Напрасно мы с Фелькерзамом надеялись, что у нас наконец-то появится хоть немного времени, чтобы заняться нашими истребительными частями. Нам хотелось превратить их в ударные войсковые формирования не на словах, а на деле, которые могли бы осуществлять наступательные операции малыми силами.
Где-то 10 сентября 1944 года меня внезапно снова вызвали в главную ставку фюрера. «Волчье логово» находилось тогда уже не в глубоком тылу, как раньше, а намного ближе к линии фронта, которая приблизилась почти на сто километров. От генерал-полковника Йодля я получил указание в течение нескольких дней присутствовать у Гитлера на обсуждении сложившейся обстановки, касавшейся положения дел на юго-востоке, поскольку моим частям предстояло осуществить в тех местах важную специальную операцию.
Я впервые получил право присутствовать на так называемых расширенных совещаниях у фюрера. Однако мое участие в них, как уже говорилось, ограничивалось только вопросами, касавшимися положения дел на Юго-Восточном фронте, о чем докладывал, как правило, сам генерал-полковник Йодль. Тем не менее в эти дни мне удалось узнать многое о порядке подчинения, установленном в высших германских кругах. Прямо должен сказать, что меня это более чем смутило. Оказалось, что главное командование сухопутных войск занималось только Восточным фронтом, а главный штаб вермахта — остальными, включая и Балканский фронт. В свою очередь, командования военно-морскими силами и люфтваффе присылали на доклад фюреру своих офицеров. Вот и получалось, что над всем этим в качестве единственного координирующего органа стоял только сам Адольф Гитлер, который с 1941 года взял верховное командование на себя.
Доклады о текущей обстановке Гитлер принимал в бараке, находившемся во внутреннем охраняемом периметре на расстоянии примерно пятидесяти метров от бункера фюрера. Строительство последнего было закончено совсем недавно — железобетонные стены толщиной семь метров надежно защищали от бомб, а отсутствие окон компенсировала сложнейшая вентиляционная система, которая и отвечала за поступление в бункер свежего воздуха. Однако атмосферу в нем здоровой назвать было нельзя. Мне сказали, что бетон пока не полностью схватился и все еще выделял тепло.
В отличие от бункера барак для совещаний со своими широкими окнами выглядел куда веселее. Внутри его располагалось большое помещение, где и проходило заслушивание докладов по обстановке, а также имелись конференц-зал и небольшие комнаты для телефонных переговоров. Обсуждения обстановки проходили ежедневно в четырнадцать часов дня и в двадцать два часа вечера, во время которых и принимались все ответственные решения.
В главную ставку фюрера я прибыл из Берлина на курьерском поезде рано утром и в тот же день уже присутствовал на послеобеденном обсуждении обстановки. Помещение, где это происходило, занимало площадь примерно семь на двенадцать метров. Вдоль окон располагался массивный стол с картой обстановки, а возле двери, находившейся напротив окон по центру стены, стоял круглый стол с мягкими стульями.
Я зашел в зал, когда в основном все участники совещания — генералы и офицеры Генерального штаба всех видов и родов войск — были в сборе. Большинство из них были мне незнакомы, поэтому я представился. Вскоре прозвучала короткая команда, и в зал вошел Адольф Гитлер в сопровождении Кейтеля и Йодля.
Я увидел Верховного главнокомандующего, который с момента нашей последней встречи, состоявшейся около года назад, сильно изменился. Его вид потряс меня до глубины души. Передо мной стоял заметно постаревший согбенный человек. Даже его тихий голос звучал устало.
«Неужели фюрера поразила какая-нибудь тайная болезнь?» — с ужасом подумал я.
Левая рука Адольфа Гитлера тряслась так сильно, что он вынужден был, когда стоял на месте, поддерживать ее правой рукой. Я силился понять, являлось ли это следствием произошедшего 20 июля покушения на него, или фюрера просто согнул груз ответственности, который он взвалил на себя и на протяжении многих лет тащил его почти в одиночку?
«Как у этого пожилого, уставшего человека хватает еще энергии для принятия ответственных решений в столь тяжелое время?» — удивился я.
Адольф Гитлер пожал руки близстоящим господам, нашел несколько дружественных слов для меня, приказав мне присутствовать на каждом совещании, касавшемся Балкан, а затем приступил к заслушиванию докладов.
В торце стола заняли места два стенографиста, а все присутствовавшие остались стоять. Только для Гитлера возле стола был предусмотрен табурет, но пользовался он им редко. Непосредственно перед фюрером на столе прямо на карте лежали цветные карандаши и очки. Справа от него стоял генерал-полковник Йодль, а слева — фельдмаршал Кейтель. Доклад начал Йодль. Присутствующие следили за обстановкой по огромной карте Генерального штаба. Назывались номера дивизий, корпусов, танковых полков, показывались направления ударов русских и места, где эти удары были отражены контрударами. Меня поразило, сколько разных деталей и сведений держал в своей голове фюрер — он называл номера полков, число боеготовых танков, количество необходимого горючего и многое другое.
Назывались произошедшие изменения обстановки, и на карте показывались передвижения войск. Положение действительно оказалось тяжелым — линия фронта, за исключением отдельных вклинений противника, проходила уже по старой венгерской границе 1938 года. Я мысленно стал задавать себе вопросы: «Являлись ли названные дивизии боеспособными? Как обстояли дела с наличием у них орудий и средств тяги? Сколько они потеряли танков и самоходных артиллерийских установок с момента поступления последних данных?»
— Сегодня серьезные решения приняты не будут, — послышался шепот стоявших рядом со мной офицеров Генерального штаба.
Им было лучше знать, ведь они привыкли к тому, что здесь оперировали большими цифрами, корпусами, армиями и принимали решения стратегического характера.
Во время доклада обстановки офицером люфтваффе фюреру что-то не понравилось. Он распрямился, и я услышал прежний звучный голос Адольфа Гитлера, потребовавшего уточнить данные воздушной разведки. Похоже, привилегированному положению люфтваффе пришел конец — приведенные офицером данные о количестве задействованных боевых самолетов прозвучали как-то неубедительно. Фюрер прервал его коротким взмахом руки и отвернулся. В этот момент генерал-полковник Йодль сделал мне знак покинуть зал совещаний — настала пора для обсуждения дел на других участках фронта.
В вестибюле я постоял немного вместе с молодыми офицерами Генерального штаба. Подошедший ординарец предложил нам по бокалу вермута, и мы разговорились, касаясь положения дел на Восточном фронте. В Варшаве как раз отмечалось восстание подпольной польской армии[227], и, судя по всему, там проходили ожесточенные бои. Южнее Варшавы дела обстояли еще хуже, и оттуда поступали весьма тревожные сообщения.
— В таком виде эти сведения докладывать фюреру нельзя, — заявил один из офицеров. — Сначала их следует хоть как-то пригладить.
Три дня спустя меня оставили на обсуждении положения дел на других фронтах и я услышал доклад, из которого следовало, что обстановка везде складывалась, прямо скажем, отчаянная. Такая ситуация вызвала у Адольфа Гитлера ярость, и он в бешенстве закричал:
— Почему мне об этом не доложили раньше?
Гитлер нервно швырнул свои цветные карандаши прямо на карту с такой силой, что часть из них, подпрыгнув, скатилась со стола на пол. Фюрер обрушился с упреками на Йодля, на Главное командование сухопутных войск и на люфтваффе. Все смущенно молчали, а я под воздействием такого гневного напора медленно отодвинулся назад и спрятался за спинами офицеров. Ведь под этот гнев мог попасть и я. Еще хуже мне показалась внезапная смена настроения фюрера — он неожиданно успокоился и заговорил спокойным голосом, начав уточнять у другого генерала интересовавшие его вопросы.
— Имеются ли в наличии необходимые резервы? Возможно ли организовать своевременное снабжение? Есть ли поблизости саперные части? — расспрашивал Гитлер.
В результате вопросы, связанные с подтягиванием резервов и ремонтом путей подвоза, были решены, и мне показалось, что положение на том участке фронта должно стабилизироваться.
После обеда я навестил своих знакомых, находившихся в главной ставке фюрера, и никто из них не смог мне сказать что-либо утешительное. Тогда я решил часика на полтора отключиться от всех забот и посетить сауну. Что может быть лучше, когда тело начинает разомлевать под воздействием обжигающего пара, а потом подвергается тонизирующему массажу! После этих процедур я снова был бодрым и свежим, а также готовым к долгому ночному заседанию. Жаль только, что озера находились слишком далеко, ведь после жаркой парной купание в холодной воде пошло бы только на пользу!
Прогуливаясь по дорожкам главной ставки фюрера, я неожиданно встретил Ханну Райч. Мы дружески поприветствовали друг друга, и мне подумалось, что как хорошо, что во время короткого испытания «Фау-1» с этой смелой женщиной ничего не случилось. Она рассказала, что находится в ставке вместе с генерал-полковником фон Граймом, и, показав место, где она разместилась, спросила:
— Не желаете вечерком заглянуть к нам на огонек?
Я с удовольствием принял ее приглашение, заметив, что смогу прийти только после окончания вечернего обсуждения обстановки.
— Ничего, мы тоже долго не ложимся, ведь начались очень серьезные дела. Приходите! Ждем вас! — откликнулась она, и мы расстались.
После окончания вечернего доклада обстановки в кромешной темноте я еле нашел ее жилище. Была уже глубокая ночь, но Ханна не спала. В большом помещении, служившем одновременно и спальней и гостиной, она представила меня генерал-полковнику фон Грайму. Светлые ухоженные волосы красиво обрамляли его лицо с приятными, ярко выраженными чертами. Ниже Рыцарского креста красовался орден «За заслуги»