гробовом молчании. И тут Швед вдруг прошептал мне на ухо: “Слушай, а у нас в заначке ничего не осталось?” Руки у него тряслись. Я посмотрел на него как на полоумного и ничего не сказал.
Тамарочка тоже сидела молча, уставившись в окно. Когда автобус остановился у школы, Швед вышел первым и, ни с кем не попрощавшись, побрел куда-то не разбирая дороги. Он удалялся жалкий и скрюченный, заплечный мешок болтался за спиной и бил его по загривку при каждом шаге. Тамарочка пристально глядела ему вслед, сцепив руки замком, но не проронила ни звука. Я подошел к ней и попросил прощения, пообещал, что такое больше не повторится.
– Проехали, – сказала она и невесело улыбнулась.
Швед ушел после восьмого класса – поступил в школу при МИФИ. Перед этим он выиграл московскую олимпиаду по физике, а вслед за ней и общесоюзную, о чем мы узнали совершенно случайно. Наша связь оборвалась, словно и не дружили. Встретившийся позднее выпускник МИФИ припомнил моего бывшего одноклассника:
– Он был самым крутым на курсе, подавал большие надежды и решал задачки сразу от двух академиков, а потом вдруг как-то разом спился и умер, не дожив до тридцати пяти, а ведь кандидатскую защитил в двадцать три.
17
В восьмом классе настала пора галстуков и надраенных ботинок. Первым в галстуке в школу пришел Славка Кисин – в красном с косыми золотистыми полосками, на ногах – роскошные ботинки на платформе с квадратными носами, начищенные до зеркального блеска. Киска был самым низеньким в классе и отчаянно комплексовал из-за этого. Эта странная обувь, входившая тогда в моду, была ему кстати. Ботинки Киска доставал у спекулянтов, выбирая самую огромную платформу из всех возможных, что, должно быть, создавало сложности при ходьбе, зато возвышало его над основным конкурентом – Сашкой Таварьяном, или Тывкой, который был на два сантиметра выше Киски и в физкультурной шеренге стоял предпоследним. Оба были влюблены в Каринку, отвергавшую их ухаживания вежливо, но непреклонно.
Однажды, войдя в класс, мы застали Киску забившимся в угол. Он сидел на корточках и горько плакал. Девчонки бросились его утешать и с трудом выбили признание, что Евдаков, позавидовавший Кискиному галстуку, обозвал Киску жидом.
В стране процветал бытовой антисемитизм, но у нас в школе такой проблемы не существовало, национальность одноклассников не обсуждалась. То, что Киска или Аня Блох – евреи, все, естественно, знали, равно как и то, что Тывка и Каринка – армяне, Кот – украинец, а Шоха – табасаранка (это мы узнали от нее самой, о существовании такой маленькой кавказской национальности никто и понятия не имел). Услышав такое про Евдака, все рассвирепели. Прямо в классе на перемене было устроено экстренное собрание, которое растянулось на весь последующий урок литературы. Словесница вызвалась быть арбитром. Евдака заставили выйти к доске. Девчонки взывали к его совести, кто-то из них даже вспомнил Освенцим. Евдак, красный как свёкла, стоял, уставившись в пол, нервно сжимая и разжимая кулаки. Я не выдержал, перебил очередного оратора:
– Если бы ты назвал его сволочью, падлой, гадом, засранцем, сукой…
Сидевшая на первой парте Ирка подавилась смешком и уткнула голову в ладони, учительница прервала меня в середине перечня:
– Алешковский, прекрати немедленно.
Я заткнулся, поняв, что переборщил, и посмотрел назад. Киска сидел на последней парте, его глаза были полны слез. Поймав мой сочувственный взгляд, он отвернулся.
Наталья Недошивина в экспедиции
И тут Евдак не выдержал. Он сделал неуверенный шаг вперед, потом отступил назад, сцепил и расцепил руки, вскинул их вверх, словно они ему мешали, и как-то сипло, сквозь силу, выговорил: “Простите меня, я не хотел, Киска, прости меня”. По щекам его потекли слезы. Евдак шмыгнул носом, вытер лицо рукавом и вдруг рванул из класса. Инцидент был исчерпан. Вскоре они помирились. Больше подобных инцидентов в классе не случалось, да и в школе ничего подобного я не припомню.
Отец у Киски был полковником милиции, начальником криминалистической лаборатории. Вскоре после этой истории он пришел к нам и рассказал, как работают современные Шерлоки Холмсы. Никакого морфия, хандры и игры на скрипке. Вся работа происходит в лабораториях, где скрупулезно исследуют частички материалов, оставленных на месте преступления. Особо тяжкое убийство было раскрыто благодаря анализу состава кирпича, которым преступник проломил голову жертве. Редкие примеси в глине привели к маленькому заводику в Подмосковье, где убийца и работал. Он завернул кирпич в полотенце, положил в портфель, принес на место встречи и укокошил им соперника, с которым не поделил женщину. В портфеле, кстати, тоже нашли микроскопические остатки того кирпича. Кискин отец захватил с собой еще какой-то череп с дыркой от пули в лобной части, который все с интересом рассматривали. Сам я нагляделся черепов в экспедициях. Однажды под Москвой, на станции “Железнодорожной”, после того как курган был раскопан, а погребение расчищено, зарисовано и сфотографировано, рабочие стали играть черепом давно почившего вятича в футбол, за что им сильно влетело от разгневанной мамы.
