– Кажется, да, мистер Клэйтон, – немного неуверенно отозвался Орлофф, – Не сомневайтесь. Сделаем из него своего голубка.
– Годится. И еще одно. Когда мы не на людях, называй меня просто Клэй, без мистера. Мы же друзья? Ок?
– Да, Клэйтон, конечно. А вы меня Ник.
– Не волнуйся. Тебе, кстати, это имя к лицу. Николас Орлофф. Шикарно звучит! Как мировая звезда оперы или балета. Осталось бороду отпустить до пупа, и ни дать ни взять обернешься стопроцентным Шаляпиным или как там его? – сказал Клэйтон снисходительным тоном. Очевидно, хотел немного сгладить свой невынужденный наезд на молодого подчиненного. Ник и вправду немного обиделся. Насупился, надул губы и в этот момент походил на подростка, которого отец неожиданно застукал с банкой пива в гараже.
– Позволю вам возразить. Мне это имя не по душе, несмотря на то, что оно мне по наследству досталось. Я на самом деле этих русских не перевариваю.
– Интересно за что? – как можно мягче спросил Клэйтон.
– Да за все! – Ник чуть вскипел. – Упрямые, непредсказуемые, хитрые…
– О дорогой мой! Так ты их боишься, выходит? И правильно делаешь. Я тоже. Крутые они перцы. Знаешь, почему я хожу без зубов?
Ник пожал плечами.
– Вот то-то и оно. Расскажу тебе одну личную историю. Прибыл я как-то в очередной раз во Вьетнам. Так, по мелочи, ничего особенного. Надо было пленных на фоне нашего флажка сфотографировать. Для прессы. Решили не просто запечатлеть радостных заморышей перед звездно-полосатым, а с усилением. Дескать, признают искренне нашу демократию. Поначалу шло как по маслу. Вьетконговцы без особого побуждения весь угол полотнища расцеловали. Кривились маленько, но не артачились особо. Их перед мероприятием три дня одной водой кормили. Почти не соображали, что делают. Человек десять прошло. Тут сержант выводит странного… даже и человеком назвать трудно. Вроде не старый. Худой, побитый, босиком, щетина в три дюйма, в лохмотьях, обе руки на перевязи из лианы. Лицо европейское, глаза голубые. Сразу догадался. «Русский?» – спрашиваю. Сержант ржет: «Он самый!» Ну и сюрприз, думаю. Вот пофартило! Достаю разговорник и на их ломаном объясняю. Так, мол, и так, чмокнешь флажок – получишь сигаретку. А он мне на английском! Причем на четком, без акцента. Да еще складно, что профессор словесности из Гарварда. Я, говорит, не могу принять ваше заманчивое предложение в связи с тем, что не имею дурной привычки курить что попало. И лыбится глазами. Дерзко, с прищуром. Тут мне совсем интересно стало. Смотрю вопросительно на сержанта. Тот мухой реагирует. Дескать, как зовут его, не знает, но он учитель. Взяли прям у школьной доски. Бахнули напалмом по деревне. Когда зашли, он рядом с партами и доской школьной лежал, в руке мелок. Контуженный. Дети рядом обгорелые, листочки, карандаши… Короче, он один выжил. Я сержанту, как это наши бравые морпехи не смогли с ним хорошенько познакомиться? А он в ответ грустно, отрешенно, как-то даже с уважением:
– Мы с ним поработали от души. Чарли так увлекся, что обе руки ему перебил прикладом. Все нипочем. Жилистый, чертяга!
Что ж, думаю, пришло время показать мастер-класс солдафонам. Пусть, думаю, глянут на преимущество мозгов перед бицепсами. Подваливаю к пациенту. Молодой, уверенный, в новенькой форме с именной вышивкой на кармане. Достаю из нагрудного сигару заветную – «Коиба Робустос», между прочим, чистая контрабанда – и говорю голубоглазому: «А вот от кубинской тоже откажешься?» Подарок от вашего Фиделя, говорю. К ней еще бонус полагается – помыться, два бургера, виски «Джек Дениелс» и сутки поспать. Он выдохнул шумно и кивнул. Ну слава богу, пошло дело! Такой снимок можно будет и в «Таймс» сосватать! Уважил, сунул ему в рот сигару, лихо запалил зажигалку о штанину и только поднес огонь к его морде, как тут же оказался без зубов. Он головой меня приладил. Неожиданно, резко, от души. Искры из глаз! Нокдаун! Тощий, что твоя веревка, а силища… Короче, как оклемался, вижу, моего зубодера солдатня уже с пылью ровняет. А он, гаденыш, лежит не шевелиться, мешок мешком, руки перебитые под себя загнул и глазами голубыми сверкает. Зло так, озорно. Мне реально больно, кровь по губам хлещет, а сам глазам своим не верю. Улыбается ведь, сволочь! Молча лыбится, страшно. В общем, с той поры для памяти, кто такие русские, у меня крепкий узелок имеется. Понятно, амбразуру мне поправили, мост зубной смастерили. Только вот привыкнуть так и не смог. На официальные встречи надеваю. Есть и положительный момент в этой невеселой истории. С тех пор не курю. Бросил. Такие, брат, дела.
– Расправились с ним? – со злобной надеждой спросил Ник.
Клэй ответил не сразу. Задумчиво почесал рукой подбородок и только после этого ответил:
– Знаешь, нет. Что-то подсказало, нельзя его обнулять. До сих пор не очень понимаю, почему. Я с ним после полночи болтал о том о сем… Скажу тебе, людоедства в нем было куда как меньше, чем нам говорили. Он, придурок, за мир во всем мире топил. Убеждал, что договариваться надо. Про баланс сил. Чушь всякую. Точно, особенный. Парням объяснил, что товар он ценный. Лучше обменяем. Знаешь, сколько у них в плену наших пилотов было?
