Затем Адольф Гитлер пригласил к телефону мою жену и тоже поздравил ее.
— Да. Благодарю вас, — только и проговорила Эмми, у которой от смущения перехватило дыхание.
Затем друг за другом телефонную трубку взяли Геринг, Кейтель и Гиммлер, которые также рассыпались в словах благодарности.
Теперь настала пора хотя бы в двух словах ввести свою жену в курс дела. Она была по-настоящему ошеломлена, когда узнала, что я уже несколько месяцев командую частью особого назначения. Когда из Мюнхена поступило сообщение о том, что мой отряд в Рокка-деле-Каминате также успешно справился с возлагавшейся на него задачей и благополучно прибыл с семьей дуче в Мюнхен, я мог наконец с облегчением завершить столь насыщенный событиями день и распрощаться со своими гостями.
Я принял столь долгожданный душ, ощущения от которого стал практически забывать, и, уже засыпая, вспомнил о своем отце, который не дожил до описываемых событий. Никто, пожалуй, не был бы так рад, как он, что его сын удостоился подобных почестей. А еще мне вспомнились его слова в самом начале войны: «Ты, конечно, исполнишь свой долг и, вполне возможно, заслужишь награду. Но она не обязательно должна являться Рыцарским крестом!»
Во всяком случае, первые мои шаги в насыщенную событиями жизнь прошли успешно.
Программа мероприятий на следующий день была уже составлена. Провожатым нам определили посланника из министерства иностранных дел Дернберга, который почти на голову оказался выше меня. Я познакомился даже с гаулейтером Вены Бальдуром фон Ширахом[151], когда он нанес визит Муссолини. Поскольку нам предстояло постоянно куда-то двигаться и переезжать, то мне пришлось одолжить новую форму, которая болталась на мне как на вешалке, но все же была лучше, чем моя видавшая виды униформа.
С дуче я поздоровался прямо с утра. Он позволил познакомить его с моей женой, и на этот раз разговор зашел не о тех деликатных делах, вокруг которых он крутился прошедшей ночью. Бенито Муссолини выглядел помолодевшим, чему в немалой степени способствовало то, что он был чисто выбрит. Казалось, что к нему вернулись его жизненные силы. Видимо, всю прошедшую ночь этот человек ковал новые великие планы. Еще с утра, а потом и позже, уже в самолете, дуче делился со мной идеями по поводу реорганизации своей партии, новое название которой должно было звучать так: Республиканская фашистская партия.
— Я совершил грубую и даже непростительную ошибку, за что и расплачиваюсь, — заявил он. — Я не разглядел, что итальянский королевский дом был и остается моим естественным врагом. После окончания военного похода в Абиссинии мне следовало провозгласить Италию республикой.
Тогда я не знал, что еще в воскресенье 12 сентября около двадцати трех часов вечера по радио передали первое и весьма таинственное специальное сообщение примерно такого содержания: «Один из венских командиров СС освободил сегодня арестованного предательским правительством Бадольо Бенито Муссолини. Операция стоила многочисленных жертв!»
Когда утром 13 сентября я позвонил своему проживавшему в Вене брату, он сразу обо всем догадался:
— Так это был ты! Поздравляю! Очень мило с твоей стороны, что для этой акции ты избрал именно мой день рождения!
Я передал ему свои запоздалые поздравления по случаю этого дня, о котором, по правде говоря, совсем забыл.
В одиннадцать тридцать мы были снова на аэродроме Асперн. На этот раз нас ожидал удобный пассажирский самолет «Юнкере». Я сидел напротив дуче, и теперь шум моторов не очень мешал нашему разговору. Муссолини вновь вернулся к своему плану создания новой партии и формирования правительства. Меня не переставала удивлять необычайная энергичность и духовная сила, которые были присущи этой деятельной натуре. Они оказались не утраченными даже после столь длительного заключения. На аэродроме Мюнхен-Рим[152] нас поприветствовала вся семья Муссолини. Супруга дуче донна Ракеле оказалась скромной и очень симпатичной женщиной, и в дальнейшем хорошее впечатление о ней только усиливалось.
Во время этой встречи присутствовал и доктор Эрнст Кальтенбруннер, который с этого момента начал лично отвечать за безопасность дуче. Он искренне порадовался моим успехам и сердечно поприветствовал меня как своего земляка.
До раннего утра 15 сентября нас разместили в гостевом доме имперского правительства в Мюнхене. На каждом завтраке я был желанным гостем семейства Муссолини и провел несколько часов в беседах с дуче. В них он и поведал мне подробности своего ареста. 25 июля 1943 года около семнадцати часов, несмотря на многочисленные предупреждения, в том числе и со стороны своей жены, он поехал во дворец итальянского короля на прощальную аудиенцию.
— Король буквально рассыпался в словах благодарности за то, что я сделал для Италии, — рассказывал Муссолини. — Он назвал меня величайшим сыном страны, который навечно войдет в ее историю, заявив, что я навсегда останусь его братом.
Такая привилегия числиться названым братом самого короля была сопряжена с награждением высоким орденом Савойской династии[153], которого дуче удостоился уже давно. Заверив Муссолини в своей дружбе и обняв его на прощание, король разрешил ему откланяться и даже сопроводил до двери, за которой диктатора ждало несколько офицеров, чтобы арестовать. После ареста дуче усадили в закрытую санитарную машину и доставили в казарму карабинеров в Риме.
Меня очень интересовало, насколько близко к истине были мои расследования и верно ли мы шли по следу. К моему удовлетворению, из рассказов Муссолини следовало, что наши предположения всегда оказывались правильными. Совпадали даже даты, когда дуче был вынужден сменить место своего пребывания и которые я докладывал начальству.
Новым, но не совсем неожиданным для меня явилось действительное намерение правительства Бадольо выдать дуче союзникам, поскольку это на самом деле являлось одним из условий заключения перемирия. В данном случае Муссолини намеревался покончить с собой, чтобы не оказаться в руках союзников. Расстаться с жизнью ему должен был помочь молоденький лейтенант карабинеров, которого я видел в горном отеле.
В те дни мне довелось познакомиться еще с двумя членами семьи Муссолини — его зятем и дочерью. Граф Чиано и его супруга еще в августе тайно выехали в Германию и проживали в одном из поместий недалеко от Мюнхена. Эдда Чиано приехала еще в понедельник после обеда, чтобы добиться для своего мужа приема у Муссолини. Графиня выглядела очень озабоченной, и чувствовалось, что ее что-то гнетет. Правда, возникал вопрос, за кого она больше переживала — за мужа или за своего отца?
Первоначально дуче и донна Ракеле категорически отклонили просьбу дочери принять их зятя, поддержавшего оппозицию в ее борьбе против Муссолини. Но затем дуче все же согласился коротко выслушать Чиано, тогда как донна Ракеле оставалась непреклонной, не желая видеть графа.
— Ненавижу! Я его собственными руками задушить готова! — со свойственным южанам темпераментом заявляла она.
Дуче сам рассказал о подобной вспышке своей жены, но, как обычно, не стал прислушиваться к чьему-либо мнению при принятии решения.
При коротком визите Чиано по просьбе Муссолини присутствовал и я. Вначале граф, одетый в элегантный темный костюм, высказал поздравления по случаю освобождения дуче, а потом, как мне показалось, попытался объяснить свое поведение на Большом фашистском совете. Однако встреча проходила столь холодно, что мне, как очевидцу, было не по себе. Весь их разговор занял всего несколько минут, и я проводил графа до двери, где мы с ним и распрощались.
Затем Муссолини попросил меня вновь занять место в гостиной у камина и сказал, что в ближайшее время собирается устроить процесс над зачинщиками путча 25 июля 1943 года. В свете только что закончившегося визита графа я не очень дипломатично заметил:
— Тогда перед судом должен будет предстать и граф Чиано. Я правильно понимаю?
— Да, правильно, — очень серьезно подтвердил дуче. — Мне известно, что мой зять должен подпасть под трибунал в числе первых, и насчет приговора я не питаю никаких иллюзий!
Теперь мне стала понятна вся та трагичность положения, в котором оказался Муссолини как глава итальянского государства, вынужденный отдавать под суд члена собственной семьи, подозреваемого в совершении государственной измены. Внешне дуче казался довольно твердым в своем решении без промедления выступить против мужа своей любимой дочери. Однако что он испытывал при этом внутри, не дано было знать даже самым близким людям. При той известной приверженности итальянцев к фамильным ценностям, какую Муссолини не раз выказывал, я мог только догадываться, как тяжело далась ему потом подпись под смертным приговором графу Чиано.
За столом обычно велись довольно оживленные беседы, в которых принимали участие все присутствовавшие. Младшие дети, тогда в возрасте двенадцати и четырнадцати лет, часто бывали такими возбужденными, что отцу приходилось их останавливать. Дуче предпочитал очень простые блюда — яичницу и овощи, которые сервировали наряду с другими кушаньями. На десерт он ел любые фрукты, которые можно было достать. В отличие от остальных членов семьи донна Ракеле вела себя за столом довольно тихо и в разговорах участие принимала очень редко.
Рано утром 15 сентября 1943 года мы вылетели в Восточную Пруссию в главную ставку фюрера в сопровождении посланника Дернберга и доктора Кальтенбруннера, который в качестве шефа германской полиции безопасности проживал вместе с нами во дворце в Мюнхене. Для меня это было большим облегчением, поскольку в глубине души я все еще чувствовал себя ответственным за нашего высокого гостя. А что с нами могло произойти, не знал никто.
На аэродроме главной ставки фюрера нас встретило яркое солнце. Как только Ю-52 остановился на взлетно-посадочной полосе и мы вышли из самолета, дуче встретил сам фюрер. Оба диктатора долго стояли, пожимая друг другу руки, а затем Адольф Гитлер поприветствовал и мою скромную персону, заявив, что после обеда ожидает меня с подробным докладом о проведенной операции.