Затем он стал говорить о различных формах правления, подчеркнув, что его идеалом является некое сословное государство, основанное на принципах подлинной демократии. Смешав все в единое целое, дуче заявил, что, по его мнению, представленный различными сословиями сенат для проведения конкретного политического курса в обязательном порядке должен назначаться правительством. При этом народное собрание должно на две трети избираться, а на одну треть состоять из депутатов, занимающих данный пост пожизненно. О дальнейших же планах и способах реализации данных идей, как заявил дуче, можно будет думать только после победоносного завершения войны.
Муссолини признался, что поделился со мной мыслями, которые созрели в его голове после размышлений в свободное от государственных дел время, и у меня возникло ощущение, что в последние дни таких свободных часов у дуче стало появляться все больше и больше. Правительственными делами он практически уже не занимался. В общем, в сентябре 1944 года Муссолини уже не был активным и деятельным главой правительства, а превратился в «правительственного философа». Во всяком случае, именно к такому выводу я пришел после своей поездки в Италию.
Тогда я и представить себе не мог, что пожимаю руку Муссолини в последний раз.
После обеда у дуче меня познакомили с несколькими министрами, из которых в памяти остались только Грациани[198] и Паволини[199]. Их рабочие кабинеты, поскольку в Фазано, по-видимому, для всех не хватало места, размещались в убогих бараках, и только красота южных садов заставляла примириться с примитивностью этих строений. Судя по разговорам, в противоположность своему главе правительства, министры были очень деятельны и воспринимали свою работу весьма серьезно.
В городе Сесто-Календе, который я посетил на обратном пути, проходили обучение добровольцы 10-й флотилии MAC и рота малых боевых частей итальянских военно-морских сил. Солдаты очень удивились, увидев меня в сопровождении всего двух офицеров в открытой легковой машине, поскольку автострада, ведшая от Милана к озеру Лаго-Маджоре, стала местом особой активности появившихся тогда партизан. В те дни по этой дороге, как меня заверяли, можно было проехать только в колонне сопровождения из нескольких машин. По моему же мнению, именно такие колонны сопровождения при хорошей системе оповещения у партизан и привлекали прежде всего их внимание из-за возможности завладеть ценным грузом. А отсюда получалось, что в одиночку следовать было безопаснее.
Во время осмотра торпедных и взрывных катеров, а чуть позже при демонстрации их возможностей я вспомнил, что сам имею хорошую практику вождения маломерных судов. Моим людям явно пришлось по душе, что их командир умеет обращаться со столь скоростными изделиями.
В Вальданьо я тоже принял участие в учениях боевых пловцов. Никогда бы не подумал, что в этом небольшом городке, расположенном в горах, имеется столь великолепный крытый бассейн. Все итальянские боевые пловцы из числа добровольцев отличались прекрасной спортивной фигурой, а командовал ими некий капитан, происходивший из семьи белорусских эмигрантов. Эти бойцы с большим интересом наблюдали за моими первыми попытками научиться пользоваться дыхательным прибором. Но я не оконфузился, поскольку с детства любил нырять и чувствовал себя в воде как рыба.
К сожалению, время нашего путешествия было очень ограничено, и мы в тот же день поехали дальше в Венецию. Здесь боевые пловцы проходили тренировки уже непосредственно в той среде, где им предстояло действовать, — на море, в котором они проводили по десять часов ежедневно. Программой их обучения предусматривались подводные заплывы длиной двенадцать километров. Комендант порта оказался настолько великодушным, что предоставил нам в учебных целях старенькое грузовое судно. При помощи взрывного устройства из трех с половиной килограмм нашей лучшей взрывчатки, специально предназначавшейся для использования под водой, мы проделали в его борту такую дыру, что позднее спокойно смогли заплыть вовнутрь на весельной лодке. Сам же корабль так и остался на мелководье акватории порта.
Во время вечернего визита вежливости к коменданту порта меня поджидали две неожиданности — капитан морской медицинской службы, который на старом итальянском торпедном катере доставлял меня к коменданту, зазевался и, к сожалению, не заметил прелестную черную гондолу, длина которой составляла не менее восьми метров. Во время столкновения гондола получила серьезные повреждения, и гондольер затребовал такую высокую компенсацию, что ее хватило бы на безбедное существование не только его детей, но и внуков. Я прохаживался мимо ошарашенного такой наглостью капитана медицинской службы, всем своим видом показывая, что имею дело с настоящим сапожником, и приговаривал:
— Тот, кто рожден выписывать аспирин, не должен управлять судами.
Вторая неожиданность оказалась куда более приятной — комендантом оказался мой старый знакомый по Ла-Маддалене капитен цур зее Хунеус. От радости при нашей встрече он чуть было не забыл о красотах своего родного острова Искья, что было совсем неудивительно при том количестве «жидкого лекарства», которое мы приняли.