– Обменяли?
– Не знаю, Ник, ох, не знаю. Надеюсь, что да.
Ник Орлофф не рискнул продолжать дышать ядом на русских и сменил тему:
– Вы будете на совещании послезавтра?
– Это с французским шефом твоего мустангера?
– Точно так.
– Нет. Не буду. Я с нашим новым членом планирую переговорить попозже. С глазу на глаз. По-серьезному. Подпишу его официально. А пока без меня справитесь. Их контору мы уже купили с потрохами. Финито! Все решено, ставки сделаны. Я подключусь позже. Есть поважней заботы. Надо согласовать продолжение нашего взаимодействия с Пентагоном. Хочу в ночь вылететь в Арлингтон. До обеда пробегусь по нужным кабинетам. К среде планирую обратно.
– Не тяжело будет, Клэй?
– Ник, если б ты знал, что такое тяжело. Нормально. Пули же над головой не летают? В самолете отосплюсь.
– Понятно, – сказал Ник и протянул руку для прощания. Клэйтон Бойл не стал ее пожимать, сжал в кулак ладонь правой руки и глазами дал понять: надо повторить его трюк. Ник повторил. Они слегка стукнулись кулаками, и на его некоторое недоумение Клэйтон, усмехнувшись, заговорщически произнес:
– Привыкай потихоньку, дружище. Сдается мне, что еще при моей жизни мы можем разучиться пожимать друг другу руки. Но это совсем другая история.
У самой двери Клэйтон остановился, повернулся вполоборота к Нику и, подмигнув одним глазом, добавил:
– Чуть не упустил. Тебе сегодня доставят толстую папку. Ознакомься подробнейшим образом и подумай, как нам покруче включиться в эту историю. Ты в таких делах мастак. Бюджет на данную работу запредельный и неподотчетный. Улавливаешь?
Ник понимающе кивнул.
– А что там, Клэй?
– На папке будет надпись «Панама». Больше вслух ничего не скажу. И не обсуждать ни с кем, работать карандашом и бумагой исключительно в кабинете, держать в сейфе. Уловил?! Материал сверхособенный.
– Есть, сэр! Изучу и попробую подготовить предложения. Недельку дадите?
Бойл глухо рассмеялся.
– Нет, дорогой друг. Такой роскоши мы не можем себе позволить. Максимум двое суток. Крайний срок к моему приезду. Если в выходные аннулируешь стриптиз-клуб, поимеешь еще сорок восемь бонусных часов для работы. Я не шучу! И еще одно. В папке вместо гербария подсыхает синий конверт. В нем пятьдесят сотен. Не пугайся. Это компенсация за сверхурочные. От меня лично. Расписываться не надо. И еще одна малость. Пусть мой саквояж у тебя пока побудет. Таскать с собой неохота. Не возражаешь?
– Никаких проблем, Клэй. Ставьте куда хотите. А что в нем? – по инерции спросил Ник и осекся, почувствовав некоторую бестактность в своем вопросе. Клэйтон без лишних слов поставил саквояж на стул, привычно раскрыл и вытащил древний кассетный магнитофон «Панасоник» с намотанным вокруг плоского корпуса электрическим шнуром с вилкой.
– Питание где?
– Что? – Ник сразу не понял, о чем это Клэйтон.
– Розетка электрическая!
Орлофф кивком указал на стену напротив своего стола. Там имелось сразу три электророзетки разного формата на все случаи жизни – американский стандарт, британский и европейский. Клэй деловито размотал шнур, пихнул его в розетку, нажал кнопку воспроизведения и замер, прислушиваясь с нескрываемым удовольствием к словам какой-то незнакомой песенки в стиле ирландского кантри.
Помнишь милую Бэтси в этих горах,
С любовником Айком.
Не рожа, а страх!
Повозка с кобылой,
Большой рыжий пес,
Шанхайский петух
И огромный рой ос, —
заунывно полилось из винтажного аппарата. Пел мужчина гнусавым стариковским голосом. Соло. Без аккомпанемента. Клэйтон нажал кнопку «Стоп».
– Вот это место мое любимое. Знаешь, Ник, пожалуй, поясню тебе кое-что. Видишь, над кнопкой «Пауза» лампочка неприметная? Зелененьким горела, если обратил внимание. Так вот, в момент воспроизведения, если она вдруг покраснеет, ну загорится красным цветом, то 99 % где-то рядом чей-то микрофон. До десяти футов в радиусе. Уразумел? Попользуйся пока. Надежная штука, надо сказать, хоть и из прошлой жизни. Ни разу пока не подвела. Звук, кстати, ни на что не влияет. Можешь громкость в ноль выкрутить. Если батарейки найдешь, то и без розетки можно пользовать. А портфель я на подоконник поставлю. Нормально?
– Пожалуйста. Он мне только интерьер украсит. Все лучше, чем цветочки. Их поливать надо. А тут великолепная вещь!
– Не шутишь? Правда нравится? В Лондоне наши типа дружки из Ми-шесть презентовали. Портфель министерский «Вестминстер» называется. Короче, если глянулся, то забирай. Дарю! Мне он, как слепому телевизор, – и, не дожидаясь благодарности Ника, вышел из кабинета, оставив дверь нараспашку.
– Окей! – сказал Орлофф в пустоту. Закрывая дверь кабинета, подумал: «Серьезные дела закручиваются, похоже. На этом круизе точно стоит задержаться, и не в каюте третьего класса. Надо держать ухо востро, а то, не ровен час, спишут на берег. Или, того хуже, улетишь за борт. И откуда он узнал про стриптиз-клуб? Очевидно, „колокольчики“ от мистера Бойла – не такая уж редкая штука».