Министр не очень ориентировался в тонкостях событий, происходивших в Италии. Несмотря на мой интерес, я так и не смог понять, какую именно позицию он занял в отношении того, что произошло там 25 июля[157], и какой именно доклад он сделал фюреру. В целом у меня сложилось твердое убеждение, что фронту от внешней политики Третьего рейха помощи было мало. Видимо почувствовав это, Риббентроп заявил, что решения Касабланкской конференции в 1943 году лишили его возможности проводить какую-либо активную внешнюю политику. Поскольку за моими плечами не было школы настоящего дипломата, я благоразумно промолчал.
В тот день меня принял и Муссолини, которого разместили в здании для гостей, располагавшемся на краю внутреннего охраняемого периметра главной ставки фюрера. Среди всего прочего мы поговорили и о генералах Солетти и Куели, неожиданно появившихся утром 13 сентября в венской гостинице «Империал». Повреждение, которое получил «Аист» при посадке возле станции подвесной канатной дороги в долине, еще в воскресенье удалось устранить. На этом самолете оба генерала и были отправлены сначала в Рим, а оттуда на Не-111 в Вену.
Тогда генерал Солетти после своей роли добровольного, а правильнее сказать, невольного помощника в проведении операции по освобождению дуче, по всей видимости, чувствовал себя очень хорошо и, войдя в эту роль, соответственно и приветствовал Муссолини в Вене. Сам же Муссолини в отношении данного генерала сказал только одно:
— Этот человек после 25 июля, дня моего ареста, не хотел признавать, что знаком со мной. Теперь же он запел совсем иную песню!
А вот генерал Куели, по мнению Муссолини, весьма корректно исполнял свой долг в отношении арестованного дуче, и у него даже было намерение установить контакт между пленником и руководством итальянской полиции безопасности в Крайне[158] и Истрии[159]. При расставании дуче сердечно пригласил меня поскорее навестить его в Италии, и я твердо решил воспользоваться этим приглашением при первой же возможности.
В главной ставке фюрера, естественно, находились и журналисты, а также фотокорреспонденты, которые в отношении меня тиснули в своих газетенках целую кучу разной чепухи. Эту чушь, между прочим, повторяют и сегодня. Лично от меня за это они не услышали слов благодарности, ведь уже тогда большая часть таких повествований являлась не чем иным, как плодом профессиональной фантазии. В любом случае я не был заинтересован в том, чтобы засветиться в глазах широкой общественности.
Однако чтение различных иностранных газет, в том числе английских и американских, меня порадовало. Я был поражен, насколько объективно отображались в прессе союзников подробности нашей операции. Тогда, когда все произошедшее еще было живо в моей памяти, мне не удалось обнаружить каких-либо злобных выпадов в свой адрес и фальсификаций. И это несмотря на то, что боевые действия на фронте продолжались. Напротив, в прессе союзников признавалась уникальность нашей операции и отдавалось должное способу ее осуществления. К числу военных преступников меня отнесли уже значительно позже.
Лично для меня было бы лучше, если бы германская пресса ограничилась только первыми сообщениями и не называла каких-либо имен. Это значительно облегчило бы проведение моих дальнейших операций и избавило бы меня от многих неприятностей.
Многочисленные приглашения на вечеринки или скромные обеды у майора Генерального штаба, или у одного из адъютантов, или времяпрепровождение в офицерской столовой в обществе какой-нибудь секретарши, или милые ужины в кругу офицеров Кейтеля доставляли мне больше удовольствия, чем необходимость находиться у Бормана и Риббентропа, где приходилось следить за каждым своим словом.
Через три дня меня сильно потянуло к своим людям в Италию, и мне удалось добиться разрешения проехать вместе с ними в составе автоколонны вплоть до Инсбрука[160]. Я знал, что такой сюрприз сильно порадует их. Однако сначала требовалось посетить Берлин.
В мое распоряжение выделили самолет из состава эскадрильи курьерской службы фюрера, которым снова оказался Не-111. В Берлине с огромным букетом цветов и другими приятными знаками внимания меня встретила делегация из моей головной части особого назначения. Чувствовалось, что моих людей буквально распирало от гордости, что их командира наградили Рыцарским крестом.
Из Берлина я отправился в Италию, запланировав сделать в Вене короткую остановку на несколько часов. Однако этот полет не доставил мне удовольствия — буквально через полчаса после взлета у машины загорелся левый двигатель, и мы с большим трудом дотянули до небольшого учебного аэродрома.
В маленьком пассажирском самолете, на котором я решил полететь дальше, лопнул топливопровод, что привело к вторичной вынужденной посадке. А вот старый учебный аэроплан «Юнкерс-Вейхе»[161] хоть и оказался довольно капризной машиной, но все же дотянул до Вены. Однако пилот из-за страха перед посадкой на незнакомом аэродроме попытался отказаться там садиться. Только убедительность моих слов и обещание, что в крайнем случае я окажу ему помощь, привели к довольно неуверенной, но все же удачной посадке.
Уважаемый читатель, я — не суеверный человек. Наоборот! Если у меня что-то сразу не получается, то упорно стараюсь повторять действие до тех пор, пока не добьюсь удачного завершения задуманного!
Дома наряду с многочисленными сердечными поздравлениями и небольшими знаками внимания в почте обнаружилось и несколько писем угрожающего содержания. Похоже, что моей бедной жене пришлось вкусить и не столь приятную обратную сторону, которую несет с собой популярность.
На следующий день выделенный мне новый Не-111 благополучно доставил меня в Рим. За время моего отсутствия в Италию прибыло достаточное количество немецких войск, которые во всей стране разоружили враждебно настроенных солдат Бадольо. Теперь можно было не опасаться угрозы перехода Италии на сторону союзников, как это имело место в первые дни после 8 сентября. Италия, за исключением плацдармов союзников, действительно прочно находилась в немецких руках, и о выполнении провозглашенных ею деклараций не было и речи.
По моем возвращении во Фраскати меня поджидал весьма приятный сюрприз. Ко мне на прием напросился некий пожилой, но еще очень подвижный маленький итальянец, который передал мне от Муссолини за его спасение итальянский орден Ста мушкетеров. Само название награды говорило о том, что ее могли вручать до ста раз. Это была крепившаяся на черной ленте серебряная медаль с изображением черепа, на обратной стороне которой виднелась выгравированная подпись Муссолини. А еще через несколько дней мне доставили почетный кортик народного ополчения. Однако потом, уже после поражения Германии, обе эти награды бесследно исчезли — их у меня попросту украли.
Тогда до меня дошли и другие новости, которые отчасти порадовали, а отчасти раздосадовали. Я узнал, что к нам направляются люди из пропагандистской роты для того, чтобы запоздало заснять на пленку момент высадки десанта на Гран-Сассо. К сожалению, мне не удалось добиться, чтобы результаты этой съемки не стали демонстрироваться в «Вохеншау».
С некоторой печалью, но в то же время и с удовлетворением я воспринял и другую новость — 12 сентября в те самые минуты, когда мы летели в Абруццо, германское командование в Италии отдало приказ об оставлении Сардинии. Одновременно войскам предписывалось любой ценой освободить якобы находившегося под арестом в Ла-Маддалене Муссолини и забрать его с собой. Все же моя маленькая разведывательная служба работала быстрее, а наше с генералом Штудентом строжайшее распоряжение о сохранении тайны в отношении операции было выполнено безукоризненно — ни одной инстанции пронюхать о ней ничего не удалось.
Я организовал для своих людей небольшой праздник и в торжественной обстановке вручил им заслуженные награды. Мое сообщение о поездке на родину на машинах было встречено с большим ликованием, и мне еще больше захотелось показать им красоты Италии и Южного Тироля.
Возле озера Гарда[162] штаб 1-го танкового корпуса СС, которым командовал мой давний знакомый генерал Пауль Хауссер, не захотел пропустить нас дальше без щедрой дружеской вечеринки, на которой нам подарили шикарный спортивный кабриолет. Эту машину мне пришлось записать как служебную.
Мой рассказ об операции в Италии был бы неполным, если не сказать о судьбе десяти солдат, раненных во время ее проведения. Все они выжили и скоро поправились.
Однако в общественных кругах после первого сообщения по радио, к сожалению, распространилось мнение, что наша операция стоила больших жертв. В небольшом радиоинтервью в конце октября 1943 года мы с Карлом Радлом попытались развеять этот миф. К сожалению, как это обычно бывает, первое сообщение было услышано, и ему поверили. Все же последующие уточнения оказались бесполезными и попросту развеялись в эфире. В те дни и недели ко мне стали приходить многочисленные денежные пожертвования для «жертв операции по спасению дуче». Они собирались в канцелярии моей части, а потом распределялись среди раненых парашютистов люфтваффе и моих людей.
Вернувшись во Фриденталь, я хотел вначале предоставить своим людям короткий отпуск. День начала отпусков, 26 сентября 1943 года, ознаменовался моим первым и последним публичным выступлением. Дело в том, что для всех участников операции по спасению дуче я раздобыл пригласительные билеты в Берлинский дворец спорта на праздник урожая. Мне же было поручено принять участие в церемонии награждения трех отличившихся тружеников тыла Рыцарским крестом к Кресту за военные заслуги. Это была обычная практика вручения данной высокой награды за трудовые отличия кавалерами ордена Рыцарского креста из числа военнослужащих вермахта, символизировавшая нерушимое единство фронта и тыла.