[228] Первой мировой войны.
Вскоре между нами завязался оживленный разговор о войне и роли в ней авиации. Я был буквально поражен, с каким подъемом и воодушевлением говорил этот генерал. Выяснилась и причина его пребывания в главной ставке фюрера. Рейхсмаршала Германа Геринга должны были отстранить от командования Верховным командованием люфтваффе, а на его место Гитлер хотел назначить фон Грайма. Пока не все вопросы были утрясены — кадровое ведомство хотело сохранить Геринга в составе люфтваффе, но с этим фон Грайм был не согласен. Фюрер же еще своего последнего слова не сказал.
Я провел две ночи напролет за разговорами с этими замечательными людьми. И Ханна и фон Грайм являлись идеалистами в лучшем смысле этого слова. Для меня было удивительно, хотя и не ново, с какой яростной критикой обрушился генерал на руководство люфтваффе и в особенности на Геринга.
— Люфтваффе слишком долго почивали на заслуженных лаврах 1939 и 1940 годов, не задумываясь о будущем, — утверждал фон Грайм. — На одних только утверждениях Геринга о том, что наша авиация является самой лучшей, быстрой и храброй, войну не выиграть.
Фон Грайм с горечью говорил также о том, как решались вопросы оснащения люфтваффе в последние годы. Сейчас я не могу с точностью передать содержание всех тех многочасовых разговоров, но кое-что осталось в моей памяти — на вооружение, хотя и с большим опозданием, должны были поступить новые реактивные истребители.
— Возможно, с их помощью нам удастся прекратить постоянные налеты вражеской авиации на немецкие города и хотя бы частично восстановить наше превосходство в воздухе, — предполагал генерал.
Мы искали и не находили ответы на мучившие нас вопросы. Почему эти реактивные истребители не поступили на вооружение гораздо раньше, если их разработка была завершена еще в 1942 году? Неужели и здесь мы сталкивались еще с одной досадной главой немецкой военной истории, озаглавленной словами «Слишком поздно»?
К сожалению, тогда генерал-полковник фон Грайм не стал главнокомандующим люфтваффе. Его назначили на эту должность только в последние дни апреля 1945 года, когда Берлин лежал уже в руинах. Во время облета окруженной столицы, в котором принимала участие и его верная спутница Ханна Райч, он был тяжело ранен, а две недели спустя под Кицбюэлем[229] попал в плен к американцам.
Чтобы союзники не принудили генерала давать показания против его бывшего главнокомандующего Геринга, он покончил с собой. Этот человек чести унес с собой в могилу свидетельства о вине Геринга перед немецким народом.
На третий день после вечернего обсуждения обстановки мне было предложено остаться. На совещании присутствовали: Кейтель, Йодль, Риббентроп и приехавший в этот день в ставку фюрера Гиммлер. Мы заняли места за уже упоминавшимся круглым столом, и Адольф Гитлер еще раз коротко осветил положение дел на юго-востоке, подчеркнув, что стабилизировавшийся накануне фронт по границам Венгрии должен быть удержан любой ценой. На огромном выступе в сторону востока находилось более миллиона немецких солдат, которые в случае внезапного прорыва фронта были бы безвозвратно потеряны.
— Мы получили секретные сведения о том, что правитель Венгерского королевства адмирал Хорти пытается установить с врагами контакт с целью заключения сепаратного мира, что будет означать потерю наших армий, — продолжил фюрер. — Причем переговоры он пытается вести не только с западными державами, но и с Россией. Он готов подчиниться даже Кремлю.
Гитлер на секунду замолчал и посмотрел на меня.
— Вам, Скорцени, на случай, если этот правитель нарушит свои союзнические обязательства, надлежит подготовить военную операцию по захвату Замковой горы[230], — подчеркнул он. — Генеральный штаб предлагает осуществить там выброску воздушного десанта. Общее руководство всей операцией в Будапеште я поручаю недавно назначенному командиру корпуса генералу артиллерии Клеманну[231]. На время проведения данной операции вы входите в его подчинение. Однако ее подготовку вам следует начать немедленно, поскольку штаб корпуса еще только формируется.
Закончил свою речь Адольф Гитлер примерно такими словами:
— Для того чтобы вам легче было преодолевать трудности, связанные с подготовкой операции, вы получите от меня письменный приказ, предоставляющий вам далекоидущие полномочия.
Затем генерал-полковник Йодль зачитал перечисленные в приказе воинские формирования, поступившие в мое распоряжение, а именно: один парашютный батальон люфтваффе, 600-й парашютно-десантный батальон войск СС и один мотопехотный батальон, сформированный из курсантов офицерского училища, располагавшегося в Винер-Нойштадте[232]. Кроме того, в мое подчинение переходили две эскадрильи грузовых планеров.
— В ваше распоряжение на период проведения операции выделяется также один самолет из состава курьерской эскадрильи главной ставки фюрера, — закончил чтение приказа генерал-полковник Йодль.
Адольф Гитлер поговорил еще некоторое время с Риббентропом, интересуясь новостями, полученными из немецкого посольства в Будапеште. Они также свидетельствовали о том, что ситуация являлась крайне напряженной, и о том, что тогдашнее венгерское правительство нельзя было уже рассматривать как дружественное по отношению к странам оси.
После того как предназначенный для меня письменный приказ был подписан Адольфом Гитлером, его передали мне, и все начали расходиться.
— Я полагаюсь на вас и ваших людей, Скорцени! Удачи! — сказал фюрер и вышел.
Оставшись один, я перечитал врученный мне приказ и поразился тем, насколько большие возможности оказались в моих руках благодаря этому листу. Приказ был написан на так называемой государственной бумаге — в левом верхнем углу красовался тисненный золотом орел со свастикой, а ниже надпись: «Фюрер и рейхсканцелярия», набранная типографским шрифтом «Антиква». Дальше шел сам текст примерно такого содержания: «Штурмбаннфюрер резервных войск СС Отто Скорцени действует, выполняя персональный строго секретный приказ особой важности. Предписываю всем военным и государственным органам управления оказывать Скорцени всяческую поддержку и идти навстречу его пожеланиям». Я сказал «примерно» потому, что в водовороте событий 1945 года этот документ пропал, точнее, его украли вместе со всем моим багажом. Под текстом стояла дрожащая подпись главы германского государства.
«С таким документом в руках можно поставить на уши всю Великую Германию», — подумал я и тут же решил для себя, что буду использовать его лишь в случае крайней необходимости.
Честно говоря, я не очень верил в слепое послушание чиновников при виде «высочайшего» приказа. Мне больше нравилось понимание и, следовательно, добровольное исполнение моих требований. Забегая вперед, сразу скажу, что я воспользовался этой бумагой только один раз, а именно пару дней спустя в Вене. А дело было так.
Тогда у меня состоялся многочасовой разговор с одним подполковником из командования военным округом на предмет немедленной моторизации подчиненного мне офицерского училища в Винер-Нойштадте и других частей. Он потребовал просмотреть списки личного состава, сравнить грузоподъемность и многое другое, а меня мучил голод.
— Не могли бы вы организовать для меня пару сосисок или чего-нибудь мясного? — попросил я своего собеседника. — А то позже мне будет не до еды.
— Охотно, только дайте мне ваши талоны на получение мяса, — ответил он.
Когда я пояснил ему, что забыл такую «важную часть моего боевого оснащения», как талоны на питание, но очень хотел бы утолить свой голод и был бы ему весьма благодарен, если он раздобудет для меня пару венских сосисок без талонов, то услышал в ответ:
— Нет, к сожалению, это абсолютно исключено. Такое наша офицерская столовая позволить себе не может.
Вот тогда мне и захотелось испытать волшебную силу своих чрезвычайных полномочий, а особенно подписи на имевшемся у меня приказе. Без лишних слов я залез в свой портфель и положил бумагу перед офицером на стол. Лишь только взглянув на приказ, подполковник тут же изменился в лице.
— Конечно! Само собой разумеется! Сейчас все организуем! Унтер-офицер Л.! Немедленно принесите из офицерской столовой пару сосисок! — крикнул он в фойе.
Я, естественно, поделился этим перекусом, принесенным «по высочайшему повелению», с верным своему долгу подполковником.
Но эта история случилась уже позже, а тогда, после получения приказа, несмотря на то что часы показывали два часа ночи, мне предстояло решить несколько срочных вопросов. Еще два дня назад я на всякий случай перевел истребительную часть «Центр», бывший 502-й егерский батальон, в состояние полной боевой готовности и знал, что даже в такой поздний час гауптман фон Фелькерзам находится на связи в ожидании моего звонка. С Фриденталем меня соединили немедленно.
— Алло! Фелькерзам! Я только что получил новое ответственное задание. Записывайте! Усиленную первую роту надлежит сегодня же в восемь часов утра переместить на берлинский аэродром Гатов. С собой иметь тройной боекомплект. И не забудьте снаряжение для четырех саперных подрывных групп. Выдать сухой паек на шесть дней. Командование данным отрядом возлагаю на обер-лейтенанта Хунке. О месте назначения узнаете у командира эскадрильи Ю-52. Сам я вылечу отсюда как можно раньше и еще до десяти часов утра буду на производственном летном поле компании «Хейнкель» в Ораниенбурге. Там вы меня и подберете. Через два часа выдвигаемся дальше. Вы, Радл и Остафель летите со мной. Есть вопросы? Нет? Тогда до встречи! Наш девиз прежний — «Сделаем легко!».
Я знал, что с этой секунды во Фридентале все пришло в движение. Тогда мне и пришло в голову кодовое наименование предстоящей операции, которую захотелось почему-то назвать «Панцерфауст»