В донесениях я также прочитал, что в английских спецшколах развернулось обучение по использованию бесшумных пистолетов. У нас, у немцев, такое оружие еще не производилось. Не попадалось оно и во время производимых арестов на оккупированных территориях западных стран. И тут ко мне пришла в голову дерзкая идея — а что, если заказать его в ходе продолжающейся радиоигры?
Голландский разведцентр абвера эту мысль одобрил, и уже через две недели, когда я вновь прибыл в Голландию, в Гааге мне передали соответствующий образец. Это был однозарядный револьвер калибра 7,65 мм в довольно примитивном исполнении. Однако вполне вероятно, что именно в этой простоте и крылась возможность его безопасного применения. На наш запрос от имени агента под псевдонимом Сокровище оружие в спешном порядке доставили самолетом из Англии, а немецкие спецслужбы его перехватили.
Я сразу же опробовал револьвер из окна служебного помещения, выстрелив в стаю уток, рассекавшую водную гладь городского канала. Выстрела действительно почти не было слышно, и даже утки не обратили внимания на пулю, вошедшую в воду рядом с ними.
Среди брошенного англичанами оружия в Голландии, Бельгии и Франции обнаружился и пистолет-пулемет «Стэн»[85]. Мне с самого начала нравилась простота его конструкции и очевидная низкая стоимость производства. К этому оружию следовало бы добавить глушитель, технология изготовления которого держалась в Англии под большим секретом. Мне очень хотелось раздобыть этот глушитель, только вот возникал вопрос, как это сделать? Запрос по радио на этот раз не дал никаких результатов, и мы пришли к выводу о том, что либо англичане на своем острове что-то пронюхали, либо новое изделие планировалось к применению только позднее.
Совершенно случайно мне стало известно, что в Англию собирается один голландский капитан. На своем небольшом катере через Швецию он намеревался добраться до порта в Шотландии и забрать там почту, предназначавшуюся для английских агентов в Голландии. По моей просьбе ему поручили выполнение дополнительного задания — потребовать глушитель к пистолету-пулемету «Стэн».
В результате где-то в июне 1943 года я стал первым в Германии обладателем данной приставки и был в восторге от возможностей военного применения этого адаптированного для наших целей оружия. Сколько потерь могла бы избежать оснащенная им разведывательная группа! Ведь при случайном столкновении с противником она не произвела бы столько шума, неизбежно возникающего при перестрелке, и не привлекла бы к себе внимания других подразделений неприятеля. Мне кажется, что любой солдат на фронте, которому доводилось принимать участие в различных рейдах и разведывательных мероприятиях, обрадовался бы такому оружию.
Однако в Берлинском управлении вооружений сухопутных сил думали иначе. Как-то вечером в Фридентале я с помпой продемонстрировал нескольким офицерам высокого ранга этот глушитель. Помнится, мы пошли прогуляться по темным аллеям парка, и по моему знаку солдат, следовавший в нескольких шагах позади нас, выпустил в воздух весь магазин. Господа очень удивились, когда позднее я показал им кучу стреляных гильз, лежавших на земле. Тем не менее они тут же стали возражать против производства такой насадки, найдя целый ряд отговорок — якобы у такого оружия слишком слабая пробивная сила, а глушитель отрицательно влияет на точность попадания.
И все же по просьбе других ведомств не без моих усилий удалось организовать производство хотя бы самых простых и надежных в обращении копий пистолетов-пулеметов «Стэн» и направить их в войска. Но это оружие никуда не годилось, поскольку стреляло выше точки прицеливания. Тем не менее оно не боялось пыли и при изготовлении требовало гораздо меньше материальных и физических затрат.
Однако «святой бюрократизм» и в этом вопросе нашел к чему придраться, лицемерно ссылаясь на высказывания Адольфа Гитлера о том, что немецкому солдату надо давать только самое лучшее оружие.
Новый пистолет-пулемет действительно имел меньшую кучность при стрельбе, чем старый, но при этом забывалось, что данный вид вооружений всегда был и останется оружием ближнего боя. Ни один солдат из пистолета-пулемета не будет намеренно вести точечную стрельбу по отдаленной цели.
В связи с этим не могу не сказать, что у русских снайперов еще в 1941 году на вооружении имелась автоматическая скорострельная винтовка, которая считалась весьма ценным трофеем, и что уже вскоре после начала войны в каждой немецкой роте имелось по несколько таких винтовок. В германских же сухопутных войсках немецкая автоматическая винтовка появилась только в 1944 году, хотя фабрики по производству стрелкового оружия предлагали подобную конструкцию за много лет до этого. Их предложения были отклонены из-за опасения, что оснащение вооруженных сил подобной винтовкой повлечет за собой слишком большой расход боеприпасов и снижение уровня дисциплины при стрельбе. Однако это не помешало ввести на вооружение пулемет MG 42[86] со скорострельностью более ста выстрелов в минуту! И это только один пример того, как сложно принимались решения высокими инстанциями, что, естественно, не встречало понимания в войсках.
