблемой: сотни страшных толстых червяков и огромные улитки выползли на дорожку после ливня. Она вся шевелилась, и пройти, не наступив ни на кого, было невозможно. Тогда папа взял огромную метлу и размел мне путь, расшвыряв червяков в стороны, – они извивались от боли, их было жалко. Еще папа сказал, что виноградные улитки – деликатес, их едят французы и ели древние греки, которые жили в Херсонесе. Мы долго рассматривали их потешные рога-телескопы, но слизь, которую улитки оставляли за собой, внушала отвращение. Понять древних греков и французов было трудно.
Потом мы смотрели на длинную глубокую яму. Папа спустился по трапу вниз, и они с приятелями-археологами о чем-то говорили, а мама приглядывала за мной, чтобы я не свалился в раскоп – так называлась яма. Еще там были обломки колонн, большие колеса из белого камня с дырочками посередине, наверное, очень ценные, иначе зачем на каждом было писать какие-то буквы и номер?
Море я запомнил с борта парохода, он назывался “Колхида”. В каютах мест не было, и папа уговорил капитана взять нас на палубу. Ночь мы провели на лежаках под колючими серыми одеялами. Море было бурное, пароход сильно качало, и меня всё время подташнивало. Сказку, что читала вслух мама, не хотелось слушать совсем, интересней было смотреть на волны, бьющие в борт, на россыпи соленых брызг, иногда долетавших до нашего укрытия, и на морскую пену в кругах света, падавшего на воду из бортовых корабельных иллюминаторов. Волны налетали из черного ниоткуда, и это немножко пугало.
Утром мы с папой поднялись в капитанскую рубку, где хромой капитан дал мне чуть-чуть постоять за штурвалом. Шторм прошел, наша “Колхида” бежала по морю, рассекая носом безопасную лазурную воду. Из огромной белой трубы с двумя синими полосками по краю валил черный дым, его уносило назад, чайки, летевшие за кормой, слово купались в пароходном дыму, они совсем его не боялись. Потрепанный красный флаг на корме и флажок над рубкой весело трепыхались на ветру, будто переговариваясь друг с другом. Я стоял и слушал резкие и грозные хлопки большого флага и едва различимое бормотание флажка-подголоска.
Уже на берегу папа рассказал странную историю. В разговоре с капитаном он выяснил, что оба они ходили в свое время к цыганке, гадавшей на черном стеклянном шаре, и у обоих предсказанное сбылось. Папа был абсолютно уверен, что они имели дело с одной и той же гадалкой. Что пытался узнать отец, вылетело у меня из головы. Запомнились только его потрясение и история капитана, которая произвела на нас большое впечатление.
Капитан воевал, был серьезно ранен, попал в госпиталь. Раны его сильно гноились, и он не понимал, выживет ли. От жены два года не было писем, тяжелые думы изводили его почище болей, капитану стало казаться, что больше в этой жизни они не встретятся. И вот как-то к нему на кровать подсела старая цыганка и предложила погадать. Она достала черный стеклянный шар, чуть меньше бильярдного, принялась катать его по красной шерстяной ткани, что-то нашептывая, а затем попросила раненого накрыть шар правой ладонью. Капитан помнил, что шар был теплый. Затем гадалка взяла шар, подняла его на уровень глаз, всмотрелась в непроницаемую стеклянную поверхность и сказала, что скоро ему сделают повторную операцию и он выздоровеет, а жену следует искать в доме родни у моря. Через день в госпиталь прибыл новый хирург, прооперировал раненого и спас пораженную флегмоной ногу от ампутации. Комиссованный и хромой на всю жизнь солдат отправился в освобожденный Севастополь, нашел жену, прожившую там всю войну под оккупацией. В Севастополе он окончил морское училище и с тех пор ходит на “Колхиде”.
Эта история меня потрясла, такое я читал только в сказках. Папа согласился, что шар был колдовской, и рассказал, что еще древние ассирийские маги гадали подобным способом. В университете, после лекций по истории древнего мира, я вспомнил о гадании на шаре и начал читать литературу о магах древнего Вавилона, но про гадание на шаре ничего не нашел. Теперь, написав это, я поискал в интернете – и тут же выпала масса предложений от гадалок, и даже от одного бурятского шамана. Все они предлагали исполнить древний магический обряд за умеренную плату. Гугл и сам был готов погадать на виртуальном черном шарике, в центре которого светилась белая звездочка. Я кликнул на нее. Гугл попросил повторить действие. Пришлось кликнуть еще раз. Тут же высветилось предсказание: “После полосы невезения в вашей жизни появится удача, которая будет сопутствовать вам везде и во всём. Постарайтесь использовать это время с максимальной пользой – наладьте отношения с теми, с кем давно поссорились или расстались, постройте планы на будущее и идите к намеченной цели”.
Еще предлагали купить магический черный шар для гаданий в один клик за 510 рублей (старая цена 1170).
17
За год до школы, после майской поездки в Коктебель, мы успели еще пожить на Можайском море. Дачу снимали в Зеленоградской по Ярославской дороге, куда было легко добраться на электричке, а отпуск проводили в деревне, подальше от Москвы.
Море оказалось не настоящим морем, а простым водохранилищем, плоским и серым. Недалеко от воды стояла большая деревня, по ее главной улице тянулись бесконечные глухие заборы. За околицей на лугах земля была твердая, как футбольное поле. Кстати, двое ворот одиноко стояли за околицей, они были окрашены поблекшей от времени белой краской. Не помню, чтобы кто-нибудь там играл. Мне объяснили, что всю траву на лугах подъели овцы. Как они смогли съесть так много травы, в голове не укладывалось, но овцы бродили везде, глупые и противные. Они выдирали желтую траву из земли, оставляя взамен черные катышки. На выгоревших полях серые овцы были видны издалека и походили на увядшие лепестки цветов, забытые на чистой льняной скатерти. Вместе с овцами на полях паслись коровы. Мелкую траву им было не ухватить, ненасытные овцы ели постоянно, медленно перемещаясь туда-сюда, тогда как коровы лежали на боку и лениво жевали жвачку, поджидали доярок, что придут в полдень их подоить. Коровы оставляли огромные лепешки, среди них росли шампиньоны, которые мы с дедом собирали. Деревенские называли их “говеники” и смотрели на нас как на сумасшедших. Меленькие к