ожившееся положение дел. Лежа в кровати, размышлять было удобно, и только тогда ко мне пришло понимание, какое ответственное и сложное задание мне поручили.
Для начала необходимо было обнаружить местопребывание дуче.
«Допустим, мы успешно разрешили этот вопрос, — прикидывал я. — Что делать дальше? Муссолини, без всякого сомнения, содержится в надежном месте и строго охраняется. Нам что, придется штурмовать крепость или тюрьму?»
Мое перевозбужденное воображение начало рисовать одну нелепую картину за другой. Я ворочался на постели, пытаясь отогнать эти образы, но они возвращались снова и снова. Причем с каждым разом шансы на успех казались мне все меньше и меньше.
«Неужели мне поручили миссию, которая приведет меня прямо на небо? — резануло меня. — Как бы то ни было, это возможность показать, на что я способен. Приложу все свои силы, и если будет необходимо, то достойно покину сей прекрасный мир».
Внезапно мне пришла в голову мысль, что я еще являюсь и отцом семейства и ушел на войну, даже не подумав о завещании.
«Сейчас самое время!» — решил я, встал, включил свет и нанес на бумагу свою «последнюю волю».
В приглушенном свете спального бункера и при неутихающем шуме, производимом вентиляторами, мешавшем мне заснуть, меня посетила еще одна мысль. Она ясно показала, что этот день знаменовал собой начало нового отрезка в моей жизни.
«Сегодня солдат Скорцени получил приказ, который в любом случае, независимо от того, чем закончится операция, в корне изменит всю его дальнейшую судьбу, конечно, если я останусь в живых», — пронеслось у меня в голове, ведь в моем бытии появилась новая важная компонента, возвышавшая меня над остальными немецкими солдатами.
Как ни странно, но это чувство не показалось мне диким, и я был полон решимости твердо и уверенно пройти предначертанный мне путь. Одно только будущее могло показать, хватит ли у меня сил, чтобы выдержать такое испытание.
Однако со сном пришлось окончательно распрощаться. К тому же было уже почти шесть часов утра. Я, как был в пижаме, выскользнул из своей «каюты» в коридор и спросил у попавшегося мне ординарца, где можно привести себя в порядок. Оказалось, что здесь имелся даже душ, и уже через несколько секунд я подставил свое измученное тело под живительные струи, включая то горячую, то холодную воду. Контрастный душ за каких-то полчаса начисто вымыл из моей головы всякие глупые и ненужные мысли.
В шесть часов сорок пять минут я уже сидел за завтраком в чайном домике. Времени оставалось не так и много, так как машина, которая должна была доставить меня на аэродром, была заказана на семь тридцать. Генерала Штудента видно не было.
«Скорее всего, он отдыхал в каком-нибудь другом месте», — подумал я.
Теперь у меня проснулся зверский аппетит, и ординарец не успевал подносить все новые блюда, которые я заказывал. Мне явно хотелось наверстать упущенное накануне. Между тем за окнами совсем рассвело, и влажные от росы поля начали куриться под первыми лучами восходящего солнца.
На улице я заметил фельдфебеля с овчаркой и подошел к открытой двери, чтобы лучше разглядеть собаку, ведь эта порода нравилась мне больше всего. Овчарка послушно выполняла команду «Апорт!», садилась и по приказу легко перепрыгивала через поднятые на высоту около полутора метров сомкнутые в круг руки фельдфебеля. Подозвав его к себе, мне удалось выяснить, что это была любимая овчарка Гитлера по кличке Блонди[113], которая совершала свой утренний моцион.
Пора было отправляться в путь, и я взял свой портфель, составлявший теперь весь мой багаж, а перед этим мне принесли телеграмму, подтвердившую отправку моей команды. На этот раз машина отвезла меня на другой аэродром, располагавшийся почти на самом гребне высокого холма.
«Какая прекрасная цель для воздушного налета противника, — подумал я. — Это просто чудо, что еще ничего не случилось!»
Через несколько минут прибыл и генерал Штудент, проспавший остаток ночи в главной ставке люфтваффе. Двухмоторный «Хейнкель-111», более быстрый, чем старый добрый «Юнкере», на котором я прилетел, стоял уже готовый к полету. Мне удалось познакомиться с личным пилотом генерала Штудента гауптманом Герлахом, а незадолго до этого, еще в бараке командира авиационной базы, меня втиснули в летный меховой комбинезон, который был мне несколько мал, и увенчали голову пилоткой офицера люфтваффе. Мне оставалось только радоваться предстоящему путешествию, ведь если погода останется столь же прекрасной, то оно обещало быть очень интересным.
Согнувшись в три погибели, мы вскарабкались в чрево самолета. Кормовой стрелок, пилот и радист были уже на своих местах, так что дело оставалось только за нами. Машина взлетела, набрала высоту и взяла курс общим направлением на юг, идя со скоростью около двухсот семидесяти километров в час и на высоте порядка трех тысяч метров. Мазурское поозерье вновь поприветствовало нас свежей зеленью лесов и своими голубыми озерками.