Криминалистическая лекция на время повысила Кискин авторитет, но вскоре забылась. Тогда он, умевший находить знакомых за пределами школы, принялся приторговывать всем чем мог. Начал он с иностранных моделей машинок “Корки-тойз”. Иностранные машины на улицах Москвы были редкостью, каждую провожали взглядом. Мальчишки в школе бредили иномарками, обсуждали увиденные во французских комедиях “ситроены”, “рено”, “тальбо” и итальянские “лянчии”. Марик Тауберт уверял, что “ренаульт” и “пеужот” (он так и произносил) куда круче огромных американских лимузинов, годных только для медленной езды, потому что их заносит на поворотах. С ним, понятно, спорили, но переубедить упертого франкофила было невозможно. У него в коллекции была красная гоночная “рено” небесной красоты, но ни менять, ни продавать ее Марик не хотел и страшно кичился своей машинкой. Модели, как, впрочем, и всё забугорное барахло, пользовались повышенным спросом, их собирали даже взрослые. Ими менялись, ставили на комоды вместо вышедших из моды белых мраморных слоников, прежде считавшихся символом благополучия. Машинки продавались в магазине “Игрушки” на Кутузовском, но до прилавка доходили редко, вероятно, только в день завоза. Их, как и всё, на чем можно было нагреть руки, скупали оптом деловые люди. Киска завел связи среди крутившихся около прилавка жучков и стал перепродавать машинки втридорога. Помню, он вертит в руках длинную синюю с отливом машинку “вольво”, катает ее по подоконнику в туалете, она идет плавно, чуть приседая на рессорах. Вдруг Киска перестает ее катать, смотрит на модель любовно и произносит: “Такая же точно будет у меня, и с личным шофером!”
Накопив стартовый капитал, Киска перешел на розничную торговлю американскими сигаретами. Сигареты тогда продавали в буфетах ЦК КПСС, где они стоили не дороже пачки “Столичных” или ароматизированного “Золотого руна”, от которого першило в горле. От сигарет Киска перешел к дискам и джинсам, терся после уроков на толкучке около комиссионного магазина на Беговой, где все “основные” его знали и здоровались за руку. Верховодили там дядьки лет за пятьдесят. Они спокойно курили, переговариваясь с нарядом милиции, их не трогали. Похоже, именно они и наводили ментов на молодых залетных, которых беспощадно вязали и отвозили в каталажку. Раз в неделю менты устраивали облаву и вязали и продавцов и покупателей, не трогая, естественно, “основных”, плативших им за защиту. Киску, насколько мне известно, при облавах не свинтили ни разу. Толкучка там была знатная. Покупатели сновали туда-сюда, разыскивая продавцов с нужным товаром. Если покупали джинсы или другую одежду, мерить шли прямо за угол. Страна, жившая за железным занавесом, открывала капиталистический мир.
Поискав в интернете “джинсы в СССР”, я случайно натолкнулся на некий сонник. Вот что там было написано: “Видеть во сне джинсы означает, что наяву обстоятельства сложатся таким образом, какой для вас не совсем желателен, но, чтобы не усугубить ситуацию, вы должны твердо стоять на своей позиции, как бы трудно это ни было”. Почему-то я уверен, что составитель сонника в молодости посещал толкучку на Беговой и мерил джинсы за углом, озираясь по сторонам, чтобы не попасть в милицейскую облаву.
По окончании школы Киска принялся фарцевать уже по-крупному. Перешел, как говорили, на бриллианты, был задержан где-то в подземном переходе на Горького и доставлен в милицию, откуда его вытащил отец. Полковник пришел в отделение в форме и поклялся партбилетом, что выбьет из сына всю эту “американскую бизнес-дурь”. Киска бизнес не бросил, но подстраховался – женился на итальянке и получил паспорт, став Венчеслао Манджелли. В начале Перестройки он вернулся в Москву, занялся оптовой торговлей овощами и открыл два итальянских ресторана, в которых никто из нас не бывал. Несколько раз он появлялся в старой школьной компании, но вскоре сгинул окончательно. Разбогател ли он, как мечтал, сломав устои отца-милиционера и мамы-учительницы? Везет ли его в роскошном синем “вольво” личный шофер? Этого я не знаю, как не знаю и того, носит ли он по-прежнему уродливые ботинки на огромной платформе или предпочитает удобные итальянские туфли на кожаной подошве.
Класса с восьмого мы начинали мечтать о длинных волосах, которые носить в школе строго запрещалось, а за американские джинсы готовы были пойти на преступление – продать если не мать и бабушку, то антикварную безделушку с полки или старинную книгу, стоившую в наших глазах куда дешевле вожделенных штанов из грубой ткани. Существовало негласное правило: если ты вдруг становился счастливым обладателем жвачки, то немедленно тащил пачку-другую в класс и раздавал ее товарищам, иногда деля пластинку пополам, чтобы досталось всем. Но не всё зарубежное барахло имело в наших глазах одинаковую цену. Кот, например, похвалялся алюминиевой расческой в виде реактивного самолета, сделанной во Вьетнаме из сбитого американского “Фантома”. Сувенир привезла из Ханоя его мама – член делегации ЦК ВЛКСМ. Самолетик-расческа не произвел на одноклассников впечатления. Вьетнам не считался модной страной, а безделушка походила на самоделку, выточенную на зоне или в кустарной мастерской, – такими торговали на Тишинском рынке. Желчный Евдак еще спросил, долго ли Кот отмывал с алюминия кровь сбитого летчика? Тот надулся и долго с ним не разговаривал. Недоступный мир вестернов и хиппарей из Вудстока казался нам подобием рая. Помню, Курдя объясняла нам, что маме пришлось жить в США, потому что у нее больные почки и ей необходимо каждый день есть арбуз, а в Америке их можно покупать круглый год. Такое оправдание звучало, мягко говоря, странно, потому, наверное, и запомнилось.