— Это могло стоить вам головы! — мрачно изрек фельдмаршал.
По счастью, это его замечание не стало пророческим. Как бы то ни было, разрешение на дальнейшие работы над изделием и обучение пилотов мы получили.
Наше маленькое предприятие буквально штамповало одну машину за другой. Мы создали еще восемь вариантов пилотируемой «Фау-1», двадцать двухместных учебных моделей для курсов пилотажа, а потом приступили к выпуску боевых машин. Добровольцев, желавших принять участие в боевых вылетах, у меня хватало. Я подобрал из ребят своей части особого назначения тридцать человек, закончивших курсы пилотов, а кроме того, во Фриденталь прибыло еще шестьдесят выпускников летных училищ люфтваффе. Можно было начинать!
Для проведения обучения я запросил у соответствующей службы министерства авиации топливо из расчета по пять кубометров авиационного бензина на каждого пилота. Трудно в это поверить, но данную последнюю твердыню мы так и не взяли! Проходила неделя за неделей, а дело с места практически не сдвигалось. Сначала нам выделили всего десять кубометров горючего, а потом еще пятнадцать, но в целом обещанные объемы топлива так и не были предоставлены. Я бегал от одной инстанции к другой, но кроме обещаний и заверений, что в будущем все будет исполнено, выбить горючее мне так и не удалось.
Осенью я сдался окончательно — на фронтах стало наблюдаться заметное ухудшение положения, и мне пришлось примириться с жестокой действительностью. Все наши тактические расчеты и конструкторские разработки оказались напрасными. Пилотируемой «Фау-1» так и не удалось выбраться из беспилотной стаи своих сородичей! Постепенно все работы, в том числе и по предоставлению пилоту хотя бы крошечного шанса на спасение, были свернуты. Добровольцы по большей части остались со мной. Однако я не мог предложить им проведение воздушных операций, и они один за другим переходили в мои батальоны.
В феврале 1944 года Шелленбергу удалось нанести долго втайне вынашиваемый и исподволь готовящийся удар по абверу. Адмирал Канарис подал в отставку, в результате которой стало возможным проведение реорганизации службы внешней разведки абвера. Насколько я мог судить исходя из имевшейся у меня информации, у Шелленберга просматривалось два основных мотива в его действиях. Первый носил чисто деловой характер. Наличие во время войны двух действующих параллельно и зачастую враждовавших между собой ведомств — военного (служба внешней разведки абвера) и политического (служба внешней разведки в лице 6-го управления РСХА) — являлось полным абсурдом. Обе эти службы в интересах успешной работы должны были хотя бы на самом верху управляться из единого центра. Вторым же мотивом в поступках Шелленберга являлось его неуемное честолюбие.
Служба внешней разведки абвера была реорганизована в военное управление с непосредственным подчинением шефу Главного управления имперской безопасности доктору Кальтенбруннеру. Шелленбергу же поручалось осуществление тесного взаимодействия с начальником нового управления. То, с какими мыслями на самом деле Шелленберг приступил к осуществлению этого взаимодействия и какие ошибки он при этом совершил, хорошо раскрывает его высказывание, обращенное непосредственно ко мне:
— Считай, что этот начальник военного управления у меня в кармане!
Уже тогда я сильно сомневался в справедливости подобного утверждения.
В результате данной реорганизации мне тоже удалось установить тесные контакты с некоторыми господами из абвера, а также получить достаточно глубокое представление об этой широко разветвленной организации и методах ее работы. В лице полковника Генерального штаба барона Фрейтаг фон Лорингофена[189] я познакомился с настоящим представителем старой школы. Могу только сказать, что мы с ним отлично ладили, хотя и соблюдали само собой разумеющиеся правила игры, принятые в обществе. По молчаливому соглашению между нами мы никогда не говорили с ним о политике. Любой вопрос, касавшийся этой темы, немедленно переводился в понятие «Германия», что являлось отличной платформой для взаимного понимания.
Более загадочной для меня являлась фигура полковника Генерального штаба Хансена[190], который стал начальником военного управления РСХА. Я видел его не так часто, как полковника Фрейтаг фон Лорингофена, и личного контакта с ним у меня не было. Однако мне показалось, что проведенная реорганизация не пришлась ему по душе, и в нем чувствовалась некая раздвоенность — он явно переносил душевные муки.
Надо сказать, что и в чисто военных высших кругах проведенная реорганизация не вызвала никакого восторга — Кейтель и Йодль отлично понимали, что это заметно усиливает позиции Гиммлера и его близкого советника Шелленберга, лично заинтересованного в таких преобразованиях.
