Вечером я поприветствовал своих офицеров в одной из столовых крепости, где присутствовал также и начальник Винер-Нойштадтского военного училища. Он явно гордился тем, что его «орлы», как полковник любил называть своих фенрихов, так доблестно сражались. Мы явно вели себя гораздо скромнее, чем это было принято здесь раньше, хотя и пребывали в прекрасном расположении духа — с фронтов стали поступать хорошие новости. К тому же нам тоже удалось предотвратить тяжелый удар для германских армий в Венгрии.
Я наслаждался давно забытым покоем, нежась в широкой кровати, а после утренней горячей ванны с удовольствием приступал к дальнейшей работе. Конечно, при таких условиях можно было все организовать самым лучшим образом! Оставшееся тяжелое оружие, противотанковые и зенитные орудия я приказал собрать. Следовало также расположить посты охраны во всех важных местах и обучить их новым условиям несения службы. Необходимо было организовать охрану гауптвахты, а также телефонных и иных линий связи, обеспечить пропускной режим на воротах. Надлежало наладить повседневную работу на конюшнях, в садах и оранжереях, а также в других местах. Требовалось не дать разбежаться прежним венгерским служащим. В общем, дел хватало. Самое интересное заключалось в том, что даже в наиболее смелых мечтах я и представить себе не мог, что когда-нибудь стану комендантом Замковой горы в Будапеште!
Прибыл недавно назначенный венгерский военный министр Берегфи[244] и выразил мне слова благодарности от имени нового правительства. На это я ответил, что счастлив тем, что бой оказался настолько коротким и что великолепным историческим зданиям не причинено никакого ущерба. При этом я с содроганием представил себе, какие разрушения могли нанести снаряды, выпущенные из 650-мм мортиры, привезенной грубым в своем поведении господином Бах-Зелевским.
Мы договорились о проведении совместной церемонии погребения погибших немецких и венгерских солдат. При этом официальную сторону вопроса взяло на себя венгерское правительство. И я был ему благодарен за эту идею, поскольку она искореняла последние остатки неприязни между нами и венграми.
О былых австро-венгерских временах мне напомнил визит пожилого господина, облаченного в форму фельдцейхмейстера[245].
— Привет! — поприветствовал он меня. — Я слышал, что ты родом из Вены! Это очень радует. К тому же тебе удалось провернуть дельце с Муссолини! Прекрасно! Прекрасно!
Честно говоря, меня такой напор несколько ошеломил, и тут Фелькерзам шепнул мне на ушко, что это не кто иной, как эрцгерцог Фридрих из династии Габсбургов. Я попросил посетителя присесть и спросил, нет ли у него каких-либо пожеланий.
— О да! — заявил эрцгерцог. — У меня есть одна просьба. Мои лошади содержались здесь в дворцовой конюшне. Они могут там остаться?
— Ну конечно, ваше императорское высочество! — заверил его я. — Все останется по-прежнему! А мне можно как-нибудь взглянуть на ваших лошадей?
Несколько позже мне посчастливилось увидеть этих прекрасных скакунов в заполненной до отказа конюшне. Признаюсь, что если бы не визит данного милого господина, явившегося словно из далекого славного прошлого, то мне никогда бы не пришла в голову подобная идея, и я мог бы пропустить столь важную достопримечательность Будапешта.
В тот же вечер из главной ставки фюрера пришел приказ, согласно которому на следующий день, 18 октября, на специальном поезде мне надлежало доставить венгерского правителя в качестве гостя фюрера в замок Хиршберг возле города Вайльхайма в Баварии. На меня же возлагалась и ответственность за безопасность этого поезда. Так что с прекрасными денечками в Будапеште приходилось распрощаться.
Для обеспечения безопасности я приказал сопровождать поезд роте истребительной части «Центр», а своему курьерскому самолету, стоявшему на будапештском аэродроме, — перебазироваться на аэродром Мюнхен-Рим[246]. Мне хотелось вернуться как можно раньше, чтобы присутствовать на погребальной церемонии погибших во время взятия Замковой горы немецких и венгерских солдат.
На следующий день я поехал в штаб генерала войск СС Пфеффер-Вильденбруха, который по всей форме представил меня венгерскому правителю адмиралу Хорти в качестве коменданта поезда. Тогда я и узнал, что помимо членов семьи правителя должны были сопровождать венгерские генералы Брунсвик и Ваттай.
На вокзал мы поехали на машине, и надо сказать, что немногочисленные прохожие на улицах даже не обернулись вслед своему правителю, много лет управлявшему Венгрией. Перед вокзалом же стояло довольно много народу, но никто не поднял руки в знак его приветствия. Какое печальное прощание со своей столицей!
В поезде с нами ехал также высокий чин из германского министерства иностранных дел, который пригласил меня в салон-вагон правителя и представил супруге адмирала Хорти, а также его невестке, облаченной в одеяние сестры милосердия Красного Креста. Поездка проходила спокойно, и я проводил время в вагоне-ресторане в обществе обоих генералов, которые постоянно вспоминали далекие дни своей молодости.
— Все так и должно было произойти, — обращаясь ко мне, покорно говаривал один из них.
Между тем наступила ночь, и в Вене меня позвали к правителю, который заявил, что служащие германского министерства иностранных дел обещали ему посадить здесь в поезд его сына, и потребовал исполнить обещание. На это я честно ответил, что ничего не знаю и слышу об этом в первый раз. Справедливо рассердившись, адмирал повернулся и ушел к себе.
Из Мюнхена я постарался как можно скорее вернуться в Будапешт, а своих людей из роты истребительной части «Центр», которые ехали в поезде вместе с ранеными, отпустил во Фриденталь. На траурную церемонию 20 октября мне удалось приехать вовремя. Она проходила во дворе замка, послужившем весьма подходящим фоном для подобного мероприятия, а в почетном карауле стояло по роте немецкой и венгерской армий. Все семь гробов были накрыты полотнищами национальных цветов Германии и Венгрии. После окончания траурного мероприятия останки наших погибших солдат были перевезены на родину.
Когда через восемь дней после описанных событий я вновь появился в Винер-Нойштадтском военном училище, то в кармане у меня уже лежал весьма ценный приказ главной ставки фюрера. Дело заключалось в том, что я попросил перевести ко мне в истребительные части СС двадцать фенрихов и моя просьба была удовлетворена.
Начальник училища построил на плацу весь свой личный состав. Я вышел перед строем, довел до фенрихов содержание приказа и попросил добровольцев сделать шаг вперед. Записаться в мои истребительные части пожелало почти девяносто процентов всех молодых солдат. Тогда при помощи начальника училища я подобрал из них двадцать человек, имевших фронтовой опыт и проходивших ранее службу в нужных мне родах войск. Надо было видеть, какое разочарование было написано на лицах тех, кто не попал в число избранных. В то же время все фенрихи искренне радовались за своих товарищей, когда я зачитал приказ о присвоении всем двадцати звания лейтенант с одновременным переводом их в истребительные части СС, на что соответственно был уполномочен.
С адмиралом Хорти мне довелось встретиться еще раз уже после войны. Случилось это в Нюрнбергском дворце правосудия, когда мы оба были пленниками американцев. На Нюрнбергском процессе адмирал сидел в партере на скамье так называемых добровольных свидетелей. Добираться до зала суда этому самому бодрому из многих пожилых свидетелей помогал какой-то немецкий фрегаттенкапитен[247]. Он же оказывал ему помощь и в общей камере.
Когда меня из одиночной камеры хотели перевести в общую, а это было где-то в конце ноября 1945 года, адмирал Хорти сначала заартачился. Однако после нескольких дней промедления по приказу американского полковника Андруса, отвечавшего за безопасность, он все же согласился на мой перевод.
Фельдмаршал Кессельринг, который в камере играл роль «бывалого заключенного», посоветовал нам объясниться друг с другом, после чего состоялся более чем двухчасовой разговор, закончившийся полным взаимопониманием. Для меня же он принес еще и новую информацию.
Я честно заверил Хорти, что его персона в операции «Панцерфауст» не играла никакой роли. В свою очередь, и он поведал мне, что всегда старался проводить дружественную Германии политику, и рассказал о своих трудностях, которые к концу войны выросли до бескрайних пределов.
В общем, этот разговор еще раз подтвердил старую прописную истину, что для полного понимания дела всегда следует выслушать обе стороны.
Но все это было гораздо позже, а тогда, 20 октября 1944 года, мы с Фелькерзамом и Остафелем снова сидели в курьерском самолете, летевшем без всяких пересадок напрямую в Берлин. Там за прошедшие пять недель накопилось много вопросов, и никто кроме меня их разрешить не мог. Однако не успели мы приземлиться, как пришел приказ, предписывавший мне на следующий день явиться в главную ставку фюрера для отчета. Хорошо, что экипаж самолета согласился подождать до утра. На этот раз, идя навстречу пожеланиям Фелькерзама, я взял его с собой.
Мы вновь летели в Растенбург[248]. На этот раз полет напоминал боевой вылет, поскольку русские уже сильно вклинились на территорию Восточной Пруссии. Автомашина доставила нас сначала в «Березовый лес» — штаб-квартиру Гиммлера, располагавшуюся примерно в тридцати километрах северо-восточнее главной ставки фюрера. Здесь все готовились к эвакуации, так как фронт находился уже всего в каких-то двадцати километрах. Гиммлер как раз ужинал и принял нас в своем командном поезде. Внезапно поезд тронулся и поехал в сторону Растенбурга. Мы едва успели закончить свой доклад о событиях, произошедших в Будапеште, как прибыли в главную ставку фюрера. Здесь мы вышли и направились назад в «Березовый лес», чтобы переночевать там, поскольку в главной ставке фюрера нас ожидали только на следующий день.