Как-то раз ко мне наведался обер-лейтенант Адриан фон Фелькерзам[87], служивший в дивизии «Бранденбург» и награжденный еще в 1941 году Рыцарским крестом за проведение успешной операции в России. Он был как раз в отпуске и решил заехать, чтобы рассказать о растущем недовольстве среди старых бранденбуржцев.
Дивизию по непонятной причине перестали использовать для проведения специальных операций и ею начали затыкать дыры на фронте, с чем вполне могло справиться любое обычное соединение. И без того большие людские потери все возрастали, а учитывая уникальную специфику каждого человека, они становились просто невосполнимыми. Ведь в этой дивизии служили специалисты со знанием многих языков и особенностей стран возможного применения, которые добровольно вызвались участвовать в специальных операциях. Узнав о формировании моей части, он вместе с десятью другими военнослужащими изъявил желание перевестись в нее из своего батальона.
Фон Фелькерзам с первого взгляда мне очень понравился, так как производил впечатление порядочного человека и хорошего солдата. В случае его перевода у меня появился бы надежный и опытный помощник в организации сложных операций. Поэтому я обещал ему сделать все возможное и приложить максимум усилий для их перевода в мое формирование.
Выполняя свое обещание, я в первый и последний раз встретился с небезызвестным шефом германской военной разведки адмиралом Канарисом[88]. Вообще-то с адмиралом должны были встретиться доктор Кальтенбруннер и Шелленберг, чтобы обсудить вопросы более тесного сотрудничества между двумя ведомствами — службой внешней разведки абвера и 6-м управлением РСХА. Я упросил их взять меня с собой и поддержать мою просьбу о переводе четырех офицеров и шести фенрихов[89] дивизии «Бранденбург» в мою часть.
Нас привели в затемненный рабочий кабинет и пригласили занять места в старинных креслах. Несмотря на свою хорошую память на лица, мне, как ни странно, трудно описать адмирала Канариса. В памяти остался лишь образ крупного человека среднего роста, с большими залысинами и одетого в морскую форму. Запомнились также его бесцветные глаза, постоянно бегавшие от одного к другому, когда не фиксировались на целые минуты на воображаемой точке на стене.
А вот как собеседник адмирал мне запомнился лучше. Он не был человеком, мысли которого можно легко прочитать. О чем думал и чего хотел адмирал, понять было невозможно, зато он обладал удивительным красноречием и мог умело вставленным словцом переключить ход мысли собеседника в нужном для него направлении. Но я тоже оказался не лыком шит. В течение трех часов мы пытались склонить его к одобрению перевода нужных нам людей, и каждый раз он находил повод для отказа. Только нам, казалось, удавалось переубедить его, как адмирал находил новый аргумент, и все начиналось сначала. Наконец все его отговорки удалось отсечь, и, не найдя новых, он сдался, одобрив перевод всех десятерых людей.
Я глубоко вздохнул и поднял кверху глаза, про себя торжествуя победу. К моему удовлетворению, несмотря на всю сложность переговоров, казалось, все кончилось хорошо. Однако когда он начал излагать соответствующее распоряжение своему начальнику штаба, то, ко всеобщему удивлению, вновь вернулся к прежним отговоркам и сомнениям, отодвинув в конце концов решение этого вопроса на неопределенное время.
Я понял, что все усилия оказались напрасными, и мне не оставалось ничего другого, как удалиться. С меня было достаточно. Только спустя месяцы, в ноябре 1943 года, используя уже окольные пути, этих десятерых добровольцев из дивизии «Бранденбург» удалось все-таки вызволить. Вернувшись в свою часть совершенно разочарованным результатами переговоров, я не удержался и поделился своими впечатлениями со своим начальником штаба Радлом.
— Адмирал Канарис является, пожалуй, самым тяжелым собеседником, с которым мне когда-либо довелось встречаться, — сказал я. — Это совершенно закрытый человек, сущность которого мне так и не удалось понять. Возможно, именно таким и должен быть разведчик. Адмирал подобен медузе, в бесформенное тело которой можно погружать палец до тех пор, пока он не выйдет наружу с другой стороны. Но стоит только этот палец потянуть обратно, как все сразу же приходит в первоначальное состояние. Именно такую картину напоминает его манера вести переговоры. Этот человек не говорит ни «да» ни «нет», для него нет ни черного, ни белого, одни только полутона. В конечном итоге он ни на что не соглашается, но своего желаемого, возможно, достигает. Если бы такой тактики он придерживался в беседе с каким-нибудь чужаком или противником, то это можно было бы даже приветствовать, но по отношению к немцам?