Из разговоров с полковником Фрейтаг фон Лорингофеном я отчетливо понял, что Германия сильно отставала в вопросах проведения активной работы по организации актов саботажа и разложения противника, за которые он непосредственно отвечал. Мое недоверие к платным агентам только усилилось. Однако идеалистов среди иностранцев, сражавшихся с нами плечом к плечу из идейных соображений и готовых добровольно исполнять опасные задания, становилось все меньше. Полковник разделял мою точку зрения в том, что для достижения лучших результатов в проводимых спецоперациях нам все больше следовало опираться на немецких солдат.
Собственно, тогда я окончательно и решил для себя, что все свои силы посвящу именно операциям, проводимым с помощью военных отрядов. Все же остальное могло рассматриваться мною лишь как вспомогательное средство.
Глава 12
Высадка десанта союзников 6 июня 1944 года. — Решение принято? — Визит к дуче. — Дипломатический ангел-хранитель. — Диктатор или философ? — Рассуждения Муссолини. — Прощание навсегда. — С инспекцией. — Спецоперации союзников. — Ограниченные средства. — Попытки использовать планеры. — Опять опоздали. — Операции против правительственных центров? — Трубопроводы. — Суэцкий канал. — Партизаны в Югославии. — Вокруг главной ставки Тито. — Когда двое делают одно и то же. — Заблаговременно предупрежден. — Гнездышко опустело
Во вторник 6 июня 1944 года началось вторжение союзников на материк. На протяжении нескольких недель положение оставалось неустойчивым, и только прорыв нашей обороны под Авраншем[191] принес противнику успех. Я ни в коей мере не ставлю перед собой задачи заниматься разбором боевых действий или военно-историческим описанием событий. Мне кажется, что и сегодня даже профессионалы в этих вопросах не в состоянии дать объективную картину, поскольку почти все сведения до сих пор носят ярко выраженную политическую окраску и поэтому не могут служить источниками для отображения истинной исторической правды. Тогда для меня единственным фактом являлось лишь то обстоятельство, что произведенная высадка войск неприятеля послужила свидетельством проведенной им блестящей военной операции, закончившейся решительным успехом. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что войну с чисто военной точки зрения мы проиграли. Данное обстоятельство я принял как данность и довольно спокойно рассуждал об этом в тесном кругу, например с фон Фелькерзамом или Радлом.
Сделал ли я для себя какие-нибудь выводы из сложившейся ситуации? Этот вопрос тогда мне и самому приходил на ум, а после войны в той или иной форме его стали задавать моей скромной персоне все чаще и чаще. Лично мне кажется, что важным является не то, что я думаю на этот счет сегодня, а то, что думал тогда.
Моя позиция во время войны была четко определенной и отличалась деловым подходом. Собственно, таковой она остается и сегодня. Решение вопроса о продолжении войны или ее окончании находилось не в моей компетенции. То же самое можно сказать и о других солдатах, начиная от рядового и кончая генералом. Для того чтобы хоть как-то повлиять на руководство тогдашним рейхом, у меня не хватало ни полного знания обстановки, ни возможностей. Важнейшие решения мы вынуждены были передать в руки военных и политических руководителей. Нам же оставалось лишь повиноваться их приказам, которые гласили, что войну следует продолжать.
Мне было известно, что в главной ставке фюрера не питали надежд ни на благоприятные изменения военно-политической обстановки, ни на скорую разработку нового оружия, для чего имелись вполне реальные основания. Ну а то, что мы, офицеры, не доводили до простых солдат реальное положение дел, которое являлось поистине отчаянным, было само собой разумеющимся. Ведь нам приходилось сражаться уже за свою родную землю. И противник был беспощадным, требуя безоговорочного подчинения. А такому требованию мы решительно противостояли, желая драться до последней капли крови. На нашем месте точно так же поступил бы солдат любой нации, который обладает чувством любви к своей родине и честью. Отчаянная борьба Тито[192], русских партизан, французских и норвежских маки́[193] сейчас изображается как героическая. А разве наша борьба была менее героической?
Летом 1944 года мне неожиданно напомнили о моей операции по спасению дуче. В адрес меня и моих солдат со всех сторон начали поступать пожертвования, письма и подарки. Самыми приятными из них явились несколько ящиков болгарских сигарет, к каждой пачке которых была прикреплена записка такого содержания: «В знак братства по оружию от болгарского полка». Из Испании прибыло несколько ящиков отличного коньяка. Одновременно окольными путями до меня дошло известие о том, что со мной очень хотел бы встретиться некий господин из американского посольства в Испании.
«А почему бы не отправиться в Испанию?» — подумал я тогда.
Мне действительно захотелось последовать этому приглашению, однако мое начальство, которому я обязан был доложить об этом, придерживалось иного мнения. Возможно, оно сомневалось в моих дипломатических способностях, но официально заявило, что опасается за мою жизнь. Как бы то ни было, вместо меня поехал главный врач СС профессор доктор Гебхардт