Надо признать, что такие короткие служебные командировки были просто прекрасными, а я оказался настолько глуп, что пользовался имевшимися у меня возможностями крайне редко. Меня удерживали дела, которых у нас во Фридентале всегда хватало. Ведь половину наших возможностей мы могли использовать только после преодоления бюрократических рогаток, а также «добывания» необходимого личного состава и материала. Тем не менее у нас еще оставалось достаточно энергии на вынашивание и разработку далекоидущих планов.
С этой целью я приказал всем офицерам своего штаба самым тщательным образом изучать любые добытые материалы о проведении союзниками специальных операций. В результате вскоре у нас появились подробные сведения о действиях английских коммандос под руководством лорда Маунтбеттена. Во время деловых игр, которые мы проводили на основании этих сведений, нам удалось многому научиться. Однако нас буквально захлестывала зависть от того, какие поистине неограниченные возможности предоставлялись командирам таких подразделений. Для проведения своих операций они могли привлекать даже крейсеры и эсминцы, не говоря уже об авиационных эскадрах любых типов. Насколько ограниченными по сравнению с ними были наши возможности! О привлечении больших частей военно-морских сил мы не могли даже мечтать, а 200-я бомбардировочная эскадра билась буквально за каждый самолет. В ней имелось всего три самолета дальнего действия Ю-290!
Мы трезво смотрели на действительное положение вещей и были вынуждены признать, что войсковые спецоперации союзников очень точно проводились по нашим чувствительным местам. И примеров тому было достаточно много — это и нападение с последующим разрушением маслоэкстракционного завода на одном из норвежских островов, это и захват нового немецкого радара возле города Дьеп[200] на французском побережье пролива Ла-Манш, это и атака на ставку Роммеля[201] в Африке. Причем последняя операция лишь по счастливой случайности, видимо из-за ошибочной информации, закончилась для союзников не совсем удачно. Коммандос атаковали не ставку Роммеля, а штаб генерал-квартирмейстера.
Однако союзники на своей громадной территории тоже должны были иметь чувствительные точки. Поэтому мы поставили перед собой задачу выявить их и в последующем атаковать. Это придало нам такой оптимизм, что мои офицеры могли целыми неделями напролет составлять и оттачивать соответствующие планы. К сожалению, им так и не суждено было сбыться, поскольку все они уперлись в одну и ту же непреодолимую преграду — в так называемый транспортный вопрос.
Поскольку наиболее надежные немецкие самолеты дальнего действия Ю-290 в необходимом количестве нам не давали, а другие отечественные крылатые машины для наших задач не подходили, то мы придумали выход из сложившейся ситуации. По нашему мнению, у нас должно было иметься достаточное количество четырехмоторных американских бомбардировщиков, которые совершили вынужденную посадку либо на занятой нами территории, либо в самой Германии. После соответствующего ремонта их наверняка можно было восстановить и снова ввести в строй! Таким подходом заинтересовались в Главном командовании люфтваффе, и после переговоров с генералом Коллером[202] я получил разрешение на создание собственного ремонтно-восстановительного подразделения, в задачу которого входила бы эвакуация и ремонт таких самолетов.
Работа хоть и медленно, но все же продвигалась, и вот поздней осенью 1944 года нам доложили, что шесть четырехмоторных бомбардировщиков стоят в готовности на аэродроме в Баварии. Однако радоваться было рано — вскоре пришло еще одно сообщение о том, что при авианалете союзников все машины вышли из строя. Пришлось все начинать сначала.
Другой проблемой являлся вопрос надежной посадки в районе цели. Никто даже слышать не хотел о приземлении там на тяжелых машинах, поэтому мы задумались над возможностью использования грузовых планеров. Ведь у нас все же имелся DFS-230[203], способный развивать максимальную скорость в двести пятьдесят километров в час. Однако операции нам приходилось планировать с учетом полетной скорости от трехсот пятидесяти до четырехсот километров в час. И здесь на помощь нам пришел старый специалист по планерам и друг Ханны Райч профессор Георгий, который сконструировал «птичку», вмещавшую двенадцать солдат с полным вооружением и способную выдержать буксирную скорость в требуемых пределах.
Но и это было еще не все. Очень важным являлся вопрос обеспечения возврата людей, отважившихся на участие в операции. По существовавшему тогда положению вещей, после выполнения задания у них имелось всего две возможности — либо добровольно сдаться в плен, либо попытаться преодолеть расстояние в сотни километров и выйти к линии фронта. Шансы на положительный исход второго варианта при трезвом размышлении оказывались ничтожными. Я же придерживался мнения, что если обеспечить солдатам реальную возможность возвращения, то выполнять п