Из-за шума двигателей всякий длинный разговор с генералом Штудентом был невозможен. Мне удалось только доложить ему о том, что мои люди благополучно вылетели из Берлина. Затем генерал задремал, и я решил воспользоваться этим, чтобы оглядеться, ведь мне впервые довелось лететь на Не-111 и здесь было много нового. Пробравшись в кабину летчиков, я надолго устроился в кресле второго пилота и сквозь прозрачный фонарь кабины наслаждался открывавшимся отсюда чудесным видом.
Сначала мы летели над бывшей Польшей. Примерно через полчаса на горизонте, с левой стороны, появилось какое-то темное пятно, а потом стали различаться остроконечные шпили.
«Варшава», — догадался я.
Немного позднее мы пролетели над индустриальным районом Верхней Силезии, где сотни заводских труб выплевывали в небо черные клубы дыма, а еще чуть позднее — над бывшей Чехословакией, превратившейся в протекторат Германии. Местность становилась заметно холмистее, а поросшие лесом горные вершины сменялись плодородными равнинами по берегам чистых рек. Ландшафт делался все привлекательнее и разнообразнее, и мне стало понятно, что наш курс шел прямо на Вену.
Вскоре старый имперский город действительно возник прямо под крылом нашего самолета, и я мысленно послал ему привет.
«Если бы члены моей семьи знали, кто пролетает сейчас над ними! — подумал я и тут же отогнал от себя эти мысли. — Нет, лучше не надо, а то они начнут беспокоиться! Пусть произойдет то, что должно произойти!»
Воспользовавшись случаем, я сверху стал показывать пилоту достопримечательности своей родины. Под нами проплыли виадуки железной дороги Земмеринг[114], зеленеющая Штирия и моя вторая родина город Грац со своим Шлоссбергом[115].
Совершенно незаметно я опустошил весь выданный мне перед полетом рюкзак с продовольствием. Пирожки, шоколад, печенье и яблоки исчезли в моем желудке, словно их и не было вовсе. И тут мне внезапно очень захотелось в то место, куда царь пешком ходит. Однако конструкция самолета такого отсека не предусматривала. Пришлось поделиться своей бедой с пилотом, и он отослал меня в хвост машины.
Был полдень, и мы летели уже над Хорватией. Я почувствовал сильную усталость, но решил до конца насладиться всеми прелестями этого полета.
«На том свете, если убьют, отосплюсь!» — промелькнуло у меня в голове.
Внизу величественно проплывали карстовые горы, и через некоторое время я заметил вдали отблеск солнечных лучей на поверхности моря. Затем появилась и Пола[116], превратившаяся в военно-морскую базу Италии.
«А когда-то все это побережье принадлежало австро-венгерской монархии», — с невольной грустью подумал я.
В тот день Адриатическое море поражало невыразимой голубизной и было просто великолепно. С этой высоты рыбачьи шхуны походили на ланцетовидные листочки. Солнечные лучи, преломляясь в волнах, создавали иллюзию, будто бы какой-то волшебник рассыпал по морю тысячи бриллиантов. Мне показалось, что даже на этой высоте я ощущаю исходящее от них тепло, ведь мы были уже на солнечном юге!
Мы достигли итальянского полуострова, и под нашим левым крылом промелькнул город-порт Анкона. Пришлось еще раз набрать высоту, чтобы перелететь Апеннины, а затем снова снизиться до 300 метров, поскольку воздушное пространство севернее Рима находилось под контролем дальних истребителей союзников.
Даже здесь, в Италии, с высоты я узнавал знакомые очертания городов, а иногда и улиц.
— В 1934 году мне довелось здесь поколесить на своем мотоцикле марки «БМВ», — пояснил я пилоту.
Наконец показался Вечный город со своими семью холмами, Колизеем, площадью Святого Петра и замком Святого Ангела[117]. Самолет начал снижаться и ровно в двенадцать тридцать приземлился на аэродроме на восточной окраине города, преодолев за четыре с половиной часа без малого полторы тысячи километров.
«Черт возьми, какая жара! Настоящее полуденное пекло», — подумал я.
Над взлетно-посадочной полосой и над всем полем еще висело облако пыли, поднятое самолетом при посадке, и, когда мы выбрались из крылатой машины, я инстинктивно хотел снять меховой комбинезон и только в последний момент вспомнил, что еще не получил формы люфтваффе.
«Офицер войск СС в качестве порученца генерала воздушно-десантных войск Штудента — хорошая интрига для многих», — подумал я и решил терпеть, продолжая обливаться потом.
В течение последующих часов я чувствовал себя мучеником. Даже поездка в открытом автомобиле не освежила меня.
Мы прибыли в Фраскати — маленький, прелестный, типично итальянский городок, в котором располагался главный штаб командующего немецкими войсками в Италии фельдмаршала Кессельринга.
12 мая 1943 года война в Африке закончилась победой союзников. Экспедиционный корпус, состоявший из войск Германии и Италии, одержавший в начале войны столько блестящих побед, больше не существовал. Причем главной причиной поражения явился пресловутый вопрос снабжения. Имевшиеся у Германии и Италии возможности не позволили его решить ни воздушными, ни морскими силами. А может быть, имелись и другие факторы? 10 июля союзным войскам удалось в первый раз ступить на территорию Европы. Первая волна нашествия была направлена на Сицилию, и теперь немецкие и итальянские части вместе дрались там за каждую пядь земли. В последние дни бои шли за деревню Чефалу на северном побережье Сицилии.