Меня захлестнул дикий ужас, я представил, как он полоснет по горлу, сплюнет сквозь зубы и пойдет себе вразвалочку, пока я буду тут истекать кровью около мусорного бака. Прирежет, как пить дать, мелькнула мысль, но откупиться было нечем.
– Попрыгай! Ну, я сказал, ты что, оглох? – вожак отнял финку от шеи и картинно попробовал заточку пальцем.
Я попрыгал, как зайчик, на онемевших ногах, тетрадки и пенал в ранце радостно загремели, он внимательно слушал, но звона денег не услышал, денег больше не было.
– Карманы, быстро!
Дрожащей рукой я вывернул карманы. Наверное, они бы меня раздели или заставили вытрясти ранец, они только входили во вкус, но тут один вдруг завопил: “Атас!” – и все трое сорвались, как стрижи с телеграфного провода, в мгновение ока перемахнули через забор и скрылись в своем дворе за сараем. Ко мне бежал дворник с совковой лопатой наперевес.
– Что, малец, ограбили?
Я только кивнул, голос куда-то пропал.
– Ладно, беги в школу, что поделаешь, нету на них управы.
Я не побежал, а как-то потащился, ноги не шли, тело одеревенело и покрылось гусиной кожей. Потом началась трясучка.
У немецких домов я присел на скамейку за кустом, там старшеклассники курили на переменах. Кое-как отсиделся-отдышался, пришел в себя и, конечно, опоздал на первый урок. Вошел в класс, бочком: “Можно?”
Анна Корниловна пристально посмотрела и разрешила занять место. После урока подозвала меня и спросила.
– Что случилось, Петенька, почему ты опоздал? На тебе лица не было.
Я расплакался и рассказал ей всё, и про учительницу из “Б” тоже. Анна Корниловна обняла меня, вытерла носовым платком слезы, достала кошелек и дала двадцать копеек: “Купи себе ромовую бабу, всё будет хорошо”.
Всё сразу схлынуло и забылось. Схватив двугривенный, я выбежал из класса и скоро уже, как всегда, носился по коридору. Случайно заметил, что Анна Корниловна заходит к “бэшкам”. Дверь за собой она аккуратно прикрыла. Я подошел, как будто просто гуляю, приложил ухо к двери и слышу: “Тряпка! Зассыха! Да как ты могла, его же убили бы ни за грош!” – а потом зацокали каблучки. Я едва успел отпрыгнуть, как дверь распахнулась, из нее выскочила училка, красная как рак, и нырнула в девчачий туалет. А я рванул в класс, сел за парту, руки, как положено, на крышке, плечи расправлены. Анна Корниловна вошла и начала урок, в мою сторону даже не взглянула.
Вечером я всё рассказал деду, и он выдал мне тридцать пять копеек, чтобы я отдал ей долг. Анна Корниловна взяла монетку и так серьезно поблагодарила: “Мог бы и не отдавать. Но раз отдал – спасибо, а в школу теперь ходи по улице, это дольше, но безопасно, там всегда люди”.
Вскоре хулиганский интернат куда-то перевели, и я опять стал ходить через двор.
Класс с Анной Корниловной
С тех пор я начал называть ее по имени-отчеству. Запомнил имя и отчество на всю жизнь, как и подпись под домашним заданием. Две маленькие буквы “ая”, четко выписанные, с правильным наклоном, а от ножки “я” вниз сбегает змейка-хвостик, веселый и добрый, как улыбка моей первой учительницы. Когда мы окончили начальную школу и прощались с ней, Анна Корниловна пустила слезу, и хотя я не стал считать ее своей второй мамой, но полюбил, как и все в нашем классе. Такую большую, грузную, похожую на обычную тетеньку на улице. Если не знать, что она учительница, да еще и с медалью, ни за что от простой прохожей не отличишь.
3
Во втором классе случилась такая история.
“Мы писали, мы писали, наши пальчики устали, а теперь мы отдохнем и опять писать начнем!” – продекламировала Анна Корниловна, и тут раздался стук в дверь. В класс вошли трое или четверо взрослых. Мы послушно встали, откинули крышки парт, стараясь не греметь, как учила нас наша учительница. Вошедшие назвались психологами из Академии педагогических наук и сказали, что сейчас нам дадут задание, которое мы должны выполнить как можно скорее. Задание было на нескольких пронумерованных листках, скрепленных степлером, и заключалось в том, чтобы, отвечая на вопросы, ставить плюсы или минусы, выбирая или отклоняя предложенные ответы. Это походило на игру. Главная тетенька положила перед собой часы: на всё про всё нам отводилось десять минут, потом листки нужно было сдать, написав в правом верхнем углу свою фамилию и номер класса.
– Если не успеете ответить на все вопросы, ничего страшного, – сказала тетенька и благожелательно улыбнулась.
Мы начали по взмаху ее руки. Я успел за половину срока. Киска и Евдак тоже уложились, даже раньше меня. Другая тетенька, ответственная за наш ряд, забрала листки и пометила на них время. Задачки оказалась проще пареной репы, знай ставь себе плюсики или минусы, как в игре “Морской бой”. Психологи собрали тесты, положили их в папку, попрощались и ушли. Через неделю Анна Корниловна торжественно объявила, что лучше всех справились с заданием Киска, Евдак и я. Анна Корниловна объяснила, что так ученые выявляли наши умственные способности. Отметив нашу троицу, она напророчила нам большое будущее и оказалась права, только не в том, что она имела в виду, – Киска, Евдак и я не демонстрировали потом успехов в учебе, зато если кого и склоняли на родительских собраниях и в учительской на все лады, так это нас троих. Быстро и уверенно мы превратились в самых отъявленных хулиганов, и классу к пятому все проделки принялись валить на нас, что повышало нашу популярность в классе, но доставляло много мелких неприятностей при общении с учителями. Я, признаться, об этом случае совершенно забыл, но в десятом, перед выпускными, моя подруга Ирка напомнила мне о тесте, пошутив, что не даст списывать математику на экзамене самому одаренному ученику класса. Мне пришлось ее умолять, и, если бы не она, я бы экзамен ни за что не сдал.
4
За год до моего поступления наша 39-я школа из обычной районной превратилась в английскую и получила приставку “спец”. Большинство учеников жили в больших сталинских домах по нечетной стороне Беговой. Теперь на них висят мемориальные доски художникам Горяеву и Шмаринову, писателю Соболеву, академику Парину – здесь жила советская интеллигенция. Но многих привозили с “Динамо”, “Аэропорта”, “Сокола” и “Войковской”. Некоторые дети поступали к нам с пролетарской Хорошёвки. Большинство хорошёвских учились в обычной “красной школе”, расположенной на задах нашей, мы с ними не дружили, но и не воевали особо, просто существовали в параллельных пространствах. Те, кто не мог у нас учиться, уходили в “красную школу” и исчезали навсегда.
Для спецшколы, естественно, набрали новых преподавателей языка и сменили руководство, пригласив новых завуча по английскому, директора и физрука, – двое последних вроде бы были неразлучными друзьями и вместе перешли из обычной школы в нашу английскую. Директора я совсем не помню, а вот учитель физкультуры запомнился какой-то особенной учтивостью, которой я за физруками более не замечал. Вновь пришедшие учителя английского сильно отличались от учителей из старого состава: не носили строгих однотонных юбок и платьев с отложными белыми воротниками, одевались в свободные вязаные кофты вместо строгих пиджаков. Здороваясь, они улыбались не деревянной улыбкой, а, скорее, застенчиво и сразу располагали к себе. Думаю, что старая гвардия встретила их в штыки, но на нас это противостояние поначалу никак не отразилось.
Особенной была наша завуч по английскому Тамара Сергеевна Царёва – немолодая элегантная женщина с тщательно забранными в пучок волосами, в неизменной белой блузке, заколотой тонкой желтой брошью с жемчужиной посередине. Она любила клетчатые шерстяные юбки и туфли на шпильках, всегда держала спину прямо и легко ходила на высоких каблуках. Ее умные черные глаза смотрели на тебя внимательно, но не строго. Раз в неделю она собирала наш класс в актовом зале, рассаживала на стульях вокруг черного рояля и разучивала с нами английские и американские песенки – “Янки-Дудл денди” или “О, май дарлинг Клементайн”. Почему-то весело было петь с ней на другом языке, рояль издавал цокающие звуки, как маленький пони, на котором Янки-дудл ехал домой в шляпе, которую он называл “макарони”. Много позже я узнал, что под словом macaroni имелась в виду вычурная итальянская мужская мода XVIII века, поэтому он в песне и зовется “денди”.
Рассказывали, что Тамара Сергеевна работала с мужем в дипмиссии в Канаде, и добавляли шепотом, что оказались они там не случайно, намекая на их шпионское прошлое. Эта тайна придавала ей особый шарм. Как там было на самом деле, уже не узнать.
Продержались новые начальники всего три года. В четвертом классе, придя после каникул в школу, мы уже не застали ни директора с его другом-физруком, ни нашей очаровательной шпионки-завуча – их с треском выгнали. Девчонки, которые всегда всё знали, рассказали, что всю троицу якобы уличили в растрате государственных денег. Позднее я узнал, что старые учителя не приняли более образованных и свободных чужаков и сумели подставить их. Впрочем, Царёва тут же стала работать директором в школе во Вспольном переулке, где учились внуки членов Политбюро, а директор и физрук доработали до пенсии в интернате для детей дипломатов где-то под Москвой. В те времена устроиться в такие места можно было только при наличии высоких покровителей, так что в результате пострадали только мы – ученики.
Больше мы никогда уже не пели по-английски. Молодая учительница пения принялась с невероятным задором разучивать с нами “Гренаду”, “Шел отряд по берегу” – советские песни, проверенные временем.
Тогдашний шлягер “Комсомольцы шестидесятых” (“Постой! Постой! Ты комсомолец? Да! Давай не расставаться никогда!”) мы пробовали разучить, но ничего не получилось. Были там и такие загадочные строки: “И на плечах всегда походный ранец, и соловьи за пазухой живут!” Я, кстати, по-прежнему недоумеваю, почему у комсомольцев за пазухой живут соловьи?
Впрочем, если вслушиваться в тексты большей части популярных песен, можно сильно разочароваться. В университете я знал парня, выучившего английский только для того, чтобы понимать песни “Битлз”. Язык ему позднее пригодился, а вот тексты сильно раздосадовали. Желчный Леннон заявлял, что если три раза подряд спеть слово