Рождественский вечер особой радости не принес. Нам было не до праздника! Артиллерия противника вела непрерывный огонь, и каждую минуту могла начаться атака неприятеля, отбить которую мы вряд ли смогли бы — настолько неплотными являлись занятые нами позиции. Кроме того, по-прежнему не хватало продовольствия, а обещанного зимнего обмундирования нам так и не дали.
Мой юный офицер для поручений пошел за рождественской елкой. Отсутствовал он довольно долго, а когда появился, то притащил с собой верхушку от десятиметровой ели. В доме нашлась и одна свечка. В совокупности они все же сотворили рождественское настроение. Тем временем бывалый кок родом из Гамбурга суетился на кухне. Из филейной части забитой коровы на говяжьем жиру ему удалось приготовить настоящее праздничное жаркое. К нашему удивлению, он поставил на стол еще и бутылку вина, которую ему, как выяснилось, подарил энгельсдорфский пастор. В общем, получился настоящий праздничный стол, и на какое-то мгновение мы даже забыли о том, что шла война. Однако очень скоро грохот от разрывов снарядов и треск от врезавшихся в оконную защиту и стены дома осколков вернули нас к суровой действительности.
В первый праздничный день я навестил Фелькерзама на его командном пункте, который он расположил, как обычно, очень близко от первых линий наших траншей. Крестьянская изба, служившая ему пристанищем, находилась всего в каких-то трехстах метрах от переднего края, и по дороге нам не раз приходилось бросаться на землю. Разрывы снарядов всевозможных калибров неизменно сопровождали наш путь.
На рассвете вернулась высланная Фелькерзамом разведгруппа, которая неожиданно наткнулась на четырех разведчиков противника и внезапным броском взяла их в плен. У американцев была с собой переносная радиостанция, которую мы тут же наладили и передали в руки говорившему по-английски нашему солдату. В течение нескольких часов он вел с ничего не подозревавшими американцами переговоры, и только тогда, когда с той стороны стали настоятельно требовать возвращения разведчиков, мы дали рацию в руки настоящему сержанту, который попрощался со своими земляками со словами: «Сейчас я поеду в Германию».
В качестве рождественского сюрприза Фелькерзам прислал кофе и великолепный торт. Лишившийся всех своих танков бесстрашный командир танковой роты оказался отменным кондитером.
28 декабря 1944 года нас сменила пехотная дивизия, которая наконец-то прикрыла практически оголенный фланг армии, а ожидаемую атаку, которой мы так опасались, противник так и не организовал — возможно, благодаря постоянным дерзким вылазкам нам все же удалось ввести его в заблуждение относительно нашей численности. На отдых наша бригада временно расположилась возле города Шлирбах восточнее Сен-Вита. В скором времени ее должны были вообще снять с фронта.
В те дни из штаба армии поступил странный циркуляр, предписывавший нам провести расследование по поводу расстрела американских военнопленных и доложить о его результатах. Причиной этого странного приказа явилось пропагандистское сообщение радио Кале о расстреле 17 декабря 1944 года американских солдат на перекрестке дорог юго-восточнее Мальмеди.
150-я танковая бригада доложила, что допущена какая-то ошибка, и мы забыли об этом сообщении, поскольку методы военной пропаганды союзников были нам хорошо известны. По нашему мнению, подобный преднамеренный поступок военнослужащие германских сухопутных войск совершить просто не могли — немецкий офицер-фронтовик такого преступления никогда бы не допустил, а солдат не исполнил.
Глава 19
Окруженный Будапешт. — Снабжение через позиции противника. — Дерзкие операции. — Доклад у фюрера. — «Почетный лист». — И тем не менее добровольцы. — Потеря Фелькерзама. — Пропавшие без вести? — В тылу Восточного фронта
Все это время связь с Фриденталем не прерывалась. Наиболее важные вопросы мне передавали по телетайпу или по радио, а я, в свою очередь, по тем же каналам сообщал свое решение. Карл Радл, который вынужден был остаться в качестве моего заместителя в Берлине, полностью избавил меня от груза многочисленных мелочей, возникавших на родине в любой служебной инстанции. И я знал, что на него можно полностью во всем положиться.
С командирами малых боевых частей военно-морских сил еще несколько месяцев назад мы договорились, что всеми морскими специальными операциями будет руководить адмирал Хейе, а акциями, осуществляемыми во внутренних районах, то есть на реках и озерах, — командиры истребительных частей СС.
Еще осенью 1944 года мои истребительные части пополнились новой частью, получившей наименование истребительный отряд «Дунай», где были собраны опытные лодочники из бывшего ведомства абвера «Заграница». Этот новый истребительный отряд провел на Дунае спецоперацию под кодовым названием «Форель». Его люди при помощи буксируемых боевыми пловцами мин, а также «взрывных катеров» противодействовали судоходству по Дунаю даже тогда, когда река находилась уже под полным контролем русских. Если мне не изменяет память, то за те месяцы на дно было пущено множество кораблей, в первую очередь танкеров с горючим, общее водоизмещение которых составило свыше тридцати тысяч тонн.
В начале декабря, незадолго до моего отбытия на Западный фронт, из Верховного командования вермахта пришел запрос относительно того, можно ли с помощью истребительных частей СС организовать снабжение по водному пути гарнизона города Будапешта, который уже несколько недель вел отчаянные бои в условиях полного окружения. По воздуху из-за слишком сильно сузившегося пространства котла такое было невозможно. Речь шла преимущественно о доставке окруженным продовольствия, медикаментов и боеприпасов.
Данная операция пришлась мне по душе еще и потому, что командиром 8-й кавалерийской дивизии СС, входившей в состав будапештского гарнизона, являлся мой старый друг и бывший начальник по Русской военной кампании Йохен Румор. Мое настроение передалось и солдатам истребительного отряда «Дунай», которые решили отважиться организовать снабжение при помощи самого современного и быстроходного дунайского грузового судна, хотя при этом им пришлось бы два раза пробиваться через линию фронта. Экипаж корабля из восьми человек состоял из опытных дунайских шкиперов, а также капитанов и горел желанием сыграть с русскими злую шутку на «своей реке».
Буквально в последнюю минуту нам стало известно еще об одной трудности, о которой мы раньше не знали, — главный фарватер Дуная выше Будапешта оказался заминированным. Таким образом, кораблю предстояло либо искать проходы в немецких минных заграждениях, либо попытаться найти путь через боковые рукава реки.
Груз весом пятьсот тонн мои люди заботливо скомпоновали и разместили в трюме, а для осуществления операции была выбрана новогодняя ночь. Между тем фронт откатился уже до города Коморн[271], возле которого линию фронта предстояло пересечь в первый раз. Следует отметить, что этот дерзкий замысел удался и смельчаки смогли преодолеть там линию фронта, о чем было доложено короткой радиограммой в истребительную часть «Юго-Восток», в которую входил отряд «Дунай». Однако еще через два дня от них поступила новая радиограмма: «В семнадцати километрах от Будапешта наскочили на песчаную мель. Пытаемся доставить груз с помощью баркаса…»
Одному члену экипажа на маленькой шлюпке на самом деле удалось просочиться через линию фронта, проникнуть в осажденный город, раздобыть в нем моторную лодку большего размера и вернуться назад. Несколько ночей подряд эта лодка доставляла по частям столь важный груз окруженным, а затем мы получили последнюю радиограмму: «Вынуждены покинуть корабль, попытаемся пробиться к своим в город».
Примерно через неделю командир истребительной части «Юго-Восток» выслал разведгруппу в составе десяти человек с задачей выяснить дальнейшую судьбу корабля и наших боевых товарищей. Корабль они нашли именно в обозначенном в радиограмме месте — по непонятным причинам русские его не захватили. Как оказалось, оставшееся продовольствие было роздано жителям близлежащих сел, а экипаж покинул судно в организованном порядке.
Однако никто из команды корабля из осажденного Будапешта не вышел, и об истинных событиях тех дней мы так и не узнали. Восемь солдат погибли, спеша на помощь своим боевым товарищам. После неудачной попытки деблокировать окруженный Будапешт с юга осажденные попытались отчаянным рывком выйти из котла, во время которого мой друг генерал-майор Румор был ранен и, чтобы не попасть в плен, застрелился. Из десяти тысяч окруженных немецких солдат до германских передовых линий добралось всего сто семьдесят вконец изможденных человек.
Тогда же 31 декабря 1944 года меня вызвали на доклад в главную ставку фюрера, находившуюся уже на западе возле города Цигенхайн. Она представляла собой небольшой барачный лагерь, располагавшийся в лесу на склоне горы. К моему удивлению, настроение находившихся там офицеров было не таким уж и плохим, как можно было ожидать после последнего неудачного наступления.
Еще до обеда меня провели к Адольфу Гитлеру в небольшую комнату для совещаний. Увидев мою перевязанную голову, он немедленно поинтересовался степенью тяжести моего ранения и отправил меня к своему врачу доктору Штумпфеггеру[272]. Фюрер пожелал немедленно услышать заключение специалиста по моему ранению. Когда врач снял повязку и увидел сильно загноившуюся рану, а также воспалившийся глаз, то начал ужасно ругаться и заявил, что мне необходимо немедленно отправляться в лазарет, чтобы предотвратить заражение крови и возможную потерю глаза.
Мне удалось убедить доктора в том, что мой организм обладает большим запасом прочности, и тогда он решил опробовать на мне поистине варварский метод лечения. Несколько часов я лежал на операционном столе, где мою рану просвечивали каким-то сильным красным светом и делали многочисленные инъекции, призванные остановить процесс образования гноя. Столь радикальное лечение приятным назвать было нельзя, но оно в дальнейшем помогло и спасло мой глаз. Однако тогда на прощание этот врач мне честно